Беслан, Северная Осетия - полдень 3 сентября. Чеченские террористы захватили школу, взяв в заложники сотни детей и родителей: мировые СМИ тщательно отслеживают все происходящее.
В 1.05 дня в школе раздаются два взрыва, террористы открывают огонь по детям, и в воцарившемся хаосе начинается бой. Иностранные телеканалы, например CNN и BBC, ведут репортаж в прямом эфире. На двух российских государственных телеканалах сетка вещания не меняется.
Через час после начала сражения, российские каналы переключают внимание на разыгравшуюся бойню, но ограничиваются сжатой и путаной информацией. Главная общенациональная телекомпания Первый канал посвящает Беслану 10 минут, а затем продолжает показывать бразильскую мыльную оперу под названием 'Влюбленные женщины'.
На канале 'Россия' - а это рупор Кремля - репортаж из Беслана продолжается несколько дольше, где-то около часа. Либеральная радиостанция 'Эхо Москвы' держит слушателей в курсе событий, наблюдая за происходящим по CNN.
Весь день на обоих государственных каналах каждый час выходят краткие выпуски новостей: там повторяется 'официальная версия' - власти не намеревались штурмовать школу, стрельбу начали террористы, захват заложников - дело рук международной террористической группы, куда входят арабы и даже один африканец (позднее он, правда, оказался чеченцем).
Российские каналы передают и официальную оценку количества захваченных заложников - 354 человека - почти наверняка это намеренная ложь. Они постоянно повторяют эту цифру, хотя свидетельства очевидцев и простой здравый смысл указывают на то, что число заложников значительно превышает 1000. Позднее один из уцелевших заложников рассказал: эта лживая цифра настолько разозлила террористов, что они запретили детям пить воду из-под крана, вынудив их утолять жажду собственной мочой.
Через несколько часов после начала боя, канал 'Россия' дает зрителям понять, что все уже закончилось, и большинство заложников в безопасности. Зрители видят на экране, как родители выносят детей и слышат, как за кадром кто-то с облегчением произносит: 'Они живы. Все в порядке, они живы, живы'.
Некоторые родители находят своих детей, и корреспондент говорит: 'Здесь снова плачут, но теперь это слезы радости'. Ведущий сообщает, сколько людей доставлено в больницы, тщательно избегая любых упоминаний о возможном количестве жертв. 'По последним данным, - говорит он, - бой в школе закончен. Там больше нет ни убитых, ни раненых . . . мы не можем назвать более точное число пострадавших. . .эээ. . . и точное количество освобожденных заложников'.
Первый канал сообщает, что погибли более 100 человек. Но вскоре выясняется, что даже эта цифра сильно занижена. Ни один из каналов не подвергает сомнению официальные данные.
Позднее, в девять вечера, когда более 300 детей и родителей уже погибли, а перестрелка между террористами и спецназом еще продолжается, зрителям преподносят совершенно потрясающее зрелище.
На канале 'Россия' мы видим, как храбрые российские солдаты сражаются с бородатыми чеченскими бандитами, укрывшимися в пещерах и кричащими 'Аллах акбар!': это сцены из военно-приключенческой драмы 'Честь имею'. По Первому каналу показывают 'Крепкий орешек', где Брюс Уиллис спасает заложников, захваченных в нью-йоркском небоскребе. Актеры на экране словно вершат воображаемое возмездие за тех, кто еще погибает в Беслане.
Освещение событий в Беслане на ТВ вызвало вспышку возмущения в независимых печатных СМИ России. Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) подвергла российские власти критике за то, что те не говорили правды о кризисе, и обвинила телевизионщиков в неспособности обеспечить 'точную и своевременную информацию'.
Общенациональный опрос, проведенный независимым социологическим центром через два дня после случившегося, показал: только 13 % россиян считают, что получали достоверную информацию о трагедии. 'Возник тройной кризис доверия - между правительством и СМИ, между СМИ и гражданами, и между правительством и народом', - отметила ОБСЕ.
Однако самый жесткий приговор телевизионщикам вынесли жители Беслана: они с кулаками набрасывались на съемочные группы ТВ за распространение официальной дезинформации о количестве заложников. Не столь заметный, но не менее серьезный ущерб был нанесен вере российского народа - или ее остаткам - в правдивость и независимость информационных программ телевидения.
