'Тэтчеризм' - кричал заголовок во вчерашнем номере левоцентристской итальянской газеты 'La Repubblica'. За ним следовали три страницы воспоминаний о заслугах 'железной леди', включая высказывания таких знаменитостей, как Амартия Сен, Энтони Гидденс и Баллард, плюс к этому лестные слова от Тони Блэра.
Откуда такой внезапный интерес Италии? Ну, в эту пятницу исполнится 30 лет с того момента, как Тэтчер стала руководителем партии тори. Однако это не та дата, которую будут широко праздновать британцы. Мы как само собой разумеющееся воспринимаем то, что последовало за ее приходом к власти - некоторые люди говорят об этом с сожалением, некоторые с радостью. Однако все признают масштабность и силу тэтчеровской революции. Страна была повернута в своем движении, и сегодня ее экономика процветает. Все это было. Но нам это уже не интересно.
Однако континентальная часть Европы - дело другое. Экономика трех крупнейших европейских стран в беде. Вчера мне позвонили люди, участвующие в кампании 'Внеси свой вклад во Францию'. Эта кампания нацелена на поддержание 35 недавно принятых мер по повышению конкурентоспособности этой страны. Эти меры частично включают в себя: изменения в 35-часовой рабочей неделе, введение облегченных правил увольнения работников, налоговые стимулы для нерезидентов и так далее. Но зачем нужна кампания в поддержку этих изменений? Мне сказали так: 'Мы действительно должны повернуть движение страны'.
В отношении некоторых из этих мер Франция добивается определенных успехов. В стране отмечается некоторый экономический рост, поднимается, хотя и медленно, уровень жизни, она демонстрирует завидную производительность. Однако уровень безработицы застрял на отметке в 9,9 процента, а отсюда истекают все социальные беды.
Что особенно беспокоит во Франции, так это последствия безработицы для молодежи. Получить работу трудно как высококвалифицированным специалистам, так и людям со средней квалификацией. Поэтому так велик отток талантов из страны, главным образом, в Великобританию. На прошлой неделе один французский министр отметил, что Британия отдает Франции своих стариков, а Франция ей - молодежь. Такой же исход молодежи отмечается и из Италии, а также из Германии, хотя и в значительно меньших масштабах. Официальный уровень безработицы в Италии немного ниже, чем во Франции (хотя и составляет почти 9 процентов). Германия в прошлом месяце насчитала у себя 5 миллионов безработных, что соответствует 12 процентам от числа трудоспособного населения.
Мы в Британии беспокоимся по поводу напряженности, создаваемой ростом экономической миграции - притоком людей, занимающих рабочие места, и стараемся заполучить тех, в ком мы нуждаемся. У себя на континенте они обеспокоены оттоком экономических мигрантов и потерей талантливой молодежи. Ирония состоит в том, Франция, Италия и Германия меньше всего хотят лишиться именно таких людей, которых мы желаем себе заполучить. Отсюда и головная боль, которую испытывают наши европейские партнеры - каждый по-своему.
Формальное признание на общеевропейском уровне того, что континент должен что-то делать, дабы улучшить экономические показатели, произошло на прошлой неделе вместе с признанием провала Лиссабонской программы. Этот план, впервые разработанный в 2000 году, должен был к 2010 году превратить экономику Евросоюза в 'самую конкурентоспособную, динамично развивающуюся и основанную на передовых знаниях'. Главная идея заключалась в том, что Европейский Союз, инвестируя больше средств в научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы, поощряя предпринимательство и инновации и увеличивая занятость населения, должен догнать Соединенные Штаты Америки. Однако, как оказалось, разрыв этот, по крайней мере, в цифрах ВВП, увеличился. Если бы не Великобритания, общие темпы роста которой были приблизительно те же, что и у США, разрыв этот был бы еще больше.
