Белоруссия. Ни бедности, ни богатства в этой странной стране, исключенной из сообщества, стране, где бредит шизофрения.
Если есть сомневающиеся в реальности Европы, пусть едут в Белоруссию, что на границе старого континента. Часы там показывают советское время, а пространство - сельский пейзаж, заимствован у 'старушки Европы'. Здесь нет линии раздела, нет даже промежутка. Охватывает чувство нематериальности происходящего, видение затруднено, как сквозь запотевшее стекло. Чужой край. Ни здесь, ни там. Еще не Европа, уже не Россия. Белая Русь - мир в себе.
Часть Великого княжества Литовского, попавшая под влияние Российской империи, прежде чем попасть под абсолютную власть империи советской, Белоруссия исторически никогда не знала независимости. И когда независимость пришла в 1991 году, она стала подобием толчка, данного бильярдному шару, который ударил сперва в сердце империи, и затем медленно, полоса за полосой, продолжал свой бег до этих пределов. И здесь шар остановился. И с тех пор ничто не в силах сдвинуть его с места.
Сегодня все в Минске наблюдают за этим застывшим объектом - независимостью. Одни, представители оппозиции, пытаются вернуть ему силу, глянец и порыв. Другие, представители власти, говорят, что он не существует, что его не было никогда, и никогда не будет. В таких условиях смущенный народ пребывает в растерянности. И растерянному - ему остается одно: в отсутствие реальности нет иного выбора, как цепляться за мифы, чтобы не упасть в пропасть.
'Мы долго верили в миф о власти рабочих и крестьян, - восклицает Юрий Хощевацкий, режиссер документальных фильмов. - Потом, в 1991 году, мы стали поклоняться новым богам, еще более ужасным. Мы поверили, что появилась демократия. Это было опустошение'. Мощный, 'квадратный', Юрий делает большой глоток пива, и продолжает: 'С тех пор мы верим всему. Мы - единственная в мире страна, где сегодня люди убеждены что 'Запорожец' - это автомобиль. Когда мы видим лавку, где продают хлеб, мы говорим, что это магазин. Ни один европеец не может верить такому. А мы, мы верим!'
В череде несчастий без просвета Белоруссия нашла свой последний миф, миф о президенте. 'Лукашенко - это кто угодно, только не глава государства, - восклицает один интеллектуал. - Его собственная страна его не выносит. Это человек без национальности. Он хотел стать президентом России, но приход к власти Путина ему помешал. И сегодня он вынужден защищать государство, которое ненавидит'.
Да, очевидно, президент опирается на миф. Не на миф о стране, существования которой он не хочет видеть, и в которой готов подавить малейшие попытки сопротивления, но на миф своей собственной жизни, которую он представляет как кузницу 'подвига'. Подвига граничащего с деспотизмом. . .
Со слезами на глазах и комком в горле, этот человек, родившийся в 1954 году, без стыда говорит белорусским ветеранам, что он понимает их горе, ведь его отец погиб во Вторую Мировую войну (sic). Выступая в телевизионных дебатах, он говорит, что в юности он был воспитан на стихах писателя Быкова. 'Но он не писал стихов', - отважился возразить (сохраняя пиетет) один из участников передачи. 'Нет, писал, писал, я Вам говорю, - безапелляционно парировал глава государства. - Вы не в курсе, вот и все'.
'Лукашенко', - продолжает журналист, - театральное животное. У него очень сильная интуиция, и особенно стоит отметить, что он верит тому, что говорит, всему, что говорит. Это феноменальный актер. С одной лишь разницей: настоящий актер не верит в реальность своей роли, он играет. Это не его случай'.
Остальная часть 'труппы' следует за ним. С трудом. Поскольку 'гений' неуловим. Здесь он говорит одно, там - противоположное. В проложенной им борозде, каждый может строить свой мирок. Не далеко и до шизофрении. Чтобы не поддаться ей, интеллектуалы пытаются опереться на реальность. Они обильно цитируют статистику. За мрачными данными опросов и социологических исследований - зачастую противоречивых, сквозит нищета изолированного мира.
На сегодняшний день они вдевятером продолжают голодовку. В опрятной маленькой минской квартире собрался странный 'союз' - депутат, олимпийский чемпион, генерал, бывший директор крупного предприятия. . .
Собравшись со всех концов Белоруссии, они борются за освобождение Михаила Маринича, главы оппозиционного 'Европейского движения', арестованного два месяца назад.
'Так странно разговаривать с французом, - говорит один из них, генерал Фролов, - у меня создается впечатление, что я на другой планете'. Вот уже тринадцать дней они спускаются во двор в назначенный час. Там их ждет белорусское телевидение, каждый раз задают им вопросы. 'Это ритуал, - смеется олимпийский чемпион, - они никогда не показывали и никогда не покажут сюжет об этой голодовке, первой голодовке в стране'.
Владимир, директор школы, где уроки тайно идут на белорусском языке, к ярости власти, которая хочет, чтобы везде звучал только русский язык, вспоминает о первом декрете об образовании, подписанном 'папой' Лукашенко после своего избрания, в 1994 году. 'Он немедленно запретил все учебники, вышедшие после 1991 года'. Точно также, новый президент захватил СМИ. 'Мы - жертвы демократии и гласности, - констатирует Владимир. - Лукашенко захватил власть с помощью телевидения, благодаря ему он смог войти в каждый дом, в каждую семью. Он сделал из телевидения инструмент пропаганды, технически совершенный. Сегодня правда уже никому даже не мешает. Никто не хочет взглянуть правде в лицо'.
Владимир настойчиво продолжает преподавание белорусского, чтобы вернуться к истокам. 'Изгонять белорусский язык из системы образования - это безумие, - говорит он, - мы потратили годы, чтобы создать белорусскую историческую систему. Нельзя от нее отступить. Есть база, есть литература, и есть на что ссылаться. Чтобы сохранить это, мы продолжаем работать, несмотря на трудности'. Он достает из кармана банковский билет. 'Посмотрите! - говорит он. - Сумма обозначена по-белорусски. И на этом языке не следует говорить! Я не вижу логики. Я вижу лишь болезнь'.
Сталинский город, серый под низким небом, Минск остается в неподвижности. Время от времени на повороте огромного бульвара, можно различить корову, пасущуюся в тени высокой стеклянной башни. Ни бедности, ни богатства, царит единообразие. Рискуешь задохнуться.
'Здесь есть место, - констатирует Александр, журналист, - лишь для одного президента, одного политика, одного синдиката, одной газеты. . . Все должно быть в единственном экземпляре. Такова философия режима. И Вы увидите, уверяю Вас, мы впереди России, она только на пути к 'белоруссизации''. . .
'Но вы остаетесь у 'берегов' Европы, нет?'
- Европа. . . Ах, да, Европа, Европа!
Александр молчит. В его усталых глазах пробегает мечта о далеком.