Возникает искушение обвинить в плачевном состоянии информационного вещания на российском телевидении непримиримого к критике президента страны Владимира Путина: ведь именно он вытеснил из отрасли частных собственников и установил государственный контроль почти над всеми общенациональными каналами, а затем, под флагом 'управляемой демократии' фактически ввел на них цензуру. Но истинное положение дел куда сложнее.
Елена Савина начинала работать выпускающим редактором еще на советском телевидении, в 1980х гг. После крушения режима она устроилась на НТВ - частный телеканал, основанный медиа-магнатом Владимиром Гусинским, ненадолго попавшим за решетку вскоре после прихода Путина к власти, а затем отправившимся в комфортабельное изгнание в Испанию.
Сидя в кофейне на первом этаже Останкинского телецентра, Савина излагает свою точку зрения о нынешнем состоянии информационного телевещания в России: 'Мы включили механизм самоцензуры. Десять лет назад мы готовы были умереть, но добыть информацию. Сегодня какие-то вещи мы даже не пытаемся делать, потому что знаем, что их все равно не разрешат. Раньше мне передавали пожелания Гусинского после передачи. Теперь мне говорят о том, чего хочет Кремль еще до эфира'.
Создание НТВ в 1993 г., рассказывает Савина, было 'огромным прорывом. Нам платили по 500 долларов в месяц - в те времена это были огромные деньги - и говорили: делайте, что хотите. Мы создали лучший телеканал в России. Сейчас мы уже не чувствуем себя свободно'.
Это стало излюбленной темой для многих российских журналистов, и ее, словно эхо, повторяют их коллеги на Западе, где существует распространенное мнение, что принятые Путиным после Беслана меры по дальнейшему сосредоточению власти в Кремле ускоряют процесс безжалостного подавления свободы в России. Однако возлагать всю вину на Путина - значит забывать о главном: российское телевидение стало соучастником удушения собственной независимости.
Ирина Петровская, один из самых проницательных российских критиков - она пишет рецензии на телепередачи для газеты 'Известия' - утверждает: 'Один из самых тревожных уроков Беслана связан с готовностью телевидения вновь превратиться в ретранслятор официальной лжи. Как выяснилось, десяти лет демократии в России оказалось недостаточно, чтобы в стране утвердилась свобода слова. И ответственность за это во многом лежит на СМИ и журналистах'.
Российские журналисты не были - а некоторые и сейчас не являются - беспомощными марионетками, которых дергают за нитки кремлевские гроссмейстеры цинизма и силового давления. И раньше, и сейчас им приходится делать выбор: и когда это давалось легче, многие из них сделали тот выбор, из-за которого свободная журналистика сегодня оказалась в уязвимом положении.
На встрече с иностранными журналистами после бесланской трагедии Путин грубовато уподобил отношения между государством и СМИ отношениям между мужчиной и женщиной: 'Настоящий мужчина всегда настаивает. Настоящая женщина всегда сопротивляется'.
Развивая эту метафору, заметим: российские тележурналисты недостаточно сопротивлялись объятиям новых властей. 'Десять лет назад российские журналисты считали себя 'четвертой властью', но теперь президент объяснил им, что они - представители древнейшей профессии', - отметила тогда Петровская. Зачастую страх лишиться высокооплачиваемой работы, статуса знаменитости и влияния пересиливал стремление к свободе самовыражения.
Российское телевидение образца 2004 г. во многом напоминает западные аналоги: в программах преобладают ток-шоу, кулинарные передачи, 'реалити', мыльные оперы и детективные сериалы; в рекламных роликах длинноногие девицы превозносят достоинства любых товаров - от бритв до мобильных телефонов. Оно как небо от земли отличается от советского телевидения моего детства, где пожилые дикторы в массивных очках просто зачитывали официальные сообщения ТАСС об успехах уборочной кампании в СССР, а любая программа новостей начиналась с кадров, на которых коллеги в серых костюмах приветствовали генсека КПСС.
Партия контролировала все каналы, о прямом эфире и речи не было, реклама полностью отсутствовала. "Panasonic" и 'Nescafe' были просто соблазнительными иностранными словами, а единственные стройные ножки, которые можно было увидеть на экране, принадлежали кордебалету из 'Лебединого озера'. В 11 часов вещание заканчивалось, часто к немалому облегчению зрителей.
