Напомним вкратце о неделе, посвященной памяти жертв гитлеровского геноцида, когда в последний раз можно будет увидеть довольно большое число переживших эту трагедию. Совершенно определенно можно сказать, что гитлеровский геноцид не был исключительно геноцидом в отношении евреев. Расовая концепция нацизма, и в особенности его лидера - черный гений которого было бы абсолютно бессмысленно отрицать - предполагала не только установление чрезвычайно строгой иерархии рас, но еще и постоянное вмешательство в их природу, беря на вооружение малопонятное учение дарвиновской зоотехники.
Например, немцы-арийцы всячески поощрялись к размножению и распространению. Эта политика использовала как самые традиционные методы (поощрение неработающих женщин и семейные пособия), так и более современные (ранняя диагностика рака груди), и, конечно, наиболее темные и дьявольские, вроде отлучения детей с ярко выраженными признаками арийской расы от семьи, чаще всего славянской, чтобы вырастить из них идеальных немцев, менее чернявых и горбоносых, чем добрая половина немцев настоящих.
Зато численность других рас должны были быть значительно сокращены. Так егерь организует облавы, чтобы уменьшить в экосистеме слишком большое количество хищников - кабанов, медведей и даже кроликов. Согласно этой благородной концепции, количество славян должно было быть сокращено примерно вдвое. Так, перед избавленными от демографического груза выжившими стоял выбор между несколькими возможностями видоизменения: для более одаренных (долихоцефалов), разумеется, - полная ассимиляция с германским миром, а для упрямцев - рабство, где они столкнутся со всеми возможными последствиями своего упорства. А еще и опыты, либо медицинские, либо социологические над целым выводком 'морских свинок', количество которых составляло примерно 10%.
Именно эта идея заставляла морить голодом всех советских военнопленных, отказывавшихся от сотрудничества с власовцами, систематически истреблять польскую интеллигенцию и большую часть католического духовенства этой страны, уничтожать, насиловать или склонять к измене огромное количество сербов, оказавшихся под властью боснийско-хорватских пособников III Рейха.
Но постепенно такая же участь должна была постичь и других славян, которые, либо не оказывали сопротивления, подобно чехам, либо заранее подчинились, как хорваты, боснийцы, словаки или болгары (сохранившие жизнь всей своей еврейской общине). Это был только вопрос времени. Еще ниже славян ставились цыгане и негры. Как известно, первые постепенно были причислены к евреям и подверглись почти такому же геноциду. Вторые, об этом меньше известно, были буквально распределены между тремя великими державами-победительницами, которые должны были поделить между собой африканский континент для использования его ресурсов и ввести там жесточайшую систему плантаторства, что должно было бы также, вполне в духе приверженцев расовой доктрины, привести к значительному сокращению населения.
Этими тремя державами должны были стать, естественно, Германия, которая захватила значительную часть Центральной и Западной Африки, а также современную Танзанию, Италия, которой надлежало аннексировать Судан и Кению, и - что почти совершенно неизвестно, несмотря на прекрасный фильм Файта Харлана (Veit Harlan), посвященный президенту Крюгеру и снятый сразу же после 'Еврея Зюсса', - африканеры (буры), которых Гитлер считал одними из лучших представителей германской расы.
Однако надо признать, что даже для цыган, которым подписанная Гиммлером директива давала возможность выживания путем ассимиляции 20%, представлявших чисто арийский тип (конечно, после замера черепной коробки), не предусматривалось поголовного истребления, должно быть из чисто научных соображений - сохранить несколько представителей вида.
Зато, и в этом особенность геноцида евреев, уничтожение евреев любого происхождения и любого вероисповедания должно было быть практически полным. Конечно, этой страшной участи удастся избежать евреям Нового Света и Англии. Однако нет никакого сомнения, что ужас, посеянный победой нацизма, должен был повлечь за собой в конечном итоге ликвидацию, должно быть, менее радикальную, но вполне реальную, имевшую дополнительные преимущества. Смешение с евреями, которое должно было за этим последовать, еще больше ослабило бы английскую и американскую расы, да и выживших в этой апокалиптической войне русских.
Однако в том, что касается евреев европейского континента, включая тех, кто, подобно Эдит Штайн в монастыре кармелиток или нашего бедного Макса Жакоба, приняли крещение, не делалось никакого исключения. Небольшая кучка еврейских мужчин, которых их мужественным женам-'арийкам' удалось на какое-то время уберечь в Берлине от когтей Гестапо, влачили бы жалкое существование в упоении окончательной победой. Полукровок, первой и второй степени, также начинали понемногу уничтожать. Так Эгон Бар, будущий социал-демократический руководитель, разоблаченный своими приятелями-офицерами, был отправлен в команду рабов на заводы Круппа, где смертность была чрезвычайно высокой.
