Политическая эволюция в России сегодня вызывает многочисленные вопросы. Говорят о возникновении новой формы автократии в этой стране (во многих статьях в прессе используется этот термин), или, напротив, в некоторых статьях проводится защита позиции Владимира Путина, которая сводится к простой реакции на российский беспорядок.
В этих анализах зачастую применяются схемы, внешние по отношению к российской и советской истории.
В реальности, кажется, что мы сталкиваемся с выражением политической культуры, с более общим процессом - советизации политической и социальной сферы в России, созданием некой формы 'советизма', этот термин более удачен, чем 'советизация'. Это выражается в следующем:
- Существует власть, которая скорее хочет себя показать, чем действовать, больше пытается утвердиться, чем управлять. Это самое сердце политической культуры, которую я называю 'советизмом'. За несколько лет правления Владимира Путина было мало сделано для решения социальных проблем. Почти полное отсутствие борьбы со смертностью, уровень которой абсурдно высок, - одно из наиболее явственных доказательств тому. Очевидно, что человеческие потери в России, вызванные этой формой насилия - чрезвычайно высокой смертностью от несчастных случаев - огромны, а робость политиков в этом вопросе пропорциональна величине потерь. Нет действий со стороны правительства. Нет попросту такой силы, нет власти, которая вернула бы порядок, порядок понимается как полицейский, а не социальный.
Не больше активности и на фронте борьбы с бедностью, даже если некоторые робкие меры и были приняты. Но социальный бюджет и бюджет здравоохранения отличаются заметной стабильностью, тогда как бюджеты ФСБ и армии растут без меры.
- Отсутствие доверия в среде посредников, и, в более общем смысле, среди общественных деятелей. То что губернаторов заставляют шагать в ногу - одно из очевидных проявлений этой тенденции, но она ощущается на многих уровнях. К несчастью, в этом выражается консервативная составляющая нынешней российской власти, подобно тому, как это выражалось в консерватизме Советского Союза после Сталина.
- Отказ от всякой видимой власти, противостоящей центральной власти, в любой из сфер. Я настаиваю на слове 'видимый', поскольку оно, на мой взгляд, характеризовало форму советской власти, и это явление наблюдается в современной России, речь не идет о тотальной автократии.
Именно избыток власти у некоторых руководителей в экономике привел к столь жестокой атаке против 'ЮКОСа'. Крупные предприятия концентрируются в руках лиц, связанных с властью, что напоминает о руководстве крупными предприятиями в советской экономике.
Пресса, открыто проявляющая враждебность к центральному руководству, отныне контролируется, но частная критика, которая не направлена на руководителей, по-прежнему возможна и даже желательна. И вновь мы видим здесь проявление советизма. Он играет на враждебном отношении к явному неравенству в обществе, и особенно к неравенству, которое не связано отношениями зависимости с политической властью.
Враждебность по отношению к олигархам - тому свидетельство: она тем сильнее, поскольку они в некотором роде независимы от политики. Тайное неравенство, состоящее в обмене между теми, кто получает многие преимущества и получает богатства, и теми, кто управляет, напротив, допустимо. Круг руководителей может предоставлять преимущества избранным, подобно тому, как руководство открывало доступ к редким ресурсам в послевоенный период в СССР, но именно власть предоставляет привилегии, делая таким образом абсолютно зависимыми тех, кто их получает.
Таким образом, мы отходим от представления о строго автократической власти, поскольку это не Владимир Путин превращается в автократа, даже диктатора. Это сложная политическая сфера, в которой взаимодействуют военные, милиция, но также руководители крупных предприятий, и лица, имеющие вес в экономике, кроме того, это уполномоченные властью, представляющие государство и его законность. Как и в Советском Союзе, после смерти Сталина, власть принадлежала не одному человеку, но некоему неясному образованию, в котором разыгрывались конфликты и происходили изменения.
В этом контексте, способ урегулирования трагедии на Кавказе - простое порождение этой политической культуры. Способ, которым была разрешена трагедия в Беслане, по отношению к невероятному варварству террористов, был лишь демонстрацией силы государства, не взирая на человеческие жизни. Точно также было и во время захвата заложников в Москве.
Почему я использую слово 'советизм' а не слово 'советский', для того чтобы характеризовать имеющий место в России процесс? Мы имеем дело не с возвращением вспять, но с выражением политической и социальной культуры, отпечаток которой лежит на команде, находящейся сегодня у власти, и на части общества. Эта культура проявилась с первого года правления Владимира Путина. ФСБ и армия, видимо, были единственными структурами, которые сохранили и передали эту культуру в чистом виде, и неудивительно, что она столь явно проявилась сегодня. Но речь не идет, в то же время, о возврате в прошлое, поскольку невозможно сравнивать нынешнюю партию власти и КПСС, нельзя сравнивать и сегодняшние структуры управления и административные структуры с теми, что существовали в то время. К тому же можно считать, что возврата к прошлому не будет, так как на местном уровне существует определенная свобода предпринимательства.
Западное прочтение политической ситуации отсылает к некой 'вечной России'. Россиянами это воспринимается как снисходительность. Даже среди многочисленных оппозиционеров в России сильно чувство унижения в связи с этой точкой зрения на Западе, и это отчасти (но только отчасти) объясняет сильные антизападные настроения в стране. Крайний культурализм некоторых европейских аналитиков по отношению к воображаемому 'вечному русскому' кажется абсурдным. Владимир Путин - не царь. Неясное объединение политических деятелей, по происхождению из советской политической структуры, несет эти трансформации. Мы находимся перед лицом истории, которая длинна, и отмечена политическими формами постсталинизма. Она из него вытекает, но не является его репродукцией. В этой истории есть глубокие следы, и этим объясняются трансформации.
Ален Блюм - исследователь в Школе высших исследований в области социальных наук (Ehess) и в Национальном институте демографических исследований (Ined). Его специальность: русская и советская история и социология.