Постсоветское телевидение - все каналы, хотя НТВ Гусинского здесь лидировало - покончило с этим абсурдом, отчасти, как представлялось, за счет предоставления раскрепощенным молодым журналистам и продюсерам свободного доступа к передовым технологиям и мировому телевизионному рынку. Но, как любое телевидение, не обязанное делать героев из политических лидеров страны, оно сделало героев из собственных звезд.
Поколение журналистов, определявших лицо российского телевидения последние 15 лет, было самым талантливым и амбициозным - это была элита конца советской эпохи, особенно ненавидевшая существовавшие тогда ограничения.
Они научились делать программы по западному образцу, восприняли привычки западных знаменитостей и их роскошный образ жизни - их зарплаты были одними из самых высоких в стране. Но они не сумели создать журналистику, поставленную на службу обществу и способную держать государство в узде. Поэтому 'поставить их на место' оказалось не так уж трудно.
Вердикт Петровской звучит так: крушение СССР 'высвободило огромную журналистскую энергию. Но это была разрушительная энергия, направленная на слом прежних идеологических табу. Эта энергия преобразовалась в высокие зарплаты, личный комфорт, в идею службы хозяину, в информационные войны между олигархами. Но она не превратилась в энергию созидания'.
Одним из символов постсоветского телевидения, и одной из самых его выдающихся личностей, является Евгений Киселев. Из всех российских журналистов он внес наибольший вклад в формирование в России информационного телевидения 'в стиле ВВС'. Однако его - характерное для большинства либералов - понимание политических 'велений времени' эпохи девяностых побудило Киселева отложить в сторону объективное освещение событий: он отказался от роли наблюдателя и превратился в участника политического процесса.
В июле сорокавосьмилетний Киселев согласился встретиться со мной за ланчем и обсудить вопрос, почему перспективы независимых СМИ, казавшиеся столь радужными, за десять лет так сильно омрачились. Он прибыл в кафе 'Грин - один из самых дорогих ресторанов Москвы - на черной 'Audi' с шофером и тонированными стеклами, облаченный в элегантный белый костюм. Когда он поднимался по ступенькам, все официанты узнавали Киселева - не только как некогда самого известного телеведущего в России, но и как одного из постоянных посетителей ресторана.
Киселев - гурман и знаток хорошего вина. У него вид и вкусы процветающего бизнесмена, а не борца за свободу прессы, павшего жертвой авторитарного режима Путина. Но российская жизнь настолько парадоксальна, что по сути Киселев является и тем, и другим. И, по крайней мере, сейчас, российская политика это позволяет.
Пик его власти пришелся на конец 1990х, когда он был ведущим программы новостей и генеральным директором НТВ Гусинского, а его свержение с трона стало одним из первых проявлений желания Кремля восстановить контроль над электронными СМИ. Но Киселев совсем неплохо заработал на НТВ и, как и любой ведущий на либеральном западном телевидении, он боролся не только за свободу слова, но и за свой собственный статус.
Как и многие журналисты, формировавшие постсоветское телевидение, Киселев пришел на ТВ с радио 'Москва', которое в советское время транслировало коммунистическую пропаганду на иностранных языках по всему миру. По сути, это был филиал КГБ. Многие из сотрудников радиостанции были хорошо образованы и знали несколько иностранных языков.
Они больше знали о западной открытости и больше стремились к ней, чем их коллеги с советского телевидения. Эти люди читали буржуазную западную прессу, слушали BBC и имели доступ к работам советских диссидентов.
Из всего этого поколения красивому, полному, серьезному Киселеву лучше всех удалось развить манеру авторитетности и весомости. На экране, одетый в консервативный двубортный костюм, он часто замолкал, чтобы собраться с мыслями и подобрать правильное слово, и говорил глубоко и неторопливо, создавая впечатление интеллигентности и здравого смысла. Из всех российских журналистов Киселев, пожалуй, пользовался наибольшим доверием российской интеллигенции, которая отождествляла себя с ним.
Когда мы приступаем к еде, поприветствовать телезвезду подходит владелец ресторана - он повязывает Киселеву на шею салфетку, чтобы защитить белый костюм от сока жареных на гриле креветок. 'После неудавшегося путча 1991 года мы, журналисты, поставили перед собой очень простые задачи, главной из которых было не лгать', - говорит мне Киселев.
