Британское правительство сознательно лгало, чтобы свергнуть Саддама Хусейна (Saddam Hussein). Карни Росс (Carne Ross), дипломат высокого ранга, отвечавший за политику инспекций в Ираке - ушел в отставку отчасти в связи с этой проблемой. Он говорит, что нужно знать много нюансов, для того чтобы определить истину. Но истина эта тяжела для осознания.
Прошло почти два года с тех пор, как США и Великобритания захватили Ирак, и мир до сих пор разделен на два лагеря по поводу этой войны. Сторонники вторжения считают, что война была необходимой, в то время как многочисленные противники убеждены, что предлогом войны стала ложь. На это ссылаются тем больше, учитывая, что было найдено мнимое оправдание этого обмана, в виде идеи 'благородной лжи', введенной в обиход Лео Штраусом (Leo Strauss) философом из Чикагского университета, одним из самых влиятельных интеллектуалов в среде неоконсерваторов. Согласно учению Штрауса, элиты либеральных обществ должны иногда создавать 'мифы' ради сохранения единства этих обществ, в противном случае индивидуализм и эгоизм могут поставить их под угрозу распада.
Один из таких мифов строится на том, что враг, угроза, их выявление и борьба против них консолидируют общество, делают его более сплоченным. Некогда врагом был Советский Союз и коммунизм, затем ими стали Аль-Каида и Саддам Хусейн с его оружием массового поражения. Это серьезное утверждение, споры по этому поводу опасны, они могут ухудшить репутацию нации и оказать вредное воздействие в международном аспекте, стать поводом для яростных обвинений и не менее бурного отрицания. Но, быть может, другая сторона иракской медали - вопрос санкций - может способствовать разрешению противоречий.
Я был в эпицентре событий, связанных с этой историей: с 1998 по 2002 год я был британским 'экспертом' в Ираке, входил в состав делегации Великобритании при Совете Безопасности ООН, отвечал за инспекцию вооружений и вопрос санкций против Ирака. Мой опыт этих лет - и то, что последовало за ними - отчасти явились причиной моей недавней отставки из Министерства иностранных дел.
Противники санкций считали, что подобные меры не оправданы и приводят к ужасным страданиям иракского населения. Они утверждали, что Ирак был разоружен, а расследование и непрестанные вопросы инспекторов - бесполезны. Можно было согласиться и с контраргументами: Ирак бесчисленное количество раз отказывался сотрудничать с инспекторами, оставлял многие вопросы без ответа; Саддам Хусейн препятствовал проведению операции ООН 'нефть в обмен на продовольствие', целью которой была облегчение страданий людей. На севере Ирака, где ООН, а не Саддам Хусейн, полностью контролировала проведение этой операции, все обозреватели отмечали позитивное влияние этой программы в сфере здравоохранения, образования, улучшения санитарных условий, и т.д.
Моя работа состояла в сборе и анализе бесконечных статистических данных, свидетельств и отчетов по этой программе, я использовал эти сведения в выступлениях и дискуссиях в Совете Безопасности. По 'другую сторону стола' находились дипломаты, выступавшие против эмбарго - во главе с представителями России и Франции - и они могли предоставить массу отчетов, свидетельств о том, какие страдания несут за собой санкции, и о недостатках программы 'нефть в обмен на продовольствие', где распределение помощи велось по неравному принципу. Они готовы были предоставить документы, согласно которым север Ирака получал большую часть фондов программы. Также как и я, они готовы были выложить целый арсенал фактов и деталей, в подтверждение своей версии 'правды'. Но любопытно, что они зачастую ссылались на те же данные, что и я, и поэтому одни и те же отчеты ООН усиливали аргументацию обеих сторон.
Эта история, без сомнения, сплелась из множества факторов, но в ней четко присутствуют две части, две противоположные тенденции. Атмосфера агрессивности и конфронтации между делегациями в Совете Безопасности сохранялась все время, и до и после вторжения. Политические расхождения могли превратиться в личную неприязнь. Залы и коридоры Совета стали полем битвы, в которой сходились несколько сторон, в итоге занимавшие противоположные позиции. Таким образом, споры заслоняли истину более сложную, глубокую и важную.
