Ситуация, в которой находится вновь избранный президент, очень похожа на ситуацию, в которой оказался в конце второй мировой войны Гарри Трумэн (Harry Truman). В 1945 году Советский Союз стал представлять угрозу для глобального равновесия. Но советский вызов был конкретным и поддающимся географическому определению. У нынешнего террора нет постоянного адреса; он нападает повсюду, от Бали до Сингапура, Эр-Рияда, Стамбула, Москвы, Мадрида, Туниса, Нью-Йорка и Вашингтона.
Сегодня Соединенные Штаты выступают в роли гаранта глобальной стабильности, тогда как внутренние обстоятельства мешают им признать - и, пожалуй, даже понять - все эти реалии во многих странах. Но такое однобокое функционирование не может долго продолжаться. Другим странам следует в их же интересах принять участие, по меньшей мере, в решении задач политического и экономического восстановления. Нельзя сократить путь, обойдя следующие шаги. Восстановление безопасности в Ираке, особенно в районах, которые превратились в убежища террористов - это императива. Никакую партизанскую войну невозможно выиграть, если терпимо относиться к убежищам повстанцев.
Будучи свидетелем трудностей в деле формирования местных сил безопасности в Индокитае, я хотел бы предостеречь от чрезмерно механического подхода к усилиям в области безопасности. Во Вьетнаме потребовалось куда больше времени, чтобы сделать части и подразделения охраны правопорядка боеготовыми, чем просто выполнить требования наставления по боевой подготовке. Эффективность иракских сил будет зависеть не только от их военной подготовленности, но и от той степени внутренней легитимности, которой удастся добиться нарождающимся иракским институтам власти. Части и подразделения, не испытывающие политической преданности, обыкновенно бывают наименее надежными в момент, когда это более всего необходимо.
Первые общенациональные выборы, запланированные на конец января, являются следующим шагом. Их нужно рассматривать не как кульминацию, но как первое и, быть может, наименее сложное достижение на пути Ирака к самоуправлению. Демократия на Западе развивалась столетиями. Для этого потребовалось сначала сделать церкви независимыми от государства; затем были Реформация, которая навязала плюрализм религий; Просвещение, которое закрепило независимость разума как от церкви, так и от государства; Эпоха Открытий, которая расширила горизонты; и, наконец, капитализм с его упором на конкуренцию и рынок. Ничего из вышеперечисленного нет в исламском мире. Вместо этого есть слияние религии и политики, враждебное плюрализму. Подлинно демократическое правительство появилось только в Турции, как это ни парадоксально, в результате введения автократическим лидером демократических форм в стране. Невозможно по своей воле обеспечить появление демократических институтов и цементирующих их структур; для этого нужны терпение и сдержанность.
Особенно важно понимать препятствия, которые стоят перед демократией в такой стране, как Ирак с его многоэтническим и многорелигиозным общественным укладом. На Западе демократия развивалась в гомогенных обществах. Не существовало институциональных преград для того, чтобы меньшинство стало большинством. Поражения на выборах рассматривались как временные неудачи, которые можно исправить. Но в обществах, которые четко разделены по этническим или политическим признакам, статус меньшинства нередко означает постоянную дискриминацию и постоянный риск политического уничтожения.
Этот вопрос особенно остро стоит в Ираке. Страна состоит из трех крупных групп населения: курдов, шиитов и суннитов; при этом шиитов около 60%, а на долю двух других групп приходится примерно по 20%. На протяжении 500 лет сунниты господствовали с помощью военной силы, а при Саддаме (Saddam) это господство осуществлялось исключительно жестокими средствами. Таким образом, общенациональные выборы, базирующиеся на господстве большинства, подразумевают радикальную встряску в соотношении сил и в статусе трех общин.
Восстание в суннитском регионе является не только национальной борьбой против Америки; это также способ восстановить политическое господство. Аналогичным образом, политический процесс мало что значит для курдов, если он не несет с собой значительной доли автономии. Шииты мирятся с присутствием США - иногда не все - чтобы достичь цели изменения исторического характера господства суннитов, считая это первым шагом на пути шиитского господства. Нам еще предстоит увидеть, до какой степени они станут и дальше поддерживать нашу роль как передаточного звена власти.
