Стратегическое партнерство с Россией? - Слишком авторитарные структуры власти, слишком неповоротливое общество
Драматические выборы президента на Украине омрачили официально прекрасные отношения между Россией и государствами Запада больше, чем все дискуссии о 'ЮКОСе', свободе прессы в России или даже о Чечне. И, тем не менее, Россия продолжает считаться в кругах Большой восьмерки 'стратегическим' партнером. Причины этого очевидны - сотрудничество в энергетической политике и борьба с международным терроризмом.
Однако если посмотреть глубже, чем на поверхность эффектных встреч в верхах и демонстративно сердечных отношений между государственными деятелями, то обнаруживаются разногласия, разрешить которые быстро не удастся. Западная общественность стала с недоверием относиться к российскому руководству и упорно не перестает надеяться, что оно, наконец-то, создаст институциональные основы для правовых и демократических условий во всей стране и предпримет серьезные шаги для разрешения чеченской проблемы.
Российские политики, напротив, считают, что Запад должен признать уникальность задачи всесторонней модернизации России и поддерживать без всяких оговорок Москву, идя ей навстречу по всем внешне- и внутриполитическим вопросам.
Трагедия в Беслане стала невиданным доселе по своей серьезности испытанием для отношений между Россией и Европой, поскольку Москва, став в позу, противодействует с тех пор любой международной дискуссии по поводу случившегося, апеллируя к эмоциям и проводя сомнительные параллели с антитеррористической деятельностью западных государств. С западной точки зрения, политика Москвы сама представляет собой часть той проблемы, которую она, якобы, намерена решить. Бесспорно, террор, независимо от его происхождения, и не только против детей, нельзя ничем оправдать.
Но это ничего не меняет в том аргументе, что проблема несостоятельности государства в Чечне была так крайне обострена, только благодаря вездесущей коррупции российской администрации, неэффективности российских судов и, прежде всего, в связи с неизбежными последствиями бесконтрольной деятельности российских военных. И здесь уже давно напрашивается вопрос, какое значение имеет оценка партнерства с Россией как 'стратегического', ставшая уже ритуальной во время официальных встреч. Это определение партнерства ассоциируется с такими синонимами, как 'имеющее долгосрочное значение' и 'неизменное', 'судьбоносное' и 'решающее', а также и 'надежное', 'ознаменованное совпадением интересов и ценностей'.
Какая из этих характеристик действительно соответствует потенциалу будущего партнерства с Россий, этот вопрос сейчас уже почти не дискутируется. Совместные экономические проекты, по поводу которых сейчас ведутся переговоры, без сомнения, в интересах Германии, Европы и, конечно же, России. В связи с их перспективами и масштабами напрашивается положительная оценка с громкими формулировками. Но оправдывает ли этот частичный аспект характеристику всех отношений в целом, как 'стратегические'?
Размышления о глубокой демократичности Владимира Путина к большим результатам не приведут. Этот президент, совершенно очевидно, не более чем представитель политического класса, проявляющего все меньше заинтересованности в долгосрочном сотрудничестве с Европой на основе общепризнанных политических стандартов. Роль ведущих российских политиков, которая прослеживается в Киеве, настраивает на такой же скептицизм, как и создание институтов, закрепляющих развитие в направлении почти не скрываемой авторитарной политической системы в России.
Политические элиты
Совершенно очевидно, что преемственность кадров во внешнеполитическом истэблишменте России содействует сохранению глубоко укоренившегося недоверия по отношению к политике Запада. Советник Кремля по вопросам ЕС, Сергей Ястржембский, объясняет мощный протест против фальсификации выборов на Украине тем, что определенные силы на Западе решили испытать на прочность 'постсоветское пространство' средствами уличной анархии. Эти методы, по его заявлению, имеют тот же почерк, что и 'восстание Солидарности' в Польше или свержение сербского президента Милошевича. Такие фрейдистские умозаключения наводят на определенные мысли.