Эта истина открывалась мне постепенно в свидетельствах работников гуманитарных организаций, чиновников ООН и обычных иракцев, в том числе оппозиционеров, живших и работавших в Ираке, и эти свидетельства противоречили отчетам по стране. Эти свидетельства были гораздо более красноречивыми и убедительными, поскольку все без исключения говорили одно и то же. А говорили они о том, что Ирак постигла гуманитарная катастрофа, люди испытывают немыслимые страдания, и никто не хочет прийти к ним на помощь. Поставьте сегодня этот вопрос перед одним из британских министров, и он (или она) скажет вам, что была сделана попытка смягчить последствия санкций, но сегодня становится очевидным, а, честно говоря, это было очевидно и тогда, что попытка была очень, очень робкой, и слишком запоздалой. США и Великобритания могли сделать гораздо больше. В свою очередь Россия, и Франция, и другие члены Совета Безопасности, могли бы взять под контроль контрабанду в Ираке (по большей части средства шли на поддержку режима Саддама Хусейна, таким образом, сокращались фонды, предназначенные для гуманитарных поставок) и поддержать инспекторов по вооружениям.
Этот пример показывает, как правительства и чиновники могут создать убедительные версии происходящего, с более или менее достоверными фактами, и при этом совершенно заблуждаться. Я не занимался подтасовкой фактов по поводу расхищения фондов и срыва Саддамом Хусейном гуманитарной программы ООН. Речи, которые я составлял для Совета Безопасности, и мои депеши в Лондон основывались на фактах, взятых из огромного количества отчетов и разведывательных данных, ежедневно поступавших в мое распоряжение. По мере того как я читал эти отчеты, факты и мнения, противоречия британской официальной версии событий сводились к нулю. Факты, подтверждавшие нашу версию, представали передо мной подчеркнутыми, как будто для того и предназначенными, чтобы мой посол, мой министр и я сам воспользовались ими как гранатами в этой окопной дипломатической войне. Детали сложных отчетов экстрагировались, отправлялись в Лондон, где попадали на брифинги министерств и в газетные статьи. Сложная ситуация сводилась к выборке фактов, которые становились 'псевдо-информационными сообщениями' (например, что Саддам Хусейн импортирует виски в огромных количествах, или строит с десяток дворцов), постоянное повторение придавало этим сообщениям достоверности: они были верными, но не являли истину целиком.
Благодаря тому, что доказательства стали доступны, можно утверждать, что нечто подобное происходило и в вопросе оружия в Ираке. Это не подтверждает и не отвергает полностью положения о 'благородной лжи', осознанного обмана, но это говорит о том, что история сложнее и тоньше, что вопрос этот - очень болезненный.
В данном случае доказательства были основаны не на отчетах ООН или какой-либо другой организации, не зависели от прекращения санкций - данные эти в большинстве своем обладали известным несовершенством и основывались на предубеждении - единственным источником, единственной порукой были спецслужбы. В особенности после прекращения инспекций в 1998 году, доступ к разведывательным данным в Ираке был серьезно ограничен. Чем бы Саддам Хусейн не владел, что бы ни было в его распоряжении, он прятал это под крышами и в подвалах, и нет такого самолета или спутниковой камеры, которая была бы способна туда проникнуть. США и Великобритания вынуждены были рассчитывать на показания свидетелей самых ненадежных: на показания людей.
Плюс к тому, они могли воспользоваться знаниями специалистов - многих инспекторов, которые осматривали иракские военные объекты и беседовали с иракскими функционерами и учеными. Несмотря на эти трудности, картина ситуации, вырисовывающаяся к концу 1990 годов и к 2002 году, относительно соответствовала действительности. Было очевидно, что Ирак не проводит масштабного перевооружения, оставались вопросы по старым складам оружия, но в целом работала политика сдерживания. Разумеется, некоторые вопросы оставались без ответа: ходили неподтвержденные слухи о попытках импортировать материалы двойного назначения, которые могли быть использованы для производства оружия массового поражения, возможно, что около десятка пропавших ракет 'Скад' существовали и были восстановлены (ни одна из них не была найдена). В то же время ничто не указывало на то, что шло масштабное перевооружение, что готовится попытка нападения на соседей Ирака, и тем более, на Великобританию. Подобные заключения были сделаны и в отчете лорда Батлера (Butler) по оружию массового поражения.