Январские выборы в Ираке нужно, следовательно, рассматривать как начало длительного соперничества между различными группами, связанного с постоянным риском гражданской войны или национальной борьбы против США, либо с тем и другим сразу. Все противоборствующие группировки сохраняют милиционные формирования именно на этот случай. Потребуется усилить процесс выборов значительными элементами федерализма и выработать четкие конституционные гарантии защиты тех, кто может оказаться в постоянном меньшинстве. Нельзя рассматривать демократию как самоубийственный пакт суннитов и курдов. Тот факт, что федералистские структуры и гарантии свободы слова, свободы вероисповедания и надлежащих юридических процедур будут конституционно недоступны никакому большинству, возможно, послужит различным группировкам своего рода гарантией и сеткой безопасности на случай, если национальное примирение окажется невозможным.
Ожидается, что в кипящем котле после январских выборов некоторая доля интернационализации явится единственным реалистичным путем к внутренней стабильности Ирака и к завоеванию длительной поддержки иракской политики населением Америки. Живучесть политического процесса зависит в первую очередь от безопасности - для чего Соединенные Штаты сохранят за собой главную ответственность - но, в конечном счете, она зависит от международного согласия на то, чтобы признать иракское правительство как выразителя законных чаяний населения страны.
Во время политической кампании много говорилось о том, чтобы начать этот процесс с попытки убедить наших европейских союзников увеличить свое военное участие и соблазнить неохотных союзников присоединиться к нашим усилиям в области безопасности. Подобный курс не может привести к успеху во временных рамках, соответствующих насущным нуждам. Германия и Франция - два самых трудных союзника в вопросе Ирака - в начале процесса примирения не изменят своей позиции относительно отправки войск в Ирак. (Министр иностранных дел Германии четко заявил об этом.) А страны, которые направили в Ирак свои войска, испытывают достаточные внутренние трудности в вопросе сохранения присутствия своих войск в Ираке и почти не имеют побудительных мотивов к тому, чтобы увеличить численность своих воинских контингентов.
Для того чтобы интернационализация имела смысл, необходимо сфокусировать ее на иных вопросах, помимо безопасности, и привлечь к участию другие страны, помимо или в придачу к странам НАТО. Следовательно, после январских выборов желательно иметь под эгидой Организации Объединенных Наций (ООН) международную контактную группу, которая станет консультировать Ирак. Логичными членами стали бы страны, у которых есть опыт с воинствующим исламом, и которым есть что терять в результате радикализации Ирака - например, Индия, Турция, Россия, Алжир, в придачу к Соединенным Штатам и Великобритании. Это не отречение от консенсуса. Соединенные Штаты в силу своего военного присутствия и своей финансовой роли сохранили бы ведущие позиции. Вопрос о военном вкладе других стран, включая НАТО, можно будет поднять вновь на более позднем этапе, при более благоприятных политических условиях, как средство защиты процесса управления.
Упреждение
В первые месяцы нахождения у власти администрация Буша-младшего бросила вызов распространенной точке зрения, заявив о концепции упреждающих действий как об американском изобретении. На самом деле, упреждение является неотъемлемой частью нового мирового порядка, независимо от того, кто находится в Белом доме. Международная система 20-го века была установлена Вестфальским мирным договором 1648 года. Стремясь избежать повторения Тридцатилетней войны, в которой были убиты почти 30% жителей Центральной Европы, и которая велась якобы из-за религиозных убеждений, правители основали новую систему на принципах суверенитета в рамках государственных границ и невмешательства в происходящие за этими границами события. Было определено, что угрозой международному порядку является передвижение военных подразделений через установленные границы. Из-за того, что вооружения были относительно маломощными, а технологии развивались медленно, национальная безопасность могла быть обеспечена посредством ожидания реальной агрессии.