Российская внешняя политика говорит языком советской дипломатии, для которой готовность идти на компромисс всегда была выражением слабости. Объявление любой критики вмешательством во внутренние дела так же соответствует этой традиции, как и претензии на выдающуюся роль в мировой политике. Путин сам дал санкцию на эту преемственность в мировоззрении политических элит в своем телевизионном обращении после катастрофы в Беслане: 'Мы проявили слабость, а о слабых можно вытирать ноги. Кое-кому хочется оторвать от нас жирный кусок, а другие ему помогают'.
Неправительственным организациям он указал на финансовую зависимость от иностранных сил, поскольку 'на Западе ведутся спланированные кампании по дискредитации страны'. Подобные высказывания, возможно, выполняют внутриполитические задачи (мобилизация национальных сил, отвлечение от внутренних проблем). При ближайшем рассмотрении, однако, оказывается, что речь идет не о чем ином, как о залечивании фантомных болей потерянной империи. Россия сейчас все что угодно, но только не держава статус-кво.
Разработчики стратегии Кремля видят Россию в качестве 'мирового центра', имеющего право, по примеру американцев, на превентивное использование силы. Объявляя о новом, 'асимметричном' космическом оружии, проводя селективную договорную политику в отношении распространения оружия массового уничтожения на грани нарушения международных соглашений и ведя агрессивную полемику в отношении ЕС, Россия давно перешла границу соблюдения взаимных интересов.
Соседние народы на 'постсоветском пространстве', как в Грузии или недавно на Украине, совершенно открыто призываются к тому, чтобы выбирать правительства, которые ориентировались бы на российскую модель внутриполитической стабильности. Но терпение Москвы по отношению к явно авторитарным режимам в Белоруссии или Туркмении безгранично, поскольку они вписываются в претензии Москвы на роль гегемона. Как правило, достаточно лишь демонстрации механизмов давления - энергетической зависимости и способности к мобилизации русскоязычных меньшинств, чтобы соседи по СНГ стали послушными.
Система под названием 'Путин'
Политическая культура этого постсоветского пространства оказывает влияние и на российскую внутреннюю политику. Политическая система пока что не смогла ликвидировать традиционное российское недоверие в отношениях между правящими и управляемыми. Опросы показывают, что граждане не верят в возможность отстаивания своих прав перед государственным аппаратом, чиновников которого они не уважают за некомпетентность и продажность. Политическое руководство, с другой стороны, считает свой народ недостаточно зрелым, чтобы пользоваться своими гражданскими правами, более того, оно усматривает в каждой попытке спонтанной самоорганизации населения ненужную угрозу стабильности общества. Пока что политтехнологи Кремля успешно преодолевали этот дефицит доверия к власти с помощью сублимации надежд в лице Владимира Путина. Сомнения в руководстве страны стало оскорблением Его Величества, влекущим за собой серьезные санкции.
Избранная в декабре 2003 г. 'свободно, но не честно' Дума (таков вердикт ОБСЕ) деградировала до простого механизма по утверждению решений Кремля. И хотя наряду с государственной партией 'Единая Россия' представленные в парламенте политические группировки олицетворяют реставрационный и националистический протестный потенциал примерно в 20 процентов голосов избирателей, в их безусловном оппортунистическом отношении к Кремлю сомневаться не приходится.
Выборы президента в 2004 г. были ни чем иным, как референдумом. Путину даже не понадобилось участвовать в открытой дискуссии с соперниками, а еще за несколько месяцев до его переизбрания начались публичные дебаты о его преемнике в 2008 г. Теперь Путин претендует на право назначения своего преемника. Предусмотренное ельцинской конституцией ограничение сроков президентского правления лишено тем самым всякого политического значения, а сами выборы сведены до акта выражения одобрения наследнику престола. Система 'Путин' стала бессменной.
