Политическая система страны, обретающая все большую монолитность, казалось бы, требует столь же монолитной идеологии, и сильнейшим из претендентов на эту роль является русское православие. Сегодня Московская патриархия обладает уникальным набором преимуществ: она глубоко укоренена в российскую историю, к ней испытывают инстинктивную лояльность даже те миллионы россиян, что никогда не посещают церковь, а ее лидеры обладают достаточной, но не чрезмерной 'советскостью', чтобы соответствовать нынешним вкусам Кремля.
И все же при ближайшем рассмотрении выясняется, что на самом деле политическое влияние Патриархии падает. Драматические события вроде недавнего осуждения российского правозащитного движения со стороны второго по старшинству митрополита лишь мешают разглядеть суть происходящего: эфемерное влияние патриархии сильнее всего ощущается в тех случаях, когда она помогает Кремлю в осуществлении того, что он и так уже делает. Если же намерения церкви вступают в противоречие с интересами светских властей, она, как правило, терпит поражение.
В последние годы патриархия пытается добиться возвращения церковных земель, конфискованных советской властью, икон и других ценностей, находящихся сегодня в ведении министерства культуры и массовых коммуникаций, официально ввести институт священников в армии, обеспечить более благоприятный налоговый режим в отношении своей благотворительной и иной деятельности, и заставить государственную систему образования включить в школьную программу изучения религии, на основе учебника, вызывающего весьма противоречивые отклики из-за того, что он отдает явное предпочтение православию. По каждому из этих вопросов планы патриархии были либо сорваны, либо как минимум нейтрализованы.
Возьмем споры о собственности на земли, в ходе которых интересы православной церкви вступили в конфликт с интересами колхозов и других организаций, в чьих руках сегодня находятся бывшие монастырские угодья и другие церковные владения, национализированные большевиками. Два года назад Государственная дума рассмотрела предложение о возвращении этого имущества церкви. Вскоре стало очевидно, что речь идет о весьма обширных территориях: их общая площадь достигает 3 миллионов гектаров - куда больше, чем может понадобиться для нужд религиозного культа и образования. Патриархия утверждала, что намерена использовать доходы с этих земель для финансирования программ, связанных, к примеру, с благотворительностью - но, учитывая непрозрачность церковного бюджета, многие отнеслись к этим заявлениям скептически.
Годом позже союзники патриархии в Думе выступили с более скромным предложением: предоставить религиозным организациям полное право собственности на недвижимое имущество, используемое исключительно в религиозных целях. (Большинство церковных зданий, даже те, что активно используются православными приходами, возрожденными после распада СССР, формально все еще принадлежит государству - при желании оно может на законных основаниях взимать с этих приходов арендную платку и даже выселять их). Даже это предложение, предоставляющее религиозным организациям лишь те права, что естественным образом признаются за ними в других странах, было отвергнуто. Примечательно, что против него выступил Кремль.
Теперь православные организации перешли к тактике, которую обычно применяют активисты правозащитного движения: они подают в суд на собственное государство. Три недели назад один из московских приходов подал иск с требованием признать его право владения на собственную церковь, которое уже многие десятки лет занимает Государственный музей Востока. Сообщается, что и другие приходы готовятся подать аналогичные иски. Эта новая тактика является признаком слабости: если бы Россия, как утверждают некоторые, была теократическим государством, государственные структуры, ведающие вопросами собственности, просто подчинились бы воле церкви, и никакие судебные иски бы не понадобились.
Вопрос о преподавании религии в государственных школах также столкнул православную церковь с могущественными группировками. Два года назад тогдашний министр образования Владимир Филиппов поддержал введение в школе новой дисциплины - 'Основ православной культуры'. Учебник по этому предмету преподносился как беспристрастное описание вклада православного христианства в российскую историю, искусство, музыку, литературу и т.д. - о котором должен знать каждый образованный россиянин, независимо от того, верующий он или неверующий. Однако критики не без оснований утверждали, что некоторые пассажи этого учебника представляют собой не больше не меньше как курс богословия - что вполне уместно для приходских школ, но не для государственных, где учатся дети из семей с разной религиозной и идеологической принадлежностью. Новая программа встретила энергичное противодействие со стороны депутатов Думы, коммунистических лидеров, мусульманского духовенства и других групп, ранее поддерживавших репрессивные меры Московской патриархии против протестантов и других религиозных меньшинств.
Уже весной 2003 г. патриархия была вынуждена отступить - ее представители организовали встречу с лидерами иудаистских, мусульманских и буддистских объединений для выработки совместных предложений по включению в школьную программу предмета 'Основы религиозных учений'. Министерство образования также пошло на попятную. В декабре 2003 г. Филиппов объявил, что вопрос будет передан на усмотрение региональных властей, возможно даже отдельных школ, и что 'у нас пока нет единого учебника, который министерство могло бы рекомендовать всем'.
Президент Владимир Путин также вмешался, адресовав скептикам расплывчатое заверение в том, что 'у нас есть конституция и федеральные законы, в соответствии с которыми государство отделено от церкви, а церковь от государства. . . . Мы не планируем что-либо менять в этой области'. При преемнике Филиппова Андрее Фурсенко министерство продолжает дистанцироваться от своей первоначальной позиции. В мае 2004 г. он объявил о планах введения в школах нового предмета под названием 'история религии'. У родителей, не принадлежащих к православной конфессии, все еще есть основания опасаться, что региональные чиновники могут втихомолку 'протащить' апологетику православия в школы на местном уровне - но это не имеет ничего общего с системной общенациональной политикой, за которую первоначально выступала церковь.