В то время он работал на государственном телевидении, был ведущим еженедельной аналитической информационной программы 'Итоги', аналога передачи BBC Newsnight. Но диктат государственного телевидения, даже в новую эпоху хаотической свободы, слишком ограничивал его.
В 1993 году Киселев обратился к Гусинскому, который уже заинтересовался СМИ и подумывал о создании НТВ. Киселев перенес 'Итоги' на новый канал, и она стала ведущей информационной программой НТВ. 'Когда мы начали создавать НТВ, - вспоминает он, - мы не думали о высоких материях. Мы думали об очень простых вещах: хороших камерах, новом освещении, мобильности, современной компьютерной графике. Мы хотели, чтобы картинка запела'.
НТВ быстро доказало, что может делать объективные и сильные репортажи. Через год после появления канала, в 1994, Россия ввела войска в Чечню. Это была первая полномасштабная война новой независимой России, и ее освещение на НТВ было беспрецедентным: энергичные, безжалостные и - до определенной степени - объективные репортажи.
НТВ стало главным источником информации о войне, изобличая замалчивания и ложь правительства. Его материалы приобретали BBC и CNN. Государственные каналы остались далеко позади. НТВ завоевало уважение и доверие российских зрителей и удвоило свою аудиторию.
Но в то же время популярность президента Бориса Ельцина начала падать. Как предстояло вскоре узнать Киселеву, делать репортажи о войне было проще и безопаснее, чем балансировать между российским олигархом и хворым президентом. Если война в Чечне была звездным часом НТВ, президентские выборы 1996 стали для него часом испытания.
Учитывая, что рейтинг Ельцина был близок к нулю, в Чечне шла война, а в Кремле шла борьба фракций, для переизбрания президенту нужна была любая помощь. Российские олигархи предложили поддержку и финансирование выборов в обмен на акции самых ценных компаний страны. Эта сделка позже получила название приватизации по схеме 'акции в обмен на займы'.
Одним из олигархов был Гусинский. Он откомандировал тогдашнего президента НТВ Игоря Малашенко проводить избирательную кампанию Ельцина. Киселев временно отошел от принципов независимого и объективного освещения новостей и начал продвигать президента.
Каждая программа начиналась кратким обзором героической карьеры Ельцина в политике, за которым следовало подробное освещение его кампании. Его показывали в древнем Ярославле, обещающим нищим жителям города 'отдать все и не взять ничего'. Или в отреставрированном Храме Христа Спасителя, 'разрушенном при коммунистах и восстановленном при Ельцине'.
А главного соперника Ельцина, коммуниста Геннадия Зюганова, представляли якшающимся с олигархами в Давосе или в VIP-залах международных аэропортов. Это было возмутительным искажением действительности, но предубежденные репортажи были не только результатом приказов, которые журналисты получали от владельцев.
Все российские либералы боялись того, что может произойти в случае проигрыша Ельцина и возвращения к власти коммунистов. Поедая гигантские креветки, Киселев рассказывает: 'Никому не пришлось говорить нам, как освещать предвыборную кампанию. Да, мы были пристрастны, но мы искренне верили и по-прежнему верим, что победа Ельцина должна была спасти страну, а Зюганов отбросил бы ее обратно в прошлое и положил бы конец свободе слова'.
'Мы защищали самих себя. Вы не можете судить нас с точки зрения западной демократии. Россия стояла на распутье. Когда горит дом, вы не думаете, что вода или пена огнетушителя испортят книги и ковры. Вы используете все доступные средства'.
Петровская смогла заглянуть достаточно далеко в будущее, чтобы задать ключевой вопрос того бурного времени: 'Если они добьются [переизбрания Ельцина], сможет ли телевидение вернуться к демократическим принципам? Позволит ли это новая (старая) власть? Или она превратит временный роман со СМИ в принудительное поклонение?'
После победы пришел час расплаты. Олигархи получили свою собственность. Гусинскому предоставили постоянную волну и займы от государственного газового монополиста 'Газпрома'. Киселев был среди победителей, и оказалось, что если ты перешел грань, отделяющую журналиста от политика, вернуться обратно очень сложно.
