Полуночный поезд до Санкт-Петербурга неторопливо выезжает из-под павильона Ленинградского вокзала Москвы. Я оглядываюсь и улыбаюсь. Завтра мой друг Виктор встретится со своей бабушкой, которая, когда Советскому Союзу было еще совсем мало лет, строила московское метро. Иногда ей приходилось работать босиком и по колено в воде, но она делала это, потому что надеялась на светлое будущее для своей страны.
Виктор машет и улыбается мне в ответ. Он понимает иронию как и его бабушка, Виктор пытался что-то выстроить. Он хотел выстроить нормальную жизнь для своей семьи в новой России, свободной от коммунизма, однако ему и его поколению пока не удается добиться сколько-нибудь значимых успехов. С того времени, как, к великому огорчению его бабушки, распался Советский Союз, он живет больше со страхом, чем с надеждой. Он боится потерять работу, потому что работает в западной компании, которой бизнес в России приносит одни убытки, и боится за будущее своего трехлетнего сына, которому предстоит жить в стране, в одночасье превратившейся из супердержавы в развалину, а теперь пытающейся собрать что-то стоящее из обломков. Вернется ли советский строй он не знает.
Я еду в Санкт-Петербург по делу. Санкт-Петербург - это имя, которое Ленинград носит с момента распада Советского Союза и которое носил до его образования. Официально Ленин сейчас просто один из многих исторических персонажей, хотя его тело все еще выставляют напоказ около Кремля.
Однако многие русские до сих пор предпочитают называть Санкт-Петербург его советским именем. Для кого-то это имя олицетворение подвига города, который до последней капли крови сопротивлялся нацистам. Другие просто привыкли к такому названию и рады слышать что-то близкое и знакомое, особенно сейчас, когда Россия переживает трудный период самоопределения.
В полуночном поезде до Санкт-Петербург все приятно, знакомо и удобно, как в детской кровати кажется, что бабушка сейчас войдет и поцелует на ночь. Я сижу на узкой кровати в своем купе и пью восхитительный горячий чай. У меня на коленях лежит перевернутая картина. Поезд все набирает скорость, и маленькая ваза на складном столике под окном, в которой стоит букет желтых искусственных цветов, тихонько позванивает в такт стуку колес.
Возле моего купе останавливается маленький пожилой мужчина с густыми усами и блестящими глазами кондуктор этого wagon a. Его глаза говорят все тебе будет, только скажи. Судя по всему, выходец из ближнего зарубежья (наверное, из Узбекистана), именно он заваривает чай для меня и для всех пассажиров в вагоне.
Этот вагон он зовет своим , и все ходит, смотрит, чтобы у всех были полотенца, наволочки, дополнительные одеяла, завтрак (хлеб, йогурт и сыр в пластиковом контейнере), и чтобы все знали, как пройти в туалет. Проводник прикрывает шторы на окнах в проходе. Впереди целая ночь в маленьком мирке русского гостеприимства, мчащегося из одного города в другой.
Я поднимаю картину, которую держу на коленях, и ставлю ее к стене. Это черно-белая фотография, которую мне купил Виктор на Измайлово , одном из самых известных открытых рынков Москвы.
Фото называется просто Москва-96 . С одного из заснеженных холмов на окраине столицы сняли одну из сталинских домов, которые здесь называют свадебным тортом - огромное строение, величественное и помпезное, возвышается над храмами и многоквартирными домами. Холод и туман вокруг. На среднем плане еще можно разобрать какие-то детали, но от самого сталинского дома виден только контур, уходящий все глубже в туман. Или он, наоборот, выплывает из тумана? В этом вся постсоветская Россия вся она у меня на кровати.
В самом фокусе семья, пришедшая отдохнуть. На санках сидит бабушка и смотрит, как играют неподалеку двое ее внуков. Их мать сидит спиной к городу и смотрит куда-то вдаль. В ее глазах читается неуверенность и беспокойство. Мир вокруг так жесток, говорят эти глаза. Будут ли мои дети жить лучше, чем я? Но она сидит спокойно, положив руки в карманы. Смотрит ли она в прошлое? Или - в будущее? Снова входит кондуктор. Он ставит на мой столик еще один стакан чая.
Я вспоминаю о своей подруге Кате, очень красивой и умной женщине. Она уехала на Запад искать лучшей доли, но все равно так сильно любит Россию, что готова защищать Сталина за то, что он дал ее стране возможность гордиться собой в самые жестокие времена.
Я вспоминаю Сергея, моего водителя из Москвы. Раз в несколько дней он привозил мне свежий черный хлеб, который пекла его жена. Во времена Советского Союза он был офицером-танкистом, а сейчас, чтобы свести концы с концами, он в своей старенькой машине колесит по Москве, слушает по радио грустные песни своей юности и думает о том, как хорошо было в старое время.
Еще я вспоминаю Лену. Она с мужем живет в Санкт-Петербурге, я к ним обязательно зайду. Она прекрасный скрипач, играет в знаменитом оркестре и любит эту музыку до безумия, но получает за это всего 250 рублей в неделю (это около девяти долларов), потому что у государства нет средств содержать оркестр, и у тех, кто в России ходит на такие концерты, их не больше.
Многим, очень многим в России при коммунизме жить было лучше. Каждый день они видели систему, которая не работала, и вынуждены были мириться с этим, но, по крайней мере, у них была стабильная жизнь.
Все русские, которых я знаю, умны, образованны, душевны и щедры. Они хорошие друзья. Наташа, у которой я время от времени снимаю квартиру в Москве, как-то отказывалась брать столько денег, на сколько мы с ней договаривались, потому что когда-то в прошлом я заплатила за день, когда выезжала из квартиры, как за полный. Может быть, так неправильно вести бизнес (нет, так правильно, но все равно не так, как делает она; что она, в конце концов, знает о бизнесе?), но, в любом случае, так правильно жить.
Жадность в России никогда не станет духом народа. Ровно в семь поезд вкатывается в вокзал Санкт-Петербурга. У меня еще есть несколько часов на то, чтобы принять душ, переодеться и подготовится к своей деловой встрече. Я встречаюсь с директором комиссии, которой поручили восстановить былую культурную славу города.
Я знала, о чем он спросит меня. Он спросит, реально ли получить от Запада деньги на реконструкцию города. Я знаю, что я должна ответить. Я должна ответить: возможно. Я скажу: Все зависит от того, куда направится Россия.