Однако в сентябре 2002 года американское и британское правительства объявили, что Ирак представляет значительную угрозу, на основании предоставленных спецслужбами ясных и достоверных доказательств того, что идет перевооружение и делаются попытки получить ядерное, биологическое и химическое оружие. Американское правительство пошло еще дальше, было заявлено, что Саддам Хусейн, Аль-Каида и 11 сентября в той или иной степени связаны между собой. Буш (Bush) начал ставить в один ряд Аль-Каиду и Саддама Хусейна, никогда на деле не утверждая, что связь между ними - доказанный факт, но сознательно намекая на то, что такая связь существует. Это наслоение, смешение понятий, которое и сегодня повторяется в речах представителей администрации Буша, было опровергнуто американской комиссией по расследованию террористической атаки 11 сентября. Даже в ходе войны, представители британских спецслужб публично объявляли, что подобные намеки безосновательны.
В своей книге 'Структура научных революций' Томас Кун (Thomas Kuhn) ссылается на многочисленные исследования, в которых ученые, исходя из различных парадигм мышления, исследуют и интерпретируют одни и те же данные различными способами, что Кун называет изменением перцептивного гештальта. Например, рассматривая карту с кривыми уровней поверхности Земли, студент воспринимает лишь линии на бумаге, тогда как картограф видит чертеж рельефа. Только в результате обучения студент увидит на карте то же, что и картограф, даже если данные не изменятся.
Британский премьер-министр, как и министр обороны США Дональд Рамсфелд (Donald Rumsfeld), публично заявили (прошло довольно долгое время после войны), что, события, происходившие в Ираке до войны, не доказывали существования оружия массового поражения, но, в связи с 11 сентября, они были расценены как доказательство. Премьер-министр заявил в комиссии по расследованию Батлера: 'После 11 сентября все приняло совсем иной оборот. . . после 11 сентября для меня все изменилось, я пришел к мысли, что нужно изменить менталитет. . . что нужно действовать, нужно снять эту угрозу во всех ее аспектах. . . что этим нужно озаботится вне зависимости от того, нарастает ли угроза. . .'.
Это похоже на правду и это можно понять. Событие столь масштабное, столь ужасное, как 11 сентября, должно было изменить восприятие представителей властных структур, их взгляд на ядерную угрозу и отказ подчиняться нормам международного права. Так или иначе, произошло изменение парадигмы видения мира у политического руководства. В то же время, кажется, что изменилась не только оценка, но решительным образом изменилось публичное представление этой оценки и доказательств, которые оправдывают эту оценку.
Без сомнения, сыграли свою роль и другие факторы. Британское правительство склонно считать разведданные вершиной информационного 'айсберга'. В огромном потоке информации, правительство ставит во главу угла способность выявить самое существенное из массы данных (кроме того, эта способность совершенно необходима для поступления на службу в МИД). В противовес потоку дипломатических депеш, нот и информации, доступной широкой публике, каждодневно попадающих в компьютеры в бюро любого правительства, разведданные поступают в небольших по объему досье, украшенных цветными наклейками, что указывает не только на секретность содержащихся данных, но и на избирательность при их рассмотрении. Создается впечатление, что эти данные открывают доступ к реальности, тайной сути вещей, доступ, открытый только избранным.
В истории есть яркий пример этого феномена: письмо Зиновьева. В 1924 британский МИД получил копию письма, как предполагалось, адресованного Григорием Зиновьевым, председателем Коминтерна, - ЦК Коммунистической партии Великобритании. В письме партии было рекомендовано подготовить британский пролетариат к ведению классовой борьбы. Письмо было опубликовано в прессе, что имело большие политические и дипломатические последствия. Публикация поставила премьер-министра, Рамсея Макдональда (Ramsay MacDonald) и Лейбористскую партию, находившуюся тогда у власти, в затруднительное положение. Консерваторы, бывшие в оппозиции, победили на выборах через четыре дня. Отношения между Великобританией и СССР ухудшились, и советско-английские договоры остались в прошлом.