'Настоящие ошибки совершались после выборов 1996, когда мы стали так дружны с ельцинской семьей, - говорит он. - Малашенко, вернувшийся на пост президента НТВ, мог свободно войти в любой кремлевский офис. Раз в две недели устраивались встречи на даче Ельцина, где были его дочь, зять и друзья, включая [олигарха] Романа Абрамовича. Так что когда мы и другие СМИ попытались дистанцироваться от Кремля, это восприняли как предательство'.
Для зрителей перемены были очевидны. Через год после выборов Петровская написала: 'Киселев в своей программе 'Итоги' не вещает, а проповедует. Он говорит даже не от имени президентской команды, а как один из ее признанных членов'. Членство в клубе открывало доступ к таким благам, от которых журналистам и их начальству было непросто отказаться.
Была и другая проблема. Проверив влияние своих медиа-активов, олигархи начали использовать их для достижения деловых целей и борьбы друг с другом, а не для служения интересам общества.
Борис Березовский, контролировавший главный национальный телеканал ОРТ (ныне Первый канал), организовал атаку своего ведущего журналиста, Сергея Доренко, на Юрия Лужкова, влиятельного московского мэра с президентскими амбициями. Гусинский же поддерживал Лужкова, а потому использовал НТВ, чтобы открыть ответный огонь по Березовскому.
Затем, в марте 2000 года, президентом стал бывший сотрудник КГБ Путин. Он немедленно занял более жесткую позицию в отношении и войны в Чечне, и российских СМИ. Путин начал атаку на Гусинского, продержав его несколько дней в тюрьме. Государственному 'Газпрому' удалось получить контроль над НТВ, используя в качестве рычага прежние кредиты. Затем Путин занялся Березовским, который помог привести его к власти.
К концу 2001 года оба олигарха оказались в изгнании: Гусинский - на своей вилле в Испании, а Березовский - в поместье на Лазурном берегу. Киселев, ставший к тому времени гендиректором НТВ, попытался мобилизовать общественную поддержку каналу. Но он уже порядком подрастратил свой капитал доверия.
В начале апреля 2001 горстка либералов организовала демонстрацию, протестуя против действий Кремля в отношении НТВ. Но для большинства людей, наблюдавших борьбу между Путиным и Гусинским, она казалась просто столкновением между олигархом и новым президентом, пытающимся консолидировать власть.
14 апреля 2001 года, в 4 часа утра, Киселева и его команду изгнали из студий телеканала новые менеджеры, назначенные 'Газпромом'. Березовский предложил Киселеву перейти на ТВ-6, подконтрольный ему второстепенный канал. Но и тот вскоре был закрыт. Киселев оказался в 'Московских новостях', либеральной газете, принадлежащей еще одному олигарху, Михаилу Ходорковскому, который теперь находится в тюрьме, ожидая процесса по различным обвинениям и наблюдая за тем, как Кремль разрушает его нефтяную империю - 'Юкос'.
Перед уходом Киселев говорит: 'Прежде всего нам не удалось одно - создать условия, при которых частные и государственные каналы могут сосуществовать. Ответственность за это должны поделить они сами'.
За неделю до того, как Киселева 'ушли' с НТВ, один из самых звездных и высокооплачиваемых журналистов канала, 44-летний Леонид Парфенов, опубликовал в 'Коммерсанте' открытое письмо к своему начальнику, предлагая ему уйти в отставку.
Он писал, что не хочет идти за Киселевым на баррикады и не может видеть, как гендиректор приносит молодых журналистов НТВ на алтарь борьбы Гусинского с Путиным. 'Я больше не могу слышать Ваши нотации в студии, эти десятиминутные вспышки ненависти, но я не могу не замечать их, пока я здесь работаю', - говорилось в письме.
Прав был Парфенов или нет, но время и стиль письма сделали его объектом ненависти многих журналистов НТВ. 'Предатель! - кричал на него в эфире ведущий ночного ток-шоу Дмитрий Дибров - Ты предал нашу борьбу за свободу слова! Ты предал людей, которые здесь работают!'
Парфенов сохранил невозмутимость и с присущей ему иронией спросил пышущего злостью коллегу: 'Вы действительно считаете, что слова 'предатель', 'свобода' и 'борьба' нужно произносить с тремя восклицательными знаками?' Однако несмотря на внешнее спокойствие, Парфенов был не меньше озабочен свободой слова, чем Киселев. Его несогласия были стилистическими. 'Я профессиональный журналист, а не профессиональный революционер, - сказал он мне. - Моя работа - информировать, а не лезть на баррикады. Киселев перешел эту грань. То, что он делал, - это политика, а не журнализм'.