События 11 сентября 2001 года ознаменовали конец подобного положения вещей. Угрозы, как стало понятно, теперь исходят не только от действий других государств; они могут исходить от частных групп, действующих на территориях суверенных государств и преследующих цели, которые превосходят намерения этих государств. Стратегии эпохи "холодной войны" более не применимы, так как сдерживание путем устрашения не работает против противника, не имеющего территории, которую ему необходимо защищать; а дипломатия не работает, когда противник отвергает любое ограничение своих целей и ставит перед собой задачу уничтожения общества. В Вестфальской системе баланс сил мог быть нарушен только завоеванием другого государства. В мире приватизированного террора и распространяющегося ОМП баланс сил может быть нарушен, а выживание поставлено под угрозу событиями, развивающимися полностью в пределах границы какого-либо независимого государства.
Концепция упреждающих действий неизбежно ведет к столкновению между новой реальностью и традиционными представлениями о порядке. Странам, привыкшим к укоренившейся системе отношений, трудно приспосабливаться к новым требованиям, и все государства будут стремиться выработать правила поведения, которые не позволят какому-либо отдельному государству принимать решения об упреждающих действиях в одностороннем, никем и ничем не ограниченном порядке. Претворяемая в жизнь посредством силы и сопровождающаяся подавляющим военным превосходством Соединенных Штатов доктрина вызывает у одних сторонников Америки замечания о гегемонии, а у других - растущее сопротивление, особенно у членов традиционных союзов.
Новый президент захочет показать различие между мощью и заявлениями, сделанными на ее основе. Никакое государство, каким бы могущественным оно ни было, не сможет самостоятельно организовать международную систему; в исторически обозримом периоде это выходит за пределы психологических и политических возможностей даже самого влиятельного государства. Цель американской внешней политики должна заключаться в превращении доминирующего влияния в совместную ответственность - то есть в проведении такой политики, как написал австралийский ученый Корал Белл (Coral Bell), как будто международный порядок состоит из множества центров силы, пусть даже мы и уверены в нашем стратегическом превосходстве. Для этого необходимо проводить консультации, в которых акцент будет делаться не на отдаче немедленных политических предписаний, а на совместном определении долгосрочных задач.
Не в интересах Америки подталкивать каждое государство к тому, чтобы оно давало свое, сугубо национальное определение концепции упреждения. Ответ на события 11 сентября был предопределен чрезвычайностью ситуации. Новоизбранный президент мог бы значительно способствовать новому глобальному порядку, обозначив свою готовность обсуждать международные принципы упреждения - даже оставив за собой право в качестве крайней меры защищать национальную безопасность в одиночку.
Распространение ядерного оружия
Так же, как воинствующий ислам является самым непосредственным и очевидным вызовом международному порядку, распространение ядерного оружия является самой долгосрочной и опасной угрозой выживанию человечества. Раньше ядерное оружие распространялось относительно медленно и находилось в руках стран, которые в результате нападения на мировой порядок все потеряли бы и ничего не приобрели бы. Однако в настоящее время международная система столкнулась с непосредственной угрозой попадания ядерного оружия в руки двух стран, имеющих вызывающие беспокойство планы: странного, изолированного северокорейского режима, ответственного за многочисленные убийства и похищения и подпадающего под все определения государства-изгоя; и Ирана, нынешний режим которого начинал с захвата в заложники американских дипломатов, а впоследствии поддерживал широкий круг ближневосточных террористических группировок и сегодня продолжает называть Америку своим главным врагом.
Ядерное оружие в руках этих стран стало бы важным шагом к лишению мирового порядка всех остатков Вестфальской системы. Устрашение утратит свой традиционный смысл даже в двусторонних отношениях. При таком разнообразии ядерных государств больше не будет ясности в вопросе о том, кто отвечает за устрашение кого и какими средствами. Второстепенные вопросы могут перерасти в ядерный конфликт. Возрастает вероятность неправильного понимания намерений другой стороны. Даже если новые ядерные государства и не станут применять своего оружия, они могут стать щитом, за которым будет нарастать террористическая угроза. Наконец, опыт с так называемой "частной" передачей пакистанских ядерных технологий в другие страны показывает, что, возможно, настал последний момент, когда распространение ОМП еще можно удержать под контролем. Северной Корее так сильно недостает иностранной валюты, что она может не удержаться перед соблазном торговать ядерными материалами за иностранную валюту. В Иране экстремистские элементы нередко демонстрируют свою способность находить специфически исламские оправдания для бессовестных акций в поддержку терроризма.