Демократическая корректировка курса
О невозможности демократической корректировки курса и развития правового государства в России говорят существующие экономические и общественно-политические условия. Обещанные структурные изменения в направлении модернизации и эффективности экономики, застопорились, а опасный крен реальной экономики продолжается. Пропагандистская цель удвоения внутреннего валового продукта к 2010 г. в связи с недостаточностью инвестиций поставлена под вопрос. Доля энергетики и сырьевых ресурсов в социальном продукте и в экспорте страны остался на уровне советских времен, в результате чего российская экономика в обозримом будущем будет крайне зависима от колебания мировых цен на энергоносители.
Чтобы реализовать даже среднесрочные цели по экспорту энергоносителей, необходимы прямые иностранные инвестиции в больших объемах, однако соответствующие предпосылки - структурные реформы в энергетической и финансовой системе - почти не продвигаются, а до-демократические правовые традиции и коррупция ухудшают инвестиционный климат. Прозрачность, как и прежде, остается чуждым словом, в то время как прибыльная серая зона для самообслуживания налоговых органов и органов уголовного преследования, частные охранные предприятия и организованная преступность уже давно превратились в структурный элемент экономической и политической системы в России. Геоэкономисты Кремля, однако, заняты восстановлением неограниченного контроля государства над энергетическим сектором, одновременно претендуя на членство в ВТО. Состояние экономики ресурсов тоже опровергает самодовольное утверждение о росте российского экономического потенциала. Вопреки мифу о неисчерпаемости энергетического богатства России, уже в 2015 г. Россия столкнется с сокращением добычи нефти и в 2030 г. - с сокращением добычи газа.
Критическая ситуация складывается в демографическом развитии: даже по оптимистическим прогнозам к 2015 г. намечается сокращение населения с нынешних 143 миллионов до максимально 135 миллионов человек. По официальным расчетам 21 процент населения до сих пор существуют за чертой бедности. Региональная и структурная безработица и крайне искаженное распределение доходов несут в себе общественно-политические риски, которые долго игнорировать будет невозможно. Сюда же можно отнести и угрозу внутренней безопасности, исходящую от чеченского и исламистского террора.
Перед лицом таких проблем трудно представить, какие факторы могут привести к демократическим переменам. Новый средний класс слишком слаб и не имеет надежного иммунитета против популистских искушений, и даже молодое поколение так же подвержено авторитарному и националистическому недугу, как и старшее.
Партнерство с рисками
Изложенные условия и опыт позволяют утверждать, что российская политика в обозримом будущем не высвободится из поля притяжения своей до-демократической истории. Даже и демократическое руководство должно будет, видимо, столкнуться с ограниченной свободой действий, поскольку российское общество в связи с тяжелыми условиями жизни требует, скорее, авторитарного чуда, чем своего демократического участия в решении проблем. Капкан бюрократического авторитаризма можно открыть только изнутри. Это значит, что политическое руководство должно по собственной воле отказаться от иллюзорной и опасной уверенности в своем всемогуществе, поняв, что только конституционная система разделения властей и честное представительство различных интересов при многопартийной системе могут на долгосрочную перспективу обеспечить желаемую стабильность, которая сделает возможным экономический рост.
Пока эти системные компоненты не обеспечены соответствующими институтами, экономическое сотрудничество с Россией связано со значительными рисками. В свете возведенного в государственную идеологию великодержавного национализма прозападная ориентация внешней политики Путина представляется не более чем оппортунистическим эпизодом. Гипотеза о добром царе не может быть основой всестороннего стратегического партнерства, даже в борьбе с терроризмом. Пока большая часть политической элиты интерпретирует централизацию государства как военную и политическую передышку, и пока население в большинстве своем подвержено влиянию националистических лозунгов, возможны серьезные смещения в целях и приоритетах российской внешней политики и политики безопасности. Поэтому 'стратегическое партнерство' с Россией остается пока больше желанием, чем реальностью.