После захвата НТВ 'Газпромом', Парфенов вернулся на канал, сменив Киселева на посту главного ведущего. Но в июне 'профессиональный журналист' Парфенов был уволен с пост-киселевского, пост-гусинского НТВ. Его политическая программа 'Намедни', сменившая 'Итоги', была снята с эфира.
Официально причиной послужило то, что журналист нарушил корпоративную этику, передав 'Коммерсанту' внутреннее распоряжение, запрещавшее ему показывать интервью с вдовой чеченского лидера, убитого российскими спецслужбами. Но для большинства российских либералов это стало знаком еще одного наступления правительства на свободу слова.
Даже тогда спокойствие не изменило Парфенову. Он не пытался представить себя жертвой кровавого режима. 'Я убежден, - сказал он мне, - что это зигзагообразное движение, а не возвращение к советскому времени, что все равно Россия сегодня более либеральна, чем в прошлом году и за год до этого. Но этот либерализм - не в политике. Он в Интернете, в модных магазинах, в этом кафе'.
Прошло несколько недель после его увольнения, и мы сидим в кафе 'Боско', одном из самых модных кафе Москвы на первом этаже ГУМа - элегантного торгового центра, который когда-то был синонимом пустых полок и длинных очередей. Расположенное между итальянским и французским бутиками кафе выходит на Кремлевскую стену и мавзолей Ленина. Несколько столиков с белоснежными скатертями под полотняными зонтиками стоят практически на Красной площади.
Это кафе - символ российского либерализма. 'При царе невозможно было расставить столики на Красной Площади, не говоря уже о большевиках, - говорит он, - не существует единой России. Это миф. Существует Россия молодых, энергичных людей, имеющих достаточно фантазии, чтобы построить такое кафе, и Россия людей, все еще живущих прошлым'. Официант в черно-белом одеянии парижского гарсона приносит мне блюдо из спаржи за 20 долларов; по Красной Площади мимо Мавзолея проходит батальон российских солдат. Парфенов тоже был продуктом российского либерализма. Он никогда не был политическим борцом или диссидентом. В отличие от Киселева у него не было привилегированного прошлого, он не говорил на иностранных языках и мало интересовался политикой.
Сын школьной учительницы и инженера из провинциального городка, он тяготел к той особой русской версии журналиста, для которого журналистика - это образ жизни. Его первые программы явно не носили политического характера. 'Намедни', наиболее известная из его программ, благодаря которой он и стал популярен, вначале была 'неполитической программой новостей за неделю, в которой говорили о чем угодно - о моде, о музыке - но только не о политике'. Важен был стиль: 'как' делать было важнее, чем 'что' делать. Главными составными частями были постмодернистская отрешенность и сарказм.
В своих очках без оправы и стильных костюмах Парфенов стал модной иконой для поколения урбанизованных, много поездивших, много повидавших европеизированных русских и честолюбивых журналистов, таких как Андрей Лошак - один из талантливых протеже Парфенова. 'Нам была неинтересна демократия или перестройка - это был конек поколения наших родителей. Нас перекашивало от киселевского пафоса. Мы были аполитичны и ироничны. Мы все хотели быть как Парфенов - в манере говорить, в манере вести себя'.
Стиль Парфенова был бы прекрасным дополнением к журналистике основного направления. Беда в том, что в условиях отсутствия серьезной журналистики именно этот стиль стал главным направлением российского информационного репортажа.
После ухода Киселева Парфенов превратил 'Намедни' в основную политическую программу недели. Она была более динамичной, более яркой и менее серьезной, чем 'Итоги' Киселева. Если Киселев проповедовал, то Парфенов информировал и развлекал. Если Киселев использовал полные значения паузы, чтобы подчеркнуть важность предмета, то Парфенов использовал ироническую ухмылку и сарказм.
В отличие от Киселева, Парфенов не был связан узами с олигархами и выбирал новости по их добротности, а не по политической важности для кого-то. Но у него при этом была и своя платформа: 'Мы старались приободрить людей, придать им инициативности, показывая, что они не одиноки. Мы изображали Россию более свободной, чем она есть на самом деле'.