Мировое сообщество разрывается между предчувствием ядерной катастрофы и бегством от жизни, которое дает отношение к предостережениям относительно распространения ОМП как к примеру американской воинственности. Кое-кто по обе стороны Атлантики утверждает, что этот вопрос служит лакмусовой бумажкой для проверки того, может ли дипломатия служить главным инструментом сдерживания. Дебатируется также вопрос о соответственных механизмах для дипломатии. Что касается ядерной программы Северной Кореи, все упирается в вопрос, следует ли сделать переговоры двусторонними (между США и Северной Кореей) или же продолжить их в Пекине в существующем шестистороннем формате (с участием Северной Кореи, Южной Кореи, Китая, Японии, России и Соединенных Штатов).
Если мы хотим прогресса, то новоизбранному президенту придется, положив конец этим спорам, навязать всем единую политику. На практике различие между дипломатией и давлением чисто академическое, поскольку дипломатия никогда не бывает абстрактной: она неизбежно представляет собой смесь того и другого. Главная трудность - определить нужные пропорции этой смеси.
Неизменно страны, заинтересованные в приобретении ядерного оружия, утверждают, что они просто хотят использовать атомную энергию в мирных целях или нарастить производство электроэнергии, либо хотят того и другого вместе. Следовательно, страны, полные решимости предотвратить распространение, испытывают соблазн предоставить этим странам побудительные мотивы в форме гарантированных альтернативных источников энергии или топлива для атомных электростанций. Однако такой подход в общем случае ничего не дает, потому что конечные цели страны, заинтересованной в приобретении ядерного оружия, являются политическими и стратегическими, а не экономическими. Иран, нефтедобывающая страна, не имеет экономической нужды в атомных электростанциях. Чего он добивается, как и Северная Корея, так это получения щита, под прикрытием которого он мог бы проводить революционные аспекты своей внешней политики, в то же время уменьшив риск вмешательства со стороны великих держав.
Политика предложения материальных стимулов в обмен на отказ от ядерных программ, скорее всего, потерпит неудачу, какой бы притягательной она ни казалась в абстракции. Ибо стимулы так или иначе увеличивают зависимость стремящейся к обладанию ядерном оружием страны от государств, против которых в действительности направлено распространение. Прогресс маловероятен, если только он не связан, как минимум, с подразумеваемым давлением и не имеет целей, которые способны снизить озабоченность своей безопасностью всех заинтересованных сторон. Здесь важную роль играют многосторонние переговоры с участием страны, стремящейся к обладанию ядерным оружием.
Что касается Северной Кореи, каждый из участников шестисторонних переговоров имеет на уме особые политические и стратегические цели: Китай волнуют ядерное оружие на всем Корейском полуострове и развертывание сил в Северной Корее в случае объединения двух Корей; Японию волнует ее положение неядерной страны в окружении, которое все больше становится ядерным; Южную Корею волнуют надежды на воссоединение двух Корей и баланс сил между Китаем и Соединенными Штатами. Таким образом, технические детали нераспространения бледнеют в сравнении с задачами создания системы безопасности для Северо-Восточной Азии. Аналогичный анализ можно было бы провести применительно к Ирану, для обсуждения вопроса о котором пока еще нет международного форума.
Нужно также позаботиться о том, чтобы сам факт диалога не стал его единственной сутью, повышая тем самим престиж стремящейся к обладанию ядерным оружием страны, но никоим образом не гарантируя ее сотрудничества. В любом случае решение нельзя оставлять двусторонним переговорам США со странами, стремящимися к обладанию ядерным оружием. Если Америка станет и дальше настаивать на двусторонних переговорах с Северной Кореей, то она останется единственным гарантом любого соглашения у границ Китая. И тогда Пхеньян мог бы соблазниться возможностью использовать новое соглашение для будущего шантажа - в том духе, как он это делал после двустороннего соглашения от 1994 года. То же самое справедливо и в ином контексте отношений с Ираном.
