Думаю, когда родители произвели Ронни на свет, сломалось лекало, по которому Природа лепит человека. Он был человек крепких принципов и высокой честности. Он был начисто лишен самомнения, ему было удобно наедине с самим собой - по этой же причине он никогда не считал, что должен кому-либо что-либо доказывать. Говорил только то, что думал и во что верил. Он работал спортивным комментатором, кино- и телеактером, занимал пост губернатора самого большого в стране штата, был дважды избран на пост президента страны и при этом каким-то неведомым образом оставался самим собой - чудесным человеком. Быть может в этом ему помогла крепкая и несокрушимая вера во Всевышнего.
Ронни всегда верил в то, что у Всевышнего есть планы на каждого из нас. Мы при этом можем и не знать, каковы они сейчас, но рано или поздно узнаем.
Он никогда не совершал взлет или посадку на самолете, не выглянув в иллюминатор, и не помолившись при этом про себя. Не думаю, что многим это известно. Он был вечным оптимистом: стакан для него был всегда наполнен наполовину, никогда - наполовину пуст.
Думаю, что эта вера, а также внутренняя гармония и объясняют оптимизм мужа. Поскольку он чувствовал, что ничего на свете не происходит без причины, он никогда не видел вещи в черном свете. После того, как в него стреляли, и он едва не погиб, он лежал на больничной койке и молился. Он говорил мне, что понимает, что не может молиться лишь за одного себя, что это было бы неправильно, что он должен помолиться и за Джона Хинкли (John Hinckley). Родители Хинкли прислали ему письмо, и он ответил им, найдя для них теплые слова.
Позже, когда Ронни в Белом доме посетил кардинал Кук (Cooke), сказавший: 'В тот самый день, сам Бог, видимо, сидел у Вас на плече', Ронни ему ответил следующее: 'Да, я знаю; и я решил, что все дни, что у меня остались, будут принадлежать Ему одному'.
Ронни очень дорожил личной жизнью, был домашним человеком, но наряду с этим был человеком очень открытым - любил много общаться и встречаться с людьми. У меня за 52 года нашего супружества сохранилось так много воспоминаний. Он был очень сентиментальным человеком, таким нежным романтиком. На мой день рождения он всегда посылал моей матери цветы в знак благодарности за то, что судьба подарила ему меня. Когда мы волею обстоятельств не могли находиться вместе, он писал мне прекрасные, трогательные письма.
Некоторое время назад, выйдя на прогулку, муж прошел мимо дома, перед которым росли розы. Он наклонился и сорвал одну. Кто-то из охраны напомнил президенту, что это не его дом. Он удивился и сказал: 'Но я хочу преподнести ее своей даме'. Он взял цветок, и дома подарил его мне.
Нельзя говорить о Ронни, не упомянув замечательное чувство юмора этого человека. Думаю, не ошибусь, если скажу, что он мог весь день рассказывать разные истории, ни разу не повторившись. Это, конечно, радовало всех окружавших его людей, но он также использовал свой дар и в политических целях. Когда атмосфера накалялась, он мог разрядить обстановку, рассказав какую-нибудь забавную историю. К тому моменту, когда история заканчивалась, страсти уже, как правило, затихали, и можно было продолжать работу в спокойной обстановке.
Ронни всегда говорил нашим детям: 'Если ты в магазине увидишь, что продавщица была с тобой невежлива и груба, остановись и подумай, что, быть может, у нее был трудный день, постарайся поставить себя в ее положение'. Помнится, он сказал сыну: 'Истинный джентльмен всегда делает только добрые дела'. Спору нет, - Ронни мог быть и упрямым, но всегда - с улыбкой.
Он был глубоко уверен в том, что советская система порочна. Когда мы с ним поехали в Берлин и, стоя на балконе, увидели ту, другую сторону, это произвело сильнейшее впечатление. На улице было ни души, и мы с ним подумали, насколько это должно быть страшно и неприятно. Потом мы оказались на КПП в американском секторе Западного Берлина, и Ронни показали линию, которую не разрешалось пересекать. Тогда он взял и переступил через эту линию. Он считал важным показать, что, на его взгляд, было правильным. Он очень злился и упрямо стоял на своем, когда кто-то из советников, вычеркивал из доклада строчку, в которой он писал то, во что верил. В ту самую памятную поездку, Ронни подошел к Берлинской стене и воскликнул: 'Господин Горбачев, разрушьте эту стену!'. Ронни считал это своей большой заслугой - покончить с холодной войной мирным бескровным способом. Другой своей заслугой муж считал возвращение Америке утерянного оптимизма.
Когда мы с мужем последний раз присутствовали на церемонии в Мемориальном Центре им. Кеннеди, Уолтер Кронкайт (Walter Cronkite) вернулся на сцену в конце мероприятия в сопровождении всей труппы, актеров, чтобы нас поприветствовать, его слова были очень теплыми и трогательными. К тому времени все проходы были заполнены билетерами. Присутствующие в зале повернулись к нам лицом и начали петь гимн 'Олд Лэнг Сайн' (Auld Lang Syne). В этот момент я расплакалась. А Ронни лишь воскликнул: 'Да это в сто раз лучше, чем Оскар'. Только Ронни был на такое способен.
Когда мы в последний раз покидали Белый дом, и шли к вертолету, он повернулся ко мне и сказал с теплой ободряющей улыбкой: 'Это были восемь прекрасных лет'. 'Неплохо, в общем-то. Совсем неплохо'.