Парфенов подробно освещал чеченские теракты, он прерывал освещение переизбрания президента Путина, чтобы показать пожар в центре Москвы. Но он также показывал 'героев капиталистического труда' и рассылал по стране группы журналистов в поисках нового и необычного в деле предпринимательства. Что бы он ни делал, его работа имела характерный почерк с использованием монтажа, анимации и графики.
В освещении в 'Намедни' инаугурации Путина кадры самой церемонии перемежались со сценами из 'Сибирского Цирюльника', сентиментального фильма о царе Александре III. Прибытие Путина в Кремль на черном лимузине было соединено с кадрами прибытия Александра III на белом коне. Когда Путин приветствует кремлевскую охрану, ему отвечают солдаты Александра III.
Как бы играя, 'Намедни' проводила очень серьезную мысль: путинская церемония является более не инаугурацией президента, а благословением на трон нового монарха. Но одновременно он говорил: все это просто картинка, это несерьезно.
Парфенов не восхвалял и не критиковал Путина. Однако его шалости становились все более неуместными в путинской России. Когда 'Намедни' сняли с эфира, а Парфенова уволили, многие российские обозреватели вспомнили знаменитую линию поведения советского литературного критика и диссидента Андрея Синявского во время процесса над ним в 1966 году. Он говорил: 'Мои противоречия с Советским Союзом были чисто стилистического характера'. Такими же были противоречия Парфенова и Кремля.
Вечером, перед уходом с телеканала Парфенов пригласил свою команду в китайский ресторан, чтобы поблагодарить всех за совместную работу. 'Может быть, когда-нибудь у нас появится шанс работать вместе', - сказал он им.
Не было ни лозунгов, ни призывов взяться за оружие. Для любого входящего с улицы это выглядело как обычная корпоративная вечеринка, где люди просто приятно проводили время. Никто не планировал лезть на баррикады - все знали, что Парфенов бы этого не одобрил. Знали они также: залезь они все-таки туда, то окажутся там в одиночестве.
Один из поколения журналистов, начавших свои карьеры в конце 80-х, сохранял верный курс и попал наверх. Константин Эрнст, генеральный директор Первого канала, которого резко критиковали за освещение событий в Беслане, является одной из наиболее влиятельных и в то же время управляемых фигур в национальных СМИ. В свои 43 года он не только правит телеканалом, вещающим почти на всех россиян во всех 11 часовых поясах России; он является продюсером фильмов, он публикует книги. Совсем недавно была опубликована в русском переводе книга Дана Брауна 'Кодекс Да Винчи'.
Со своими длинными развевающимися волосами, Эрнст является представителем поколения, созданного как Советским Союзом, так и реакцией против него. Он - голубая кровь советского интеллектуального истэблишмента; его отец Лев Эрнст - известный профессор биологии, а сам Эрнст имеет ученую степень по биохимии.
В СМИ он пришел, когда ему было около тридцати. Он стал талантливым телепродюсером и вел развлекательную культурную программу 'Матадор', которая вводила зрителей в мир голливудских киностудий, кинозвезд и Каннского кинофестиваля.
В одном памятном эпизоде Эрнст рассказывает историю создания 'Апокалипсиса Сегодня'. Для большего эффекта одетый в форму американского военного летчика, он казался опьяненным энергией сцены, в которой американские вертолеты бомбят Вьетконг под музыку вагнеровского 'Полета Валькирий'. Фрэнсис Форд Коппола казался естественной ролевой моделью для молодого Эрнста.
В 1995 году Борис Березовский выделил его среди прочих за целеустремленность и амбициозность, назначив директором программы на телеканале. Через четыре года его сделали генеральным директором.
Я встречаюсь с Эрнстом в его просторном кабинете на десятом этаже телевизионного центра Останкино. Он только что прилетел из Лос-Анджелеса, где продал компании '20th Century Fox'права на распространение по всему миру фильма производства Первого канала 'Ночной Дозор'.
Фильм этот - первый настоящий блокбастер в постсоветской истории: он собрал более 16 миллионов долларов в первые четыре недели показа после выхода на широкий экран 8 июня. Таким образом, данный фильм побил рекорды продаж, опередив даже 'Властелина Колец'.
Это триллер, наполненный спецэффектами. Действие происходит в сегодняшней Москве, где обычные люди ведут параллельное существование в качестве вампиров и ведьм. Они агенты сил света и тьмы, которые ведут борьбу друг с другом с момента сотворения мира.
