Дела идут из рук вон плохо, жизнь отвратительна, русский человек пьет как лошадь и ведет себя асоциально. Автор описывает все это в мрачных тонах. От его реализма выворачивает наизнанку. Примерно такие ощущения возникают после прочтения 'Записок психопата' Венедикта Ерофеева. Ну и что теперь, спросите Вы?
Русская литература давно переполнена отвращением к жизни и пьянством, вспомнить хотя бы классиков постмодернизма вроде Сорокина, Мамлеева или ерофеевского тезки Виктора. И более молодое поколение - Стогофф, Денежкина, Болмат. Изменились наркотики, но не стратегия: жизнь - дерьмо, пьянка, асоциальное поведение. В русском языке есть даже специальный термин - чернуха. Это грязь, хлам - целая литературная традиция затхлости и беспросветности.
Однако, Венедикт Ерофеев - это нечто другое. В Германии его мало кто знает, но в России это имя произносится с нежной страстью. Он писал, валяясь под забором, когда это была еще не литературная поза, а откровение, запретный взгляд на теневую сторону советского общества, жанр 'Криминального чтива' как воззвание гуманизма. Его самая известная книга называется 'Москва - Петушки'. Эта оргия в форме дорожного приключения содержит столько алкоголя на страницу, что с ног свалилось бы пол-России.
Чеховскую 'Палату номер шесть' считали аллегорическим изображением царского полицейского государства. Но во времена Брежнева главным вопросом стала не патология, а число промилле в крови. Пока миллионы целеустремленно шагали к светлому будущему, Ерофеев создавал свой мартиролог пьянства. Сосредоточенная опохмелка после бурной ночи, борьба с трезвостью до тех пор, пока не исчезнет невыносимая реальность, и не явится всевидящая белая горячка. Вонючий, смешной, бессмысленный карнавал. Такого раньше не было.
'Москва - Петушки' появилась в семидесятые годы в самиздате. 'Записки психопата', ерофеевский юношеский дневник пятидесятых годов, тоже сохранились благодаря случаю. Дважды во время обыска чекисты не обратили внимания на пять исписанных тетрадей. Их сохранил друг Ерофеева, Владимир Муравьев. Только четыре года назад нашлось издательство, которое их напечатало. К тому времени Ерофеев уже десять лет лежал в могиле. Он умер от рака горла, прожив жизнь, на протяжении которой ему приходилось быть и кочегаром-истопником, и приемщиком стеклотары и автором легендарных, но не напечатанных книг.
Поллитра пива, две папиросы
Дневники охватывают период времени с октября 1956-го года по ноябрь 1957-го. Закрыв книгу, читатель, прежде всего, задается вопросом - каким образом этому пропойце от литературы удалось пережить систему? Позволим ему самому описать свою юность, этот ранний послесталинский ад в индустриальном Кировске, воспоминания о котором обобщаются в 'гипотезах о магическом влиянии пятницы на судьбу': 'Во-первых, самые мрачные дни моего существования: 1 июля 55 г., 4 мая 56 г. и 8 марта 57 г. приходились на пятницу. Все три дня ознаменованы "покушениями" на самоубийство. Далее: пятницей обозначены все четыре кульминации моей половой чувствительности: 11 мая 56 г., 15 июня 56 г., 7 сентября 56 г. и 21 декабря 56 г: В пятницу 15 июня 56 г. скончался мой отец. В пятницу 5 октября 56 г. скончался мой брат. В пятницу 15 февраля 57 г. - моя матушка'.
Он не упоминает, что его отец несколько лет провел в исправительно-трудовом лагере, брат в лагере умер, а деда расстреляли как врага народа. Когда Ерофеев начинает свой дневник, ему семнадцать, и он катится по наклонной плоскости. Будучи студентом, он оскорбляет секретаря комсомольской организации, после чего его выгоняют из университета, а потом из общежития. И то, и другое происходит в пятницу. В провинции оттепель еще не началась.
От всех ужасов своего существования Ерофеев спасается, играя со стилем. Таким образом, 'Записки психопата', намекающие на 'Записки сумасшедшего' Гоголя, становятся пробой пера будущего виртуоза. Он пишет сценки, афоризмы, набрасывает черновик репрессивной Конституции Горного орла в духе Оруэлла и пишет три любовных письма неизвестной девушке - одно подобострастное, одно сопливое и одно изысканное. Иногда он ведет внутренние диалоги с оппонентами и обеспокоено говорит о себе в третьем лице. В другой раз он описывает собственные похороны.
В гротескных инструкциях по организации идеального распорядка дня он разоблачает болезненную любовь советской власти к предписаниям и правилам как последнюю ступень на пути к чистому абсурду: 'С наступлением сумерек позволить себе легкий завтрак: 500 г жигулевского пива, 250 г черного хлеба и 2 папиросы. . . В продолжение завтрака следить за потемнением неба, размышлять о формах правления, дышать равномерно. . .'. В таких местах читатель чувствует, как формируется стиль позднего Ерофеева - элегантные литературные шутки, непредвзятый взгляд, ритмическая структура текста. Ерофеев тоже это ощущает. И вместе с его несчастьем растет самомнение.
Он упивается мефистофелевской ролью циника, который с помощью маленьких шедевров ставит партийных бонз на колени, вынуждает их признать свою гениальность, а потом демонстративно плюет на это. Зеленый юнец, который хочет поставить советский аппарат на колени, имея в арсенале единственное оружие - слово. Ерофеев борется за право на личное отчаяние. Настаивая на уникальности собственной трагедии, он хочет спасти остатки индивидуализма. Его бескомпромиссность возможна только в этом возрасте. Он сражается на нескольких фронтах, и везде терпит поражение.
'Все живут хорошо, как люди. . . Не забывай, что живешь в советском обществе', - увещевает один из добродушных костоломов. Но Ерофеев не желает жить хорошо. Он не хочет использовать свой талант - по крайней мере, не сейчас и не таким образом. Ерофеев, который позже назовет себя 'советским писателем', готов на собственном горбу нести тотальное отрицание системы, советских литературных канонов и ветхого маленького счастья в типовой квартире блочного дома. Этот физический радикализм, помноженный на сознание чудовищной расточительности автора, делает книгу, при всей ее комичности, смертельно грустной.
Триумф бесприютного
И все же, за месяц до окончания дневника появляется запись, которая, при всей бесприютности, передает триумф выживания: 'Я - все: Я - сумма двух смертоносных орудий в социалистическом гербе. Меня обрамляют колосья: Я - это лучшие витрины в Краснопресненском универмаге, это воинственность, соединенная с легкой простудой: В меня десять минут целился Феликс Дзержинский, - и все-таки промахнулся: Я - крохотный нейтрон в атоме сталинской пепельницы. Я изымаю вселенную из-под ногтей своих'.
Венедикт Ерофеев. Записки психопата. Перевод с русского: Томас Решке. Издательство Tropen. Кельн, 2004 год. 192 страницы, 17,80 евро.