Вот тут-то и кроется настоящая загадка еврейского геноцида и его сложность. Речь идет совсем не о том, кому пришлось выстрадать больше, так как нет никакой разницы между той болью, которую пришлось испытать семьям депортированных участников сопротивления, советским военнопленным, венгерским цыганам или евреям из Салоников. Единственная исключительность в этом деле, которая вовсе и не нужна была евреям, которой они для себя не просили, если бы к ним захотели прислушаться, - это само явление нацизма. Зачем нужно делать из евреев абсолютный ноль или точку отсчета по шкале Кельвина в общей политике уничтожения человечества по расовому принципу? Я без эмоций утверждаю, что в связи с этим вопросом можно установить целую цепь причин, если только они смогут своими короткими лучами пролить свет на некоторые аспекты этой политики, но при этом они так и не смогут объяснить ее возникновения.
Мы отсылаем наших читателей к этим кратким объяснениям, где колониальный расизм XIX века перемешан с безбожной наукообразностью времен зарождения современной биологии. К обобщенной евгенике, даже при демократических режимах. К немецкому антисемитизму, выкованному в звучании духовых инструментов Рихарда Вагнера, расцветшему при самодовольной глупости Вильгельма II и его сына, доведенному до кипения быстрым подъемом еврейской элиты при Веймарской республике. К так называемым невыносимым потерям в Первой мировой войне, которые, как это не странно, привели, например, во Франции и в Англии лишь к возникновению массовых пацифистских настроений.
Припомним темные источники крупного капитала, который всегда и везде был озабочен лишь тем, как заставить работать различные народы, с которыми он имел дело, слишком счастливые, по мнению Шпеера. Как наилучшим образом использовать тот фактор, что был назван Сталиным самой большой ценностью для созданного им ГУЛАГа - работу людей. И с самого начала исключим фашизм, который и в Италии вплоть до 1938 года и даже в 1943, и даже в Испании, благодаря Франко, мог бы преподать урок вежливости среднему французскому стороннику маршала Петена.
Скандальность идеи должна быть сначала взвешена и обдумана. Мы все больше и больше узнаем о способах действия геноцида, но мы до конца так и не понимаем, откуда так внезапно возникла эта черная дыра, эта пропасть. До сих пор только средствам искусства удавалось нам кое-что подсказать, не дать ответ, а, пожалуй, поставить новые болезненные вопросы. Так же было и с менее трагическими событиями, но имевшими огромное значение, как наступление эпохи Нового времени в XVI веке или наполеоновский шквал, и сразу же окажутся бесценны Шекспир и Сервантес, Стендаль и Толстой. Однако это всегда раздражало критиканов, так называемых историков-профессионалов, активно ненавидящих это превосходство искусства, которое одно способно создавать, открывая простор взору, развивая интуицию и высвобождая речь.
Хотя подлинная работа историка ничуть не страдает от этих воспарений, от этих прорывов к Свободе (durchbruch ins Freie), которые Рильке причислял к своим желаниям. Понятно, что именно Клод Ланцман (Claude Lanzmann) чаще всего становится мишенью для подобных выпадов, низость которых я не в состоянии выразить. Наверно, крупнейший художник Ансельм Кифер (Anselme Kiefer) не пользуется благодушием наших черносотенцев просто в силу их безграмотности. К тому же, они еще не знают, что будущие поколения прочтут о трагедии 1940 года в 'Дороге Фландрии' Клода Симона (La Route des Flandres. Claude Simon), о расправе над варшавским гетто в эпической оде 'Katsellenboigen', в том виде, в каком ее восстановил на своем пламенном идиш, великий поэт-диссидент Вольф Бирман (Wolf Biermann), а сталинградская трагедии вечно будет ассоциироваться с 'Жизнью и судьбой' Василия Гроссмана.
Ну что ж, придется смириться. Зияющие пустоты нашего мышления перед всем тем немыслимым, что составляло гитлеризм, непристойность, да, именно непристойность, поспешные и необдуманные объяснения долго еще будут обламывать себе зубы о мощь языка и душераздирающие откровения 'Шоа' (Сhoah) Клода Ланцмана. Не документальная лента, не фильм религиозного назначения, не скрупулезное воспроизведение страданий тех, кто выжил, а просто воздействие понимания того, что еще не понято, именно то самое обращение к мыслям и знаниям лично каждого, что и является произведением искусства. И получается так, что это столь незащищенное, столь хрупкое произведение еще долгое время будет вынуждено считаться со злопамятством, с этой совершенно особой ненавистью мысли, которая тесно связана с ложной информированностью, рискующей стать куда более гнетущей, чем те проявления антисемитизма или притворства, которые все еще иногда слышатся в разговорах в эти дни великого траура.