'Это история о равновесии между добром и злом, - говорит Эрнст, - в западной традиции добро всегда побеждает. В восточной традиции больше двойственности: добро и зло сосуществуют бок о бок. Россия, находящаяся в середине между Востоком и Западом, обеспечивает равновесие этих двух сил'.
Эрнст говорит, что фильм предлагает удобную конструкцию, помогающую объяснить необъяснимое в русской жизни. Среди прочего, в 'Ночном Дозоре' показана сцена из информационной программы 'Время', идущей по Первому каналу в девять часов вечера. В ней ухоженный ведущий сообщает об авиационной катастрофе.
Ссылка на 'Время' важна. Более других программ в России 'Время' создает атмосферу стабильности, равновесия между добром и злом, как и предусмотрено сюжетом фильма. А гарантом этой стабильности является Владимир Путин. По крайней мере, как это изображается во 'Времени'.
Программа 'Время', унаследовавшая название, время выхода в эфир и тематическую тональность советских времен, обычно начинается с сообщений о том, как Путин ездит по стране или встречается в своем кабинете с министрами. Картина почти всегда одна и та же: задумчивый президент сидит в своем кожаном кресле и слушает доклад государственного чиновника.
Время от времени Путин перебивает его вопросом или комментарием, суть которого такова: 'Ваши результаты неплохи, но они могли бы быть и лучше'. Программа заканчивается сводкой погоды, которая сопровождается успокаивающей музыкой, вызывающей воспоминания о советских временах в памяти всех, кто смотрел в то время телевизор. А таких в России подавляющее большинство.
В отличие от других программ этого канала 'Время' идет без перерыва на рекламу - еще одна дань советским временам. 'Время' не позволяет себе пренебрежительного тона или насмешек. Ведущий всегда суров и серьезен.
Кажется, что программа нацелена на то, чтобы убедить зрителей: они могут спать спокойно, зная, что страной управляет мудрый и заботливый президент, который примет правильные решения; что преступники и террористы будут наказаны, а герои труда награждены.
'Любая стабилизация делает тон новостей более спокойным. Если новости действуют как постоянный нервный раздражитель, как это было в России в 90-е годы, это является больше признаком нестабильности, нежели свободы слова', - говорит Эрнст. Он считает, что его обязанностью является поддерживать правительство Путина и все его положительные инициативы.
'Никто не звонит мне и не дает указаний, как и что делать. Но государство имеет право объяснять свои действия народу, и оно это делает через телеканал, акционером которого является'.
Эрнст не согласен с оценкой действий канала по освещению трагических событий в Беслане: 'Нам не в чем себя винить. Я нисколько не стыжусь за наши репортажи. Я принимаю критику в свой адрес только за то, что мы не дали реальную цифру заложников, находившихся в школе. Но у нас не было никаких других источников информации, кроме официальных. Да, к сожалению, нам сообщили о 354 заложниках, а не о 1200. Но это не имело принципиального значения, поскольку на основе данной информации не предпринималось никаких действий'.
Главное во время осады в Беслане было не навредить заложникам. 'Наша задача номер два состояла в том, чтобы информировать страну о происходящем. Сегодня главная задача телевидения состоит в мобилизации страны, в разъяснении того, что мы находимся в состоянии войны с терроризмом. России нужна консолидация. Сегодня Путин это тот человек, который может это сделать. Когда мы начинали, наша энергия была направлена на борьбу против коммунистической системы. Никто из нас не хотел жить в коммунистическом государстве. Но в то же время, никто из нас не желал распада Советского Союза'.
Как и Путин, он считает себя государственником: 'Я чувствую, что моя энергия должна быть направлена на то, чтобы сделать Россию сильной страной с сильной экономикой, не уступающей развитым странам; страной, которой люди могут гордиться'.
Что касается свободы слова, он говорит, что ее нельзя измерять в абсолютных категориях: 'Не существует такой вещи, как абсолютная свобода слова: свобода слова это возможность сообщать информацию, сокрытие которой наносит ущерб людям. Все зависит от цели'. Вопрос состоит в следующем: какова цель, и кто решает, что хорошо в интересах ее достижения? 'Врач не спрашивает пациента под скальпелем, что для него хорошо. Он просто старается спасти его'.
Аркадий Островский - корреспондент 'Financial Times' в Москве.