Лишь в 1999 году, Робин Кук (Robin Cook), в то время министр иностранных дел, отдал распоряжение начать расследование в официальных британских архивах, подтвердившее, что письмо Зиновьева было подделкой. Данные архивов свидетельствуют, что МИД счел письмо подлинным, 'поскольку оно было предоставлено спецслужбами'.
В Ираке существовал еще один дополнительный фактор: большинство информаторов разведки были заинтересованы в преувеличении, по понятной причине, они стремились побудить Запад к свержению режима, который ненавидели. Роль Национального конгресса Ирака, главной оппозиционной партии до войны, в предоставлении разведданных теперь хорошо известна. В то же время - интересная констатация - в расследовании Батлера не принимается во внимание этот фактор, напротив, сделан акцент на провале спецслужб, их неспособности проверить источники, длине информационных каналов и отсутствии анализа источников.
В это время, в Лондоне и Вашингтоне, незаметно осуществлялось давление на чиновников, которые собирали и анализировали эту информацию. Если министры хотели, чтобы дело приняло тот или иной оборот, то все средства для этого были, а факты можно было подогнать под политическую линию. Функционеру следовало проявить смелость, если не сказать дерзость, чтобы сопротивляться этому давлению. Это не означает что в Уайтхолле (или в Вашингтоне) существовал теневой кабинет, где сознательно фабриковались доказательства по перевооружению Ирака, все гораздо тоньше. Доказательства выбирались из массы фактов, противоречия снимались, и избранные данные повторялись, переформулировались, обрабатывались до кажущейся чистоты, соответствия истине и убедительности, до такой степени, что те, кто представлял эти данные на публике, могли полностью им доверять.
По всем этим причинам происходило значительное искажение информации, получаемой правительствами, ошибка закрадывалась в анализ иракской программы по вооружению. По этим причинам следовало бы проявить осторожность, любая оценка, основанная на этой информации, должна была быть сдержанной. Однако, как свидетельствует отчет Батлера, вместо того, чтобы сохранить осторожность в публичных высказываниях, правительство оставило эти предупреждения об осторожности в стороне. То, что распространялось публично, не было вершиной информационной иерархии, но было выборкой данных, информация в целом была представлена в спекулятивной форме, а выборка ее грешила односторонностью. Также как я некогда отбирал аргументацию для оправдания санкций, игнорируя все доказательства противоположного, правительство односторонне резюмировало информацию сомнительного происхождения.
Конечно, правительства всех демократических стран тенденциозны в своей политике. В экономической статистике позитивные показатели всегда выносятся на первый план, негативные данные остаются внизу страницы или игнорируются. Функционеры очень ловко могут обращаться с информацией. Но должны же быть этому пределы. Когда пытаются оправдать военную акцию, правительство обязано говорить всю правду, а не только выдавать версию сторонников войны.
И это еще не все. Когда особенно громко зазвучал барабанный бой в Вашингтоне, американское и британское правительства резко дискредитировали все альтернативы тотальному завоеванию, например, политику сдерживания. Буш заявил, что в санкциях больше утечек, чем в решете; Блэр даже однажды позволил себе странное заявление, будто военная акция предпочтительнее, поскольку нанесет меньше ущерба, чем санкции. Санкции исчерпали себя, такие делались заявления (и делаются до сих пор). Правительства пытались создать впечатление, что все решения исчерпаны, война - единственный выход.
На деле, все обстояло иначе. Была достойная альтернатива. Нужно было лишить Саддама Хусейна незаконных финансовых активов и блокировать контрабанду нефти, что отрезало бы его режиму источники доходов. Нужно было ввести санкции против режима, а не против народа, на долю которого и так выпали тяжелые испытания. К несчастью, многие годы до войны, никто не попытался энергично и последовательно проводить эту линию. Причины этого не сразу бросаются в глаза.
Политика такого рода требовала постоянного давления в регионе, по отношению ко всем соседям Ирака. И всякий раз по разным причинам, политика эта не была проведена со всей строгостью. Эмиссары высокого ранга и министры редко упоминали контрабанду во время двухсторонних контактов, создавалось впечатление, что они готовы смириться с ней. Постепенно становилось очевидно, что некоторые соседи Ирака получили 'разрешение' незаконно импортировать нефть, таким образом, подрывая любые попытки переговоров даже с самыми ярыми борцами против санкций.
