Направление развития внешней политики Соединенных Штатов на ближайшие несколько лет будет зависеть прежде всего от исхода борьбы между силами либерального интервенционизма и хладнокровного реализма - то есть от результата столкновения стремления Джорджа Буша к демократической трансформации Ближнего Востока с жесткими стратегическими реалиями, не всегда выстраивающимися в этом регионе в пользу Америки.
Начал господин Буш как реалист. Поскольку перед выборами 2000 года он был существенно заинтересован в поддержании международных связей, в его предвыборной программе упор делался на концентрацию всех сил Америки на достижении ее национальных интересов и уходе от гуманитарных программ и политики содействия в национальном строительстве других стран. Даже после 11 сентября 2001 года казалось, что правительство в своей политике переключается на неоконсерватизм более на словах, нежели на деле, с тем чтобы под этим политическим покровом просто завершить в Ираке то, что когда-то не было доведено до конца.
Но теперь видно, что это было явно не так, что президент и дал понять совершенно ясно после своего переизбрания на второй срок 2 ноября. Во время совместной с Тони Блэром пресс-конференции, данной на прошлой неделе в Белом доме, Буш снова и снова возвращался к тому, что центральным вопросом американской внешней политики становится распространение свободного общества на всем пространстве от Палестины до Афганистана. Его слова не оставляли пространства для двоетолкования:
"Я так настойчиво говорю о демократии потому, что демократические страны не воюют друг с другом. Я настолько уверен в том, что на Ближнем Востоке - на Большом Ближнем Востоке - необходимо устанавливать демократию, ибо свято верю в то, что демократия приносит людям мир".
Если кого-то еще и терзали смутные сомнения, то Буш рассеял их в один миг, назначив Кондолизу Райс командовать Государственным департаментом, некогда бастионом прагматизма. Мисс Райс когда-то тоже была реалистом и верила в то, что единственная движущая сила в международных отношениях - мощь государства, преследующего свои эгоистические интересы. Свои первые шаги во внешней политике она сделала под чутким руководством Брента Скоукрофта (Brent Scowcroft), который на посту советника первого президента Буша по национальной безопасности проявлял больше прагматизма, чем кто-либо еще со времен Генри Киссинджера (Henry Kissinger). Но все это было до того, как пали две башни и до того, как нынешнее правительство вышло на тропу войны, ведущую к Багдаду.
Позиция поборника демократической трансформации объясняет в том числе и близость Буша с Тони Блэром. Премьер-министр Великобритании уже давно считает, что нести в мир добро - святая обязанность Запада. Как он сам сказал в Белом доме, "Я думаю, что мы все уже поняли, что ни о какой сколько-нибудь долгосрочной стабильности не приходится говорить, если не обеспечено демократическое право свободных людей самим решать, кто будет ими править". По мнению Блэра, расширение границ свободного мира может стать тем совместным проектом, которым можно перебинтовать раны трансатлантического альянса. На этой неделе в своей лондонской резиденции он выразился так: "Демократия - это то, что есть общего у Европы и Америки". Европейский же реалист Жак Ширак, напротив, так не считает.
По мнению Блэра, общее призвание двух стран нести демократию в другие страны компенсирует естественные политические противоречия между президентом-республиканцем и премьером-лейбористом. Несмотря на различие в политических платформах, когда встречаются эти два человека, кажется, что Вудро Вильсон (Woodrow Wilson, 28-й президент США с 1913 по 1921 гг. - пер.) встретился с Уильямом Гладстоном (William Gladstone, премьер-министр Великобритании в 1868-1874, 1880-1885, 1886 and 1892-1894 годах - пер.).
Интуитивно я согласен с такой постановкой вопроса. Из собственного исторического опыта европейцам не понаслышке известно о том, к каким последствиям приводит как тоталитарная власть, так и политика, основанная на балансе сил. Как бы я ни восхищался стройностью миропорядка, установившегося после второй мировой войны, сейчас уже совершенно недопустимо, что какое-либо государство может узурпировать права своих граждан.
На долю реалистов во внешней политике в последние годы приходилось мало успехов. Поддержка движения "Талибан" в Афганистане и прагматический взгляд сквозь пальцы на то, что происходило в Саудовской Аравии, дали нам Усаму бен Ладена. Реалисты не пожелали заметить то, что Пакистан занимался распространением оружия массового поражения. Те же реалисты вооружали Саддама Хусейна в его войне против Ирана. Заигрывание с деспотическими режимами не сделало нашу жизнь безопаснее.
Однако при этом даже либеральный интервенционизм бывает разный. Это косвенно признал и Тони Блэр, когда утверждал в своей речи в Лондоне, что "я не поддерживаю, повторяю, не поддерживаю пакет военных решений, принятых для того, чтобы ее [демократии] добиться". Его целью было убрать знак равенства между нам самим и вашингтонскими неоконсерваторами. Слишком уж часто либеральная внешняя политика превращается в военную теми, кто считает, что, раз цель благая, то для ее достижения все средства хороши.
В этом и состоит глубокое противоречие между европейскими либералами, говорящими, что демократия должна распространяться путем перевода на международную основу принципа равенства всех перед законом, принятия общих норм и стандартов и развития многосторонних институтов, и неоконсерваторами, призывающими Америку, как самую мощную державу в мире, нести в другие страны демократию под девизом 'или демократия, или одно из двух'.
Либерализму не уйти от реальности мира, взаимопроникновение в реализмом происходит все равно. И получается, что, пока в одном месте господин Буш провозглашает (правда, несколько преждевременно) триумф демократии в Афганистане, в другом его правительство в это же время поддерживает деспотический правящий режим соседнего Узбекистана. В России при Владимире Путине свобод тоже становится никак не больше, даже меньше. В Китае демократия - вообще ругательное слово. Однако при этом господин Буш гордится тем, что с Москвой и Пекином установил более тесные отношения, чем кто-либо из его предшественников. Что же касается предъявления палестинцам требования принять демократическую систему в качестве необходимого условия содействия Соединенных Штатов в мирном процессе на Ближнем Востоке, что это слишком похоже на весьма удобный способ избежать необходимости оказывать какое-либо политическое давление на израильское правительство.
Сомневаюсь, что все эти противоречия сильно волнуют Буша. Однако миссия неоконсерваторов находится под реальной угрозой - ни успешное переизбрание Буша на второй срок, ни военное усмирение Эль-Фаллуджи не могут развеять глубокого пессимизма вашингтонских политиков по вопросу установления демократии в Ираке. И дело не только в том, что так думают недруги-демократы. Реалисты-республиканцы, которые в самой партии Буша до сих пор представляют собой серьезную силу, открыто выражают свой скептицизм по поводу возможности победить иракских боевиков. Сунниты, стремящиеся восстановить монополию на власть в Ираке, стремятся совсем не к демократии.
Любой, кто приедет сейчас в Вашингтон, будет поражен, когда убедится, сколько сторонников администрации уже поняли, что своими глазами увидеть, как Ирак станет демократическим государством - уже недостижимая мечта. Сейчас говорят уже больше о том, как минимизировать потери. Платформа, продвигаемая реалистами - что военная победа невозможна, а у американских избирателей нет ни воли, ни терпения финансировать долгую оккупацию Ирака - встречает все более широкий резонанс в обществе.
Буш пока так не считает, но его политика в Ираке стала "делом веры", в которой президенту открывается его собственная правда: война и демократия плохо уживаются друг с другом.