Между тем все это можно счесть академическим опытом, если заинтересованные страны не признают, что время течет быстро, что события, того и гляди, обгонят неторопливый процесс переговоров о контроле над вооружениями. Чтобы внести в него ощущение срочности, нужно ответить на следующие четыре вопроса: Сколько у нас в действительности остается времени до того, как процесс распространения в Северной Корее и в Иране станет необратимым? Какие стимулы и гарантии мы готовы предложить? Какое давление мы готовы оказать, если наши стимулы не дадут эффекта? И как нам избежать того, чтобы переговоры и претворение в жизнь договоренностей не стали средством легитимизации распространения ядерного оружия вместо того, чтобы его предотвращать?
Таким образом, реалии налагают временное ограничение на эти переговоры - или же новоизбранный президент к концу своего срока оставит, скорее всего, страшное наследие. И тогда всех будут волновать такие, например, вопросы: Как должно реагировать общество на ядерный взрыв, если неизвестно, кто за него ответственен? Как следует миру реагировать на ядерную войну между двумя недавно ставшими обладателями ядерного оружия странами или на применение ядерного оружия недавно ставшей его обладательницей страной против своих неядерных противников? В какой момент главные ядерные державы решат, что мир неограниченного ядерного распространения стал слишком опасен, и что ради выживания человечества им пора принудить остальных к соблюдению режима нераспространения?
Долговременный вызов
Какими бы важными ни были региональные кризисы - Ирак, Северная Корея - они кажутся карликами в сравнении с фундаментальным изменением баланса сил в рамках мировой системы. Историки согласны с тем, что появление единой Германии примерно сотню лет назад внесло дисбаланс в европейскую систему, так как появилось государство, которое было сильнее любого из своих соседей. Дизраэли (Disraeli) назвал это событие более важным, чем Французская революция, потому что он предвидел, что появившаяся структура подразумевает либо германскую гегемонию либо то, что прежнее равновесие сил удастся восстановить только с помощью все более жесткой системы альянсов, лишающей дипломатию простора для маневра.
В наш век возвышение Китая как потенциальной сверхдержавы имеет еще большую историческую важность, поскольку при этом происходит перемещение центра силы в мировой системе с Атлантики на Тихий океан. Разумеется, Китай едва ли станет полагаться на свою военную мощь как главный инструмент достижения статуса мировой державы. Во-первых, лидеры Китая сегодня более осторожны (или, по крайней мере, были таковыми до сих пор), более благоразумны, более склонны накапливать преимущества постепенно, чем импульсивные лидеры Германии после отставки Бисмарка (Bismarck). Что еще важнее, при современных технологиях война между крупными державами является абсолютно крайним средством, а не политической опцией. Америке следует сохранить свою традиционную оппозицию гегемонистским устремлениям в Азии. Но в долгосрочной перспективе ее отношения с Китаем не должны основываться на ожидании стратегического решающего сражения. Китай не станет проводить такой безрассудной политики, какую проводил Советский Союз, угрожавший всем своим соседям сразу и бросавший вызов Соединенным Штатам в борьбе за выживание. Оставив в стороне особый случай Тайваня, Китай будет стремиться к приобретению влияния, соответствующего его росту, с помощью дипломатических и политических средств.
В одной недавно опубликованной интересной статье дипломатический стиль Китая и Соединенных Штатов сравнивается с их интеллектуальными играми - западными шахматами и китайской игрой нейджи (neiji), лучше известной по ее японскому названию го (go). Игра в шахматы может иметь только два исхода: пат или мат. Цель этой игры - достичь абсолютного превосходства, иначе говоря, тотальной победы или поражения; сражение ведется фронтально в центре шахматной доски. Целью го является достижение относительного преимущества; эта игра ведется на всем игровом поле, и цель состоит в том, чтобы увеличить свои варианты и сократить варианты противника. Главная задача заключается не столько в достижении победы, сколько в сохранении постоянного стратегического прогресса.