Все это не означает, что церковь не обладает значительными привилегиями. При всей своей слабости по сравнению с наиболее влиятельными светскими группировками, Московская патриархия неизмеримо сильнее любой другой религиозной организации. Открыто нарушая конституционное положение о том, что все религиозные объединения равны перед законом, государство предоставляет патриархии субсидии на содержание принадлежащих ей зданий, обеспечивает православной церкви привилегированный доступ в такие учреждения, как тюрьмы и больницы, и символическое присутствие на торжественных мероприятиях, например церемонии инаугурации президента.
Она добилась немалого, хотя и не полного, успеха, лоббируя в государственных структурах репрессивные меры против других конфессий - скажем, запрет протестантам арендовать залы для собраний в общественных зданиях. И все же подобную дискриминацию не сравнить с принудительным насаждением монолитной системы взглядов в советском стиле. То, что мы наблюдаем - не теократия, а политика использования групповых интересов, привлечение религиозных лидеров в качестве полезных союзников.
Во-первых, в этих целях привлекаются не только православные лидеры. В законе о религиях 1997 г. зафиксировано, что в России имеются четыре официально признанные 'традиционные' конфессии: православие, ислам, буддизм и иудаизм. Чтобы обеспечить принятие закона, Московской патриархии пришлось удовлетвориться 'картельным соглашением', а не монополией. Деятельность религиозных меньшинств по сравнению с первыми годами ельцинской эпохи ограничивается гораздо строже, но на практике эти действия ни в коей мере не подпадают под определение 'теократического государства'. Не существует буквально никакой связи между тем, в какой степени та или иная религиозная организация не согласна с православными доктринами, и вероятностью репрессий против этой группы со стороны государства. Государство подбирает себе фаворитов, руководствуясь не религиозными верованиями последних, а собственными политическими интересами.
Неудивительно, что представители духовенства, пользующиеся благосклонностью со стороны государства, как правило, избегают любых выступлений по вопросам, где нравственные установки их религии вступают в противоречие с государственной политикой. Трудно назвать хоть одного лидера признанных конфессий, который выступил с энергичной критикой зверств военных в Чечне - даже если их жертвами становятся российские призывники. Вместо этого высокопоставленные представители духовенства занимаются лоббированием привилегий для собственных структур, оставляя острые вопросы светским организациям вроде Комитета солдатских матерей. Можно сказать, что в отношении главных религиозных объединений страны Кремль уже достиг той цели, которой он хотел бы добиться в отношении всех неправительственных организаций: запуганности и покорности. Не церковь (или мечеть, или синагога) диктует условия государству, а наоборот.
В долгосрочной перспективе, Русская православная церковь обладает гигантским потенциалом, чтобы вновь заговорить независимым пророческим голосом, следуя примеру выдающихся исторических деятелей, таких как Св. Филипп, митрополит Московский, героически осуждавший зверства Ивана Грозного. Но нынешняя патриархия подвержена привычному подобострастию перед государством, идущему даже не с советских времен, а еще с 18-19 веков. Сегодняшняя церковь - в первую очередь русская, а затем уже православная: ее характер определяется скорее романтическим национализмом, чем классической византийской теологией. Этот перекос с особой силой проявляется в ее отношениях с вооруженными силами и спецслужбами.
Несмотря на то, что министерство обороны по-прежнему не желает официально возродить институт военных священников, Московская патриархия добилась немалого успеха в налаживании контактов с силовиками. Она подписала с несколькими ведомствами официальные соглашения, облегчающие православным священникам доступ на военные объекты: упор при этом делается на 'патриотическое воспитание', напоминающее деятельность политруков в советские времена. Даже более явственно, чем в других сферах взаимодействия между церковью и государством, в отношениях с военными патриархия готова удовлетвориться ролью младшего партнера. Проповедь некритического повиновения государству получается у нее самым естественным образом.
Пока инстинктивное подобострастие перед государством остается элементом 'генетического кода' крупнейшего религиозного объединения России, Кремлю незачем разрабатывать целостную, последовательную религиозную политику.
Однако отсутствие в стране православной теократии не обязательно означает триумф свободы вероисповедания. Оно может свидетельствовать о могуществе чиновников, по собственному произволу дающих и отнимающих привилегии на основе коррупции, личных пристрастий, светской идеологии или эмоциональных настроений в обществе, вроде нынешней истерии против Свидетелей Иеговы. Нечто подобное мы сегодня и наблюдаем в России - причем все это сопровождается смутным ощущением, что она остается 'православной страной', где большинство этнических русских в ходе социологических опросов называют себя православными, даже если они почти никогда не посещают церковь.
Политику, который хочет добиться успеха в подобной атмосфере, стоит последовать примеру Путина: помощники организуют для него фотосъемки, например, в провинциальных монастырях, а сам президент не пресекает слухов о том, что у него есть духовник - видный представитель православного духовенства. Однако четыре года назад, в интервью американскому телевидению, на вопрос, верит ли он в 'высшие силы', Путин дал ответ, который вполне мог бы прозвучать из уст либерала-агностика: 'Я верю в людей. . .в то, что все мы пришли в этот мир, чтобы творить добро. . .и если мы будем делать это вместе, нас ждет успех'. Он ни разу не произнес слов 'Христос', 'Бог', и вообще не употреблял никаких выражений, явно указывающих на его принадлежность к православной и даже христианской вере - хотя в православии четкому подтверждению приверженности именно этой конфессии придается огромное значение.
При всей склонности Путина к авторитаризму, ни его слова, ни дела, не позволяют назвать его сторонником теократии.
Лоуренс Аззелл - председатель организации International Religious Freedom Watch - написал эту статью специально для 'Moscow Times'