В то же время в Совете Безопасности, любое выступление Великобритании в пользу коллективных действий по борьбе с контрабандой неизменно блокировалось Францией или Россией, под предлогом того, что нет достаточных доказательств, или что подобные действия принесут еще большие беды иракскому народу. Я потерял счет тому, сколько раз нами предлагалось ввести подразделения по наблюдению за исполнением санкций, или делались другие призывы к действию, в проектах резолюций Совета. Затем, всякий раз, дипломаты этих стран отклоняли предложения на переговорах (поскольку постоянные члены Совета имеют право вето, их согласие необходимо по каждому пункту, по каждой точке и запятой). Американское и британское правительства любят заявлять сегодня, что по этой причине режим санкций был обречен на провал (если сомневаетесь, посмотрите на французов); некоторые дошли до того, что заявляли, будто ООН сама погрязла в коррупции, помогая Саддаму Хусейну (на данный момент доказательств этому мало). Однако, по правде говоря, слишком мало сил было затрачено на соблюдение санкций. По мере того как в Нью-Йорке мы спорили до потери пульса, Вашингтон и Лондон и пальцем не пошевелили, чтобы оказать давление на соседей Ирака, чтобы остановить незаконные поставки.
Эффективная политика по борьбе с контрабандой требовала разработки долговременной глобальной стратегии, должен был быть затронут широкий спектр проблем - от незаконных банковских счетов до 'просачивания' нефти через границу. Стратегия такого типа так и не получила воплощения на практике. Напротив были предприняты разрозненные и неэффективные меры.
Я подозреваю, что причиной всему послужило одно человеческое свойство: откладывать все на завтра, и откладывать до тех пор, пока не станет слишком поздно. Следовало поставить во главу угла сложную и вышедшую из моды политику, требовавшую глубокого исследования - роскошь, которую министры и высокие функционеры, заваленные работой, не могли себе позволить. Эта политика никогда не была основным приоритетом, не была престижной, и потому она потерпела неудачу.
В конечном итоге, в сравнении с этой сложной и ненадежной альтернативой, война могла показаться более простым решением. Благодаря той странности, с которой правительства позволили вовлечь себя в круговорот событий, не найдя времени остановиться и задуматься, война постепенно стала казаться единственным возможным решением. Эта тенденция, без сомнения, только усиливалась в Великобритании под влиянием ясной решимости Вашингтона начать войну - о чем говорится в книге Боба Вудварда (Bob Woodward) 'План атаки', где приводится большое количество документов.
Несомненно, потребовались бы значительные политические и дипломатические усилия, чтобы принудить соседей Ирака и другие государства сменить курс. Речь не идет о простой бинарной оппозиции победы и поражения (тем более что не ясно до сих пор, выиграна ли эта война или проиграна). Но потребовалось бы, конечно же, меньше усилий, чем было затрачено на войну, сохранялась реальная возможность свергнуть режим, отрезав финансовые потоки, что питали его. И, особенно важно, это решение не требовало бы принесения в жертву жизни иракцев, британцев, американцев.
Если Ирак не представлял собой угрозы, и если он не сотрудничал с террористами, почему правительства Буша и Блэра начали войну? Можно найти множество правдоподобных объяснений: потребность американской администрации после 11 сентября доказать силу страны, где угодно, любой ценой; цивилизаторская миссия распространить демократию силой, тенденция усиленная энергичным лобби иракской оппозиции. Благосостояние иракского народа, выставляемое как первичная забота - наименее достоверное объяснение, после имевшегося опыта санкций.
