Самое страшное, что могло выпасть на долю российского сатирика - это распад Советского Союза. Для этих писателей, вскормленных на абсурдной жестокости, неэффективности и репрессиях, гласность и перестройка стали извещением об увольнении, первым для экономики, которая когда-то обещала политическим критикам пожизненную занятость.
И действительно, на первый взгляд кажется, что новый сатирический роман Владимира Войновича ведет последнюю войну. Главная героиня его 'Монументальной пропаганды' - ярая сталинистка Аглая, которая проповедует доктрину нереформированного коммунизма наперекор приливу перемен. Но какова актуальность подобной сатиры сегодня, когда Советского Союза уже не существует, а россияне крутятся в водовороте свободной экономики? Означает ли это, что Войнович использовал свой сатирический арсенал против политического аналога Общества Плоской Земли (Flat Earth Society, организация, утверждающая, что Земля не круглая, а плоская - Прим. пер.)?
Нет. Во-первых, его описание Аглаи, тоскующей по чисткам и Гулагу, - отрезвляющий ответ на растущую в России ностальгию по коммунизму. Во-вторых, писатель напоминает нам, что истинная мишень хорошей сатиры - человеческая натура, которая до сих пор показывала себя катастрофически невосприимчивой к очищению путем политической реорганизации (см. 20й век).
Бесспорно, обвал основного пласта деятельности сатириков - Советского Союза - сделал их деятельность более сложной, и хаотичные переплетения 'Монументальной пропаганды', переведенной Эндрю Бромфилдом (Andrew Bromfield), могут быть симптомом этой сложной новой свободы.
История начинается в 1956 году, когда Коммунистическая партия сделала сенсационное заявление: 'Некоторые отдельные решения Сталина были неверны'. В городке Долгов Аглая восприняла речь Хрущева как ересь. 'В Бога небесного она не верила', - пишет Войнович, - 'ее земным Богом был Сталин'.
А за семь лет до этого, когда городок боролся за выживание в послевоенной разрухе, Аглая заставила земляков скинуться и поставить в центре города чугунную статую 'нашего величайшего современника, мудрого вождя, учителя народов, корифея всех наук, выдающегося полководца, всем нам родного и любимого товарища Сталина'.
На торжественной церемонии она с уверенностью заявила, что этот внушающий трепет памятник переживет века, и даже голуби не посмеют осквернить его. Но когда ситуация меняется, она сама становится на пути трактора, размахивая руками и крича 'Стойте!'.
Небольшая взятка помогает ей спасти статую от переплавки и установить в собственной крошечной квартире. Так она и продолжает жить, отвергнутая и осуждаемая, последний истинный сторонник великого вождя и его дела. 'Ты человек принципиальный, негибкий, - говорит ей сосед. - А сейчас время гибких'.
Ставя под угрозу свое социальное положение и финансовое благополучие, Аглая продолжает выступать против отхода партии от сталинизма, но выдерживать град немецких пуль было проще: те кто отказываются признать, что чистки были злом, сами подлежат чистке.
Здесь Войнович доказывает, что мастерски владеет обоюдоострым мечом - его сатира, изображающая женщину, которая не желает отказаться от отжившей и опасной идеологии, превосходна. Но не менее язвительна и его критика того, что можно назвать тиранией либерализации, попыток партии проводить в жизнь новую 'свободу' той же железной рукой, что и всегда. Вся ситуация полна нелицеприятных уроков для организаций, стремящихся к переменам - безумство приверженности устаревшим идеалам противопоставляется не менее опасному стремлению лидеров-реформистов проводить свои новые замыслы, по-прежнему настаивая на тотальном единодушии.
'Раскол - это то, на что всегда рассчитывали наши враги', - зловеще предупреждает партия.
Аглая страдает от постоянных политических перемен, от хрущевской 'оттепели' и брежневского неосталинизма, от реформ Горбачева и, наконец, превращения России в рай для бандитов (Войнович описывает это как переход от различных видов ограниченного террора к состоянию 'Террора без границ'). Не отказываясь от своих идеалов и идола, стоящего в гостиной, она становится нелепой мученицей своих собственных неизменных убеждений. Тем временем наибольшие награды получают наиболее циничные члены общества, недостаточно устойчивые морально, а потому принимающие любую новую доктрину, провозглашенную новыми лидерами.
Если честно, читать книгу сложно, и не только из-за длинных русских имен с их раздражающими изменениями форм. Будучи классическим фанатиком, женщиной 'без воображения... без фантазии, чувства юмора и чувства прекрасного', Аглая - идеальная пара для чугунного идола, но постепенно она становится слишком обременительным героем для романа.
К счастью, второстепенные герои дают повод посмеяться и представляют собой интересные типажи. Главный из них - напыщенный генерал, смешивающий свою бедную событиями военную службу с историями об исторических сражениях. Есть в книге и особенно злое изображение типичного диссидента - тщеславного, ушлого писателя, заботящегося только о святости собственного имиджа (это не первый выпад Войновича против Александра Солженицына).
В лучших случаях эти эпизоды забавны и язвительны, но иногда просто уводят повествование в сторону. Например, финальное изображение России в тисках бандитского терроризма кажется вымученным, возможно, потому, что преувеличить нынешний хаос невозможно.
Однако, пусть сложность задачи не отпугнет вас, товарищи. В книге содержатся и богатства, и предостережения, которым стоит внять. Лидеры приходят и уходят, движения входят в моду и выходят из нее, а старый пьедестал на площади Долгова и в центре человеческой истории терпеливо ждет.
'Не надо быть пророком', - печально замечает Войнович, - 'для предсказания, что люди будут еще и не раз ослепляться какими-нибудь лжеучениями и поддадутся соблазну наделения каких-нибудь личностей нечеловеческими чертами, прославят их'. Тогда такие книги будет читать уже поздно, так что запасайтесь сейчас.
Владимир Войнович, 'Монументальная пропаганда'.
Издательство Alfred A. Knopf
334 стр., 25 долл.