Сейчас Еврокомиссия хочет переориентировать лиссабонский процесс: сделать Европу более привлекательным местом для инвестиций и работы, развивать передовые знания, вводить новшества и создавать рабочие места. Наверное, будет неправильно отказываться от этой идеи, даже не начав ее осуществление, однако у меня сердце ушло в пятки, когда я познакомился с некоторыми идеями, продвигаемыми Комиссией. Она хочет, чтобы страны 'разработали национальные планы действий в рамках Лиссабонской программы' и назначили 'Мистера или Миссис Лиссабон', который/ая будет руководить реализацией данных планов.
Когда мы видим, как идеи такого рода возникают в Брюсселе, мы начинаем понимать, почему левоцентристская итальянская газета была настолько заинтригована уроками тэтчеризма. Но реальность такова, что британская модель вряд ли будет принята в крупных европейских странах, за исключением, может быть, некоторых из них. Реформы германского рынка труда, начатые в начале года, и поднявшие уровень безработицы до отметки более чем в 5 миллионов, кажутся очень мягкими в сравнении с реформами рынка труда Великобритании. А французские инвестиционные реформы главным образом нацелены на то, чтобы устранить ущерб, нанесенный ранее правовыми и налоговыми поворотами в обратном направлении.
Все это не радикальные изменения, а лишь топтание на месте. Действительно, если проводить изменения лишь частично, и топтанием на месте не следует пренебрегать. Может быть, такие малые изменения и улучшат экономические показатели. Но если вам нужны революционные перемены, вам надо либо обратиться к тэтчеризму 80-х годов, либо - чтобы увидеть сам процесс - к фиксированной ставке налога, введенной на Диком Востоке Европы.
Такая налоговая революция началась в 1994 году с Эстонии, которая первой установила единую ставку подоходного налога в 26 процентов. За ней быстро устремились другие государства Балтии - Литва и Латвия, и с тех пор фиксированная ставка была принята в России, Сербии, Словакии, Грузии, на Украине, а совсем недавно и в Румынии. Уровень ставки становится меньше. Так, Румыния в прошлом месяце установила его на отметке в 16 процентов. Если фиксированные налоги будут введены в Польше и Чехии - а основные оппозиционные партии этих стран выступают за это - то, что зарождалось как хрупкая идея в крошечном балтийском государстве, может перейти и границы 'старой' Европы.
Если округлять, новые страны-члены ЕС развиваются в два-три раза быстрее, чем еврозона. Будет ошибочно считать причиной такого быстрого роста восточноевропейских стран фиксированную налоговую ставку. Однако та скорость, с которой распространилась данная идея, аналогична скорости распространения приватизации в 80-е годы.
Важный вопрос в отношении реформ - и он объясняет то восхищение, с которым Европа смотрит на Тэтчер - заключается в следующем: что ставит идею на ноги и придает ей ускорение? Почему одна идея или набор идей захватывает весь мир? Британия в 70-е и 80-е годы была непохожа на генератор новых экономических мыслей. На экономику этой страны в Европе вплоть до конца 90-х годов смотрели с некоторым презрением. Именно поэтому Бундесбанк отказал Британии в помощи, когда в 1992 году фунт стерлингов был исключен из механизма валютных курсов ЕС. А сегодня в нужде оказалось руководство германской экономики.
Поэтому я считаю, что самым важным вопросом для будущего Европы является вопрос о том, можно ли улучшить ее экономические показатели, и как это сделать. Можно сказать об этом и более мрачно: что должна делать Европа, когда провалится ее Лиссабонская программа N 2?
Если Британия будет наращивать свои экономические показатели (давайте постучим по дереву, чтобы так и было), она сможет служить в качестве модели. В этом смысле тэтчеровские микроэкономические реформы вкупе с макроэкономической стабильностью, обеспеченной Гордоном Брауном, могут помочь Европе пойти вперед. Однако самая динамичная часть Европы с ее темпами роста и идеями расположена на востоке континента.
Я подозреваю, что лет через 20 европейские газеты будут превозносить интеллектуальное влияние балтийских стран, а также то, как новые члены ЕС изменили подходы остальной Европы к делу.