Есть и другая мотивация, пострашнее: необходимость контролировать нефть. 'Запах' огромных иракских резервов (вторых по значимости в мире) витал в воздухе в ходе предвоенных дискуссий. Было общеизвестно, что Саддам Хусейн готов был пожаловать самый большой кусок пирога - контракты на экспорт - французам, китайцам, русским, и другим не американским и не британским компаниям, (и это вызывало большое беспокойство у этих компаний, как они скажут потом). Трудно поверить, что эта прекрасная возможность сделать деньги и обезопасить энергетические ресурсы никак не повлияла на принятие решения о завоевании, но доказательства гипотезы Хомского (Chomsky) - о том, что всем управляет 'большая нефть', сложно предоставить. Еще раз, это невозможно узнать, потому как никто не обладает тайным знанием. Напротив, термину 'благородная ложь' мы предпочтем полуправду, в которой нет ничего достойного. Подлинное объяснение, быть может, дадут нам основные действующие лица в ближайшие годы. На этот момент, можно с уверенностью говорить лишь о том, что эмпирические принципы этих правительств не подтверждаются на практике.
Помимо эмпирики, есть одна причина, которая, быть может, составляет существо проблемы. Они начали эту войну, потому что считали ее справедливой. Саддам Хусейн был 'плохим парнем', его потенциал таил в себе угрозу в будущем (если не на тот момент). И это, в самом деле, законное объяснение, по крайней мере, понятное. К несчастью, не на этих основаниях правительства потребовали от ООН и от народов мира оправдания этой войны (хотя Буш все чаще на это ссылается, и Тони Блэр начинает ему подражать в этом), это не является легитимным основанием с точки зрения международного права (хотя эти основания, возможно, должны быть легитимными).
И таким образом мы возвращаемся к положениям Лео Штрауса: речь не о 'благородной лжи', но о 'естественном законе', фундаментальном понятии, иногда религиозном - о добре и зле (хотя Штраус, насколько я понимаю, был атеистом), о добре и зле, которые стоят выше всех других законов, и в данном случае, выше международного права. Руководители Великобритании и США утверждали, что они верят в этот закон, и мне кажется, что многие люди в этих странах также в это верят. Может быть, рвение избирателей, в особенности американских, их готовность принять подобный ход мысли, скрывает в себе парадокс: хотя сегодня очевидно, что правительства обманули народ, ни Буш, ни Блэр, похоже, не заплатят за это своей политической карьерой.
На недавних президентских выборах в Америке, обвинение во лжи, благородной или нет, и неясность исхода войны, не заставили людей выступить против президента. Аргумента 'естественного закона' - свержение Саддама Хусейна справедливо - оказалось достаточно, тогда как эмпирических доказательств было недостаточно. Без сомнения Блэр надеется, что ситуация повторится, когда британцы пойдут на выборы.
Политическая теория XXI века сможет многое извлечь из этого анализа: эта история богата парадоксами и противоречиями, в этом вопросе сложно осуществить дедукцию и задать рациональные правила. Правительства не сфабриковали ложь, но они не сказали и правды, даже когда думали, что говорят правду. Эта полуправда, кроме того, не имела не малейшей связи с реальностью, с тем, что на самом деле происходило в Ираке (не было террористов, не было оружия массового поражения). И, в конечном итоге, избиратели, во имя безопасности которых все и было сделано, не слишком то озабочены этим вопросом. В этом деле, похоже, что ни Лео Штраус, ни Платон (кому принадлежит авторство понятия 'благородной лжи'), ни кто иной не могут быть нашими учителями. В реальности положение вещей менее упорядоченно, и не согласуется с логикой любого анализа. Основные протагонисты делают вид, что действуют, что принимают рациональные решения, но на самом деле они вовлекаются в круговорот сил, которые не подвластны уму. Законы демократии и морали отступают перед законом хаоса.
Именно здесь лежит самое важная ошибка восприятия, и это не ложь, поскольку она едва осознаваема. Речь идет об ошибке в восприятии, - о фикции, если хотите - к которой руководители и народы прибегают, поскольку слишком неудобно видеть вещи иным образом. И при этом правительства, политики и функционеры способны наблюдать за ходом вещей без предубеждения, объективно интерпретировать бесчисленное количество знаков, как факты и как суждения (в МИД депеши точно разделяются на две категории: 'информация' и 'комментарий') с почти научной строгостью. История того, как эти два правительства исследовали проблему, поверили сами своим наблюдениям, а затем рассказали своему населению об Ираке, говорит нам о том, что реальность куда менее совершенна, чем кажется.
Карни Росс, в прошлом один из руководителей британской дипломатической службы. После своей недавней отставки он стал директором новой дипломатической структуры 'Independent Diplomat'.