Никто не в силах предсказать, какие решения будут принимать лидеры спустя десятилетия. Но на лидеров как в Пекине, так и в Вашингтоне возложена обязанность способствовать формированию взглядов будущих поколений. Что касается Китая, одной из главных задач является сдерживание национализма, который приходит на смену коммунизму, не позволяя ему превратиться в конфронтационную силу. В Америке такой приоритетной задачей является преодоление соблазна рассматривать историю через призму самого свежего опыта, а не с позиций отстраненного наблюдателя.
Китаю и Соединенным Штатам необходим перманентный стратегический диалог на высоком уровне для выработки общего определения долговременных целей - с тем чтобы, где это возможно, сделать эти цели совместимыми и сократить опасность конфронтации, когда эти попытки окажутся безуспешными. Им нужно сделать так, чтобы вопрос Тайваня не подрывал их отношений, в то же время памятуя о важности решения этого вопроса мирными средствами. В китайско-американских отношениях будущее Кореи станет играть все более заметную роль. Это не просто вопрос нераспространения, но вызов для системы безопасности всей Северо-Восточной Азии.
Эпоха возрождения Китая, быстрый рост в Индии и глобализация в каждом уголке планеты, какими бы выгодными эти условия ни были для индивидуумов, в то же время вносят в политику крупные вопросы, решение которых нельзя откладывать из опасения нанести ущерб мировой экономике. Пропорциональное регулирование доступа к мировым энергетическим ресурсам и сырью превышает возможности международной системы в ее нынешней форме. Если ничего не предпринять, возникает реальная опасность возврата к соперничеству колониальной эры - при этом ссоры из-за направления трубопроводов заменят былые ссоры из-за территорий - и к кризису цен на товары, который может кончиться общемировым экономическим спадом. Новоизбранному президенту необходимо срочно начать решать эти вопросы - вместе с торговыми и финансовыми партнерами США, которые прямо в этом заинтересованы.
Все вышеизложенное возвращает нас к атлантическим отношениям. В ходе политической кампании разногласия между странами по обе стороны Атлантики объясняются кратковременными тактическими ошибками Америки. Это неправильное понимание реалии. Не всегда в каждом высказывании Соединенных Штатов присутствует такт. Но эта проблема лежит глубже, чем отдельные личности. Тупиковая ситуация отчасти объясняется тем фактом, что поколение, сформировавшее атлантические отношения, ушло со сцены. В Соединенных Штатах новая группа лидеров занята вызовами со стороны радикального ислама; наши европейские союзники либо не разделяют американской оценки этой угрозы, либо, если все-таки ее в какой-то мере и разделяют, считают себя способными разобраться с этой угрозой вне рамок Атлантического альянса. В Соединенных Штатах политический центр тяжести переместился в те уголки страны, представители которых имеют меньше личных связей с Европой и меньше опыта с ее международными вызовами, чем их предшественники, которые создали эту послевоенную структуру.
По другую сторону Атлантики лидеры концентрируют внимание на передаче национальных суверенитетов новым европейским институтам власти. Это связано с множеством технических деталей и правовых вопросов, которые одновременно и таинственны, и непонятны большинству американцев. Что еще важнее, Соединенные Штаты проводят свою политику так, как это делали суверенные государства Европы в 19-м и в первой половине 20-го века. Европейские нации, которые изобрели концепцию нации-государства, сегодня стремятся передать свой суверенитет Европейскому союзу, который пока еще не обладает традиционными атрибутами государства. Они оказались в стоящем на полпути доме между их историей и будущим, которое пока еще только вырисовывается.
