Сегодня в Берлине открывается конгресс 'The Post-Communist Condition'. Искусство и культура после распада Восточного блока'. До субботы ученые и художники Восточной Европы и Запада будут заниматься вопросами искусства в эпоху посткоммунизма. Беседу с Борисом Гройсом, руководителем этого проекта, преподавателем искусствоведения, философии и медийной теории в университете Карлсруэ, вела Ута Байер.
Ди Вельт: Восточная Европа находится на переходной стадии. Еще не совсем капитализм, но уже и не реальный социализм/капитализм. Как Вы можете охарактеризовать это промежуточное состояние?
Борис Гройс: Времена коммунизма любят представлять как перерыв в нормальном развитии. Поэтому сейчас говорят о необходимости наверстывания. Я понимаю эпоху коммунизма как, своего рода, модернизацию. Не спорю, относительно радикальную. Отрицать эту модернизацию равнозначно демодернизации, возвращению в период до Второй мировой войны или даже в XIX век.
Ди Вельт: Туда, откуда Западу легко начать, потому что он эту эпоху знает?
Борис Гройс: Да. Но при этом забывается, что просящая милостыню нищая бабушка, олицетворяющая Россию, в недалеком прошлом поджигала ту самую церковь, где ее сейчас можно встретить. Это возвращение в докоммунистическое прошлое искусственно, в идеологическом плане, и опасно в националистическом. Поэтому я выступаю за то, чтобы не рассматривать коммунизм как историческую паузу.
Ди Вельт: Есть ли различия между посткоммунизмом в России и посткоммунизмом в Балканских странах?
Гройс: Конечно, различия есть. России - страна, породившая коммунизм. А для других восточноевропейских стран ретроспективно можно сказать, что коммунизм там был эпохой иностранного господства. Впрочем, югославская модель была самостоятельной и отличалась от советской.
Ди Вельт: А Восточная Германия? Можно ли ее ставить в один ряд с посткоммунистическими странами?
Гройс: Интеграция восточных земель Германии с Западом означала также и интеграцию восточногерманских художников в западный арт-рынок. В Восточной Германии я наблюдал ностальгическое отношение к социалистическому реализму. Например, у Нео Рауха или Норберта Биски. В этом виде такого явления больше нигде не встретить.
Ди Вельт: И все-таки, отличается западное искусство от восточноевропейского? Кураторы Балканской выставки считают его, в противоположность западноевропейскому, разрушительным, политизированным, напряженным.
Гройс: Современное искусство говорит на международном языке искусства. В нем нет больших различий. Но на Западе искусство - или коммерческое, или критическое. Восточноевропейское искусство, напротив, в большей степени занимается утопиями. Но там, где в утопиях не нуждаются, они приобретают ироничный характер. А это в западном искусстве утеряно еще со времен дадаизма.
Ди Вельт: Но чем объясняется такой интерес Запада к восточноевропейскому искусству? Это жажда чего-то нового, чего больше нет в западном искусстве?
Гройс: До сих пор Запад жил развитием модерна. Может быть, ему сейчас стало одиноко на этом пути, и он обратил свой взор на то, что происходит рядом. Конечно, свою роль играет и любопытство, смешанное с надеждой почерпнуть новые идеи.
Ди Вельт: Ни будет ли омрачен этот взор обманутыми ожиданиями? Выставка 'Берлин-Москва 1960-2000', представила, главным образом, сравнимые вещи.
Гройс: Есть два подхода: одни ищут схожести, другие - различия. Посткоммунистическое искусство остается отличным от западного, потому что берет свой исток в эпохе позднего коммунизма. То, что сегодня показывают московские галереи, восходит непосредственно к искусству 70-х годов, к московскому концептуализму. Условия для художников там мало изменились. Арт-рынка еще не существует, нет никаких художественных институтов в западном понимании. Все, как в эпоху авангарда, хотя и общественная роль художников стала противоположной.
Ди Вельт: Противоположной?
Гройс: Когда-то считалось, что авангард идет впереди, общество следует за ним. Но сегодня общественные массы так стремительно движутся вперед, что никакой авангард не может возглавлять их. Авангард не может отображать это развитие. Искусство должно объяснить самому себе и людям, как происходит это развитие. Искусство стало помощником, оно перестало диктовать. Поэтому из авангарда оно превратилось в терапевта. Сегодня искусство выполняет терапевтическую функцию.
