Расположенный в глубине просторного тенистого двора, минский ПЕН-клуб, являет собой одно из тех редких мест в городе, где могут собираться опальные писатели и люди творческих профессий. Мы застали президента ПЕН-клуба доктоар наук Лявона Барщевского в возбужденном состоянии, поскольку ПЕН-клуб только что с очередным визитом посетили сотрудники правоохранительных органов. 'Они сказали нам, что к ним поступил анонимный звонок, и кто-то утверждал, что мы собираемся незаконно организовать курсы на коммерческой основе'.
Вопрос: был ли этот звонок на самом деле? Неважно. . . Главное у милиции был предлог чтобы немедленно прибыть на место: осмотр помещения, проверка документов, паспортов. . . 'Подобные вещи происходят постоянно, - объясняет Лявон Барщевский, - все организации подвергаются этому. За неимением юридически обоснованных претензий, власти прибегают к давлению с целью задушить нас. То налоговая, то милиция. . . Мы уже привыкли'.
Лявон Барщевский сел в кресло. Его офис завален разбросанными предметами. Телефон звонит без умолку. Разговор начинается с упоминания о такой важной фигуре в белорусской литературе, как писатель Василь Быков, умерший год назад.
Лявон Барщевский: Министр культуры обещал выделить нам средства на надгробный памятник для этого великого человека. Но не выполнил своего обещания. Это нисколько нас не удивило. Какое-то время мы боялись, как бы он не воспрепятствовал проведению панихиды. Быков принадлежал к тем людям, которые воспевали дух нации. Как и Уладзимир Караткевич. Быков был бескомпромиссным человеком. У него были твердые позиции, что касается неприятия всех форм тоталитаризма. Он гуманист, а не националист. Однако он верил в белорусский язык и культуру, чем и был неугоден, поскольку власть ненавидит все белорусское.
Фигаро: Существует ли на сегодняшний день понятие 'белорус'?
Лявон Барщевский: Лукашенко однажды дал свое определение белорусской нации. По его мнению, это значит 'быть русским, но только лучше'. Здесь он не прав. Мы не русские, у нас нет общих корней. Мы всегда были ближе к Западу, поскольку Белоруссия входила в состав Литовского княжества. И, в отличие от России, религии там спокойно сосуществовали. Мы веротерпимы и терпеливы. Если можно было бы выделить одну национальную черту, то я бы сказал, что мы обладаем стремлением ассимилироваться с народами, проходившими через наши земли. Но, несмотря на то, что я знаю русский язык и разговариваю на нем, я никогда не скажу, что я русский. Вот уже десять лет, как я - белорус.
Фигаро: Но быть сегодня белорусом означает выступать против государства?
Лявон Барщевский: Это действительно так. Наше государство по совершенно иррациональным причинам борется с проявлениями национального характера. Глава президентской администрации по национальности башкир. Он говорит на русском, английском, немецком, но. . .не знает белорусского языка. Президент Лукашенко не любит Белоруссию. Его личная охрана состоит из чеченцев. У него есть даже специальный комплекс. Кроме того, он находится под влиянием московских кланов. Глава КГБ у нас русский. Лукашенко - парадоксальный президент, он не любит свою страну.
Фигаро: А Европа?
Лявон Барщевский: Мы удаляемся от нее. Мы создали здесь лицей с преподаванием на белорусском языке на основе французских обучающих программ. Но очень сложно поддерживать его функционирование из-за давления власти, которая стремится все русифицировать. В области образования мы все больше и больше возвращаемся к административным стандартам. Нужно будет все переделывать. А мы теряем время, что поистине жаль.
Фигаро: А элита смотрит в сторону Европы?
Лявон Барщевский: В 90-х годах культурная элита не могла определиться между Россией и Европой. Но с той поры, как Россия выбрала лагерь Лукашенко, элита развернулась к Европе и европейским ценностям. Согласно данным многочисленных опросов, около 60% населения хотело бы интегрироваться в Европу. Двести тысяч белорусов проживают в Польше, чуть больше в Литве. Одной ногой мы уже в Европе. Единственное, что нам не хватает для того, чтобы войти в этот мир, это - изменение границ.
Фигаро: И, конечно же, сменить власть?
Лявон Барщевский: Точно. В нашей стране власть блокирует все. Возьмем, к примеру, государственное телевидение. Оно занимается антиевропейской агитацией. Оно ведет настоящую пропагандистскую войну. Люди в растерянности. Они знают Европу. Они бывают там даже чаще, чем в России и испытывают к ней симпатию. Но легче осознать каково наше место в Европе, чем сменить правительство. После расширения Евросоюза, стало тяжелее попасть в соседние с Белоруссией страны.
Фигаро: Пространство ограничивается, не так ли?
Лявон Барщевский: Люди разочарованы. Границы закрылись. Но остается надеяться, что граница Европы не всегда будет пролегать в Вильнюсе. Россия не хотела развала СССР, однако он произошел. Европа переоценивает роль Кремля, а российские политики не раз обжигались из-за своих империалистических взглядов. Если бы сегодня народ имел возможность выбирать, он выбрал бы Европу, но люди сбиты с толку пропагандой.
Фигаро: Прежде чем говорить о вступлении в Евросоюз, все-таки нужно возродить понятие белорусской нации, как Вы считаете?
Лявон Барщевский: Конечно. Нет никакой разницы между представителем белорусской и литовской наций, но в нашей стране культурная элита слабее. Литовская культура сохранилась, а белорусская - нет. Отчасти это наша вина. Вот, например, несколько дней назад была организована первая манифестация белорусской оппозиции. Вы знаете по какому поводу? Чтобы защитить старый театр, который хотели разрушить наши же чиновники. В Литве, напротив, чиновники всегда стремились защитить город. До 1956 года, высокопоставленными государственными служащими в Минске были не белорусы, а русские. После 1956, там было несколько белорусов, но все они были верными подданными Москвы, которые слушались Хрущева с полуслова. Во время своего визита в Минск, он заявил: 'Чем быстрее вы откажетесь от своего языка, тем быстрее вы станете коммунистами'.
Фигаро: Сегодня Литва является частью Европы, а Белоруссия - нет. Как вы думаете, почему?
Лявон Барщевский: Нам не хватает двадцати лет. С 1919 по 1938 Литва была независимым государством, и это был очень серьезный опыт. В 1918 году 3% литовцев говорили на родном языке, тогда как четверть населения говорила на белорусском. У нас не было этих двадцати лет, необходимых для возрождения языка и национального характера. У нас есть все предпосылки для этого, но их очень тяжело использовать. Здесь преподают бывшие комсомольцы, бывшие коммунисты, бывшие выходцы из силовых структур. А я, например, не могу найти работу в Университете. Чтобы как-то жить, я занимаюсь переводами и составлением словарей. . .
Фигаро: Вас не приводит это в отчаяние?
Лявон Барщевский: По сравнению с 30-ми годами кое-какие сдвиги все-таки произошли. . .