И это породило колдовское зелье взаимного непонимания. В Америке критики описывают взгляды европейцев как малодушные, недовольные и временами двуличные. В Европе средства массовой информации (СМИ) - и слишком многие политические деятели - получают наслаждение, живописуя расовые конфликты в Америке, смертную казнь, расхождения по вопросу окружающей среды и дурное обращение с пленниками, как если бы эти отклонения были отражением конечной сущности Соединенных Штатов. Переключив свое внимание с Атлантического альянса на Совет Безопасности ООН, европейцы не чувствуют своих особых обязательств поддерживать политику США, временами активно ей противодействуя.
Эти обстоятельства невозможно ликвидировать посредством консультаций по какому-то одному вопросу; для этого требуется фундаментальное изменение отношения по обе стороны Атлантики. Странам, граничащим с Северной Атлантикой, следует задаться фундаментальным вопросом, который во все времена был опорой альянса - то есть, что будут делать союзники для укрепления отношений сверх международного консенсуса, который находит свое отражение в ООН? Значительная часть сегодняшних европейских дебатов подразумевает, что ответом станет "Очень мало". Ставить общие военные операции в зависимость от одобрения Советом Безопасности - идея, несовместимая с самой концепцией альянса, которая подразумевает особый набор обязательств. Поступать так значит, в конечном счете, вести дело к разрушению мирового порядка, стержнем которого является атлантическое партнерство. Для того чтобы атлантические отношения имели смысл, они должны носить особый характер. Соединенные Штаты и Европа должны быть готовы делать друг для друга нечто большее, чем диктуют их непосредственные национальные интересы, не настаивая на всеобщем консенсусе.
Беспрекословно нужно углубить диалог между двумя сторонами Атлантики. В мире джихада, изменения баланса сил, демографических перемен, массовой миграции и экономической глобализации главной задачей альянса становится поиск общей цели. Диалог по Ираку и Ирану, о котором говорилось выше, следует дополнить новым подходом к палестино-израильской проблеме. Десятилетиями дипломатический тупик становился все более непреодолимым как раз в силу того, что Европу воспринимали как сторонника палестинских требований, а Америку - как борца за цели Израиля. Однако новые обстоятельства позволяют думать о том, как сблизить позиции двух противоборствующих сторон. Израиль дал понять, что готов договариваться о своих поселениях, которые расположены за его новой стеной безопасности; эта стена уже привязана к вопросу о границах 1967 года и некоторой территориальной компенсации современного Израиля, который был обсужден в Кэмп-Дэвиде и в Таббе. В то же время некоторые из умеренных арабских лидеров призывают к новым инициативам. Попытка выработать совместную европейско-американскую позицию как часть возрожденного мирного процесса могла бы поощрить сопротивляющиеся стороны к тому, чтобы найти выход из тупика. В этом процессе Атлантический альянс мог бы снова найти общую цель.
Имея в виду эту перспективу, нужно преодолевать разногласия, связанные с унилатерализмом и мультилатерализмом. Унилатерализм сам по себе обречен на провал. Но то же самое относится и к абстрактному мультилатерализму. Первый облекает цель в ощущение особой национальной миссии, второй разжижает эту цель в требовании формального консенсуса. Перед Америкой стоит задача примирить консультации со своей огромной мощью. Европа должна ответить на вопрос, рассматривает она атлантические отношения как партнерство или как часть многополярной мировой системы, весьма напоминающей Европу перед первой мировой войной, в которой крупные центры силы занимались созданием меняющихся коалиций с целью максимизации своих преимуществ в каждом конкретном случае. Эта система поломалась в начале 20-го века; ее вариант для 21-го века, скорее всего, будет еще менее успешным.
Возможность установления нового мирового порядка появляется перед каждым новым поколением, маскируясь под набор проблем. Дилемма нашего века была, пожалуй, наилучшим образом суммирована философом Иммануилом Кантом (Immanuel Kant) более 200 лет назад. В своей работе "Perpetual Peace" (К вечному миру) он писал, что наша планета обречена на постоянный мир. Он станет возможным либо благодаря человеческому предвидению, либо в результате серии катастроф, которые не оставят иного выбора. Какая из этих двух возможностей реализуется в действительность, станет самым важным вопросом для новоизбранного президента США.
