Решено - мы все демократы. Решено также, что все мы стремимся к тому, чтобы идеи демократии распространялись и в еще большей степени правили миром. И все же мы все, по меньшей мере, испытываем раздражение, когда это двойное утверждение постоянно звучит в речах Джорджа Буша. Что тут не так? Как же, в самом деле, объяснить чувство отчужденности между европейцами и американцами, когда нам кажется, что ценности у нас общие? Это по-прежнему основной вопрос. И это касается не только дипломатии в трансатлантических отношениях. В первую очередь от этого зависят мир и стабильность во всем мире.
Чтобы объяснить подобное отчуждение, обычно приводят три причины. Вроде бы невыносим сам тон триумфатора, миссионера и морализатора американского президента. Оценка обоснованности используемых Америкой методов тоже, кажется, способствует возникновению разногласий. Тут речь идет о легитимности распространения демократии путем ведения боевых действий. И одновременно проведение тщательного анализа затрат и выгод от используемых с этой целью действий.
Наконец под вопрос была бы поставлена связь между моральными и политическими принципами Америки. Америка как будто требует от других проявлений добродетелей, образчиком которых сама отнюдь не является. В качестве одного из примеров можно привести проблему статуса заключенных на базе Гуантанамо. К тому же, ее гнев и отвага проявляются выборочно - она безжалостна к Афганистану и робка в отношении Северной Кореи или России.
Три эти составляющие, безусловно, лежат в основе отчуждения. Но они ли, по большому счету, создают непреодолимую пропасть? Конечно, нет. Что касается стиля, то просто поразительно, как шарм и умение держаться Кондолизы Райс словно бы принесли весну в европейские столицы! Что касается методов и увязок, наверно, слишком просто сделать Америку искупительной жертвой того, что является нашими собственными внутренними слабостями и противоречиями.
Конечно, имеют место обиды, политические или стратегические разногласия, даже очень глубокие, на карту ставятся внутренние конфликты в различных областях. Но не существует дистанции, которую можно было бы назвать философской. По-моему, подобная философская дистанция между Европой и Америкой все же существует латентно, но она другого порядка. И лишь потому, хотя никто не в состоянии этого сформулировать или описать, что в трансатлантических отношениях наметилась глубокая трещина.
В действительности, это два подхода к универсализму, которые стремятся противостоять друг другу: 'догматический' универсализм в противоположность универсализму 'экспериментальному'. Догматический универсализм предписывает миру простые и линейные отношения. Это универсализм эквивалентности, которому видится прогресс в процессе гомогенизации мира в пространственно-временной перспективе. Он покоится на основной предпосылке - познании добра и его освоении. Он не исключает плюрализма, но не выходит за горизонты метаполитики и морального превосходства.
В таких рамках демократия задумана как совершенно особый режим, абсолютно уникальный, который совмещает, наряду с неким глобальным фундаментализмом, приятие определенного разнообразия гражданского общества. Это значит, что демократия в таком случае понимается скорее как своего рода религия, а не как определенный набор процедур и институций. Она представляет собой незыблемую данность, абстрактное добро, которое необходимо просто насаждать в мире. Такой пространственно-временной подход уже давно свойственен Америке. Буш лишь идет все той же дорогой, по которой до него шли Вильсоны, Рузвельты и Кеннеди.
Однако необходимо напомнить, как сформировался такой подход, поскольку он не всегда был таковым. В Америке отцов-основателей вопрос о демократии оставался открытым. Формы 'доброго правления' все еще обсуждались и являлись предметом острых противоречий, например, у Джефферсона и Медисона. Сам термин 'демократия' создавал в то время немало проблем, так как одни видели в ней источник постоянной нестабильности, а другие считали, что она станет гарантией социального мира.
К середине XIX века в Америке по этому вопросу установился определенный консенсус. Но за это было заплачено сакрализацией демократической идеи, которая внезапно оказалась очищенной от входивших в нее радикальных вопросов, избавленной от своего взрывного потенциала. Утверждение демократии как моральной догмы сопровождалось в то время ее абстрактизацией, отрицанием ее социальной динамики, диссимуляцией ее трудностей. В своем романе 'Моби Дик' (1851) Герман Мелвилл (Herman Melville) отлично выражает дух времени, когда говорит о 'бесконечном демократическом достоинстве, которое Бог излучает на человека', ассимилируя субстанцию демократии 'с абсолютным Богом', земным отражением 'божественного равенства'. Историк без труда найдет немало высказываний, являющихся подтверждением происходившей тогда ассимиляции между демократией и 'практическим христианством'.
Европейский опыт совершенно другой. Демократия не устанавливалась как эрзац политической религии. Она куда более прозаично питала вполне земные поступки, являвшиеся следствием острых столкновений, приводивших даже к крайним извращениям. Демократия постоянно понималась и существовала как опыт, то и дело связывая между собой трудности и обещания. Откуда, в конечном итоге, более скромный, но в то же время и более реальный подход, потому что при нем больше рассуждали о том, как нащупать жизненный путь.
Подмастерья демократии
Демократия как религия с одной стороны, демократия как опыт с другой - эти два подхода влекут за собой очень разные концепции перспективы развития мира. Догматический универсализм, идущий в ногу с восприятием демократии как политической религии, является носителем невыносимых оскорблений, которые только усиливаются от его спонтанной наивности.
Демократия, задуманная как опыт, наоборот, открывает дверь в подлинный универсализм - универсализм экспериментальный. Признавая тот факт, что все мы в демократии подмастерья, этот подход позволяет завязать политический диалог между нациями на равных. Демократия - это поставленная цель, ведь мы все еще далеки от создания общества равных и коллективного преодоления трудностей, значит, она, по-видимому, не является капиталом, которым мы уже обладаем. Европа нередко была далека от столь конструктивной скромности. Но только в том случае, если она захватит первенство в подобном философском подходе, она сможет заставить прислушаться к себе и помочь Америке осознать, что таится в глубине ее разногласий с миром.
Вступление на этот путь ничуть не избавляет от своего рода релятивизма, который совершенно справедливо можно считать виновником. Это не традиции, не религии, не враждебные философии, которые надо вынудить сосуществовать в напряжении ('столкновение цивилизаций') или в безразличии (плюрализм, как и релятивизм). И совсем не на утопической почве обращения в одну и ту же политическую религию мир сможет придти к большему единению. Единственно возможный позитивный универсализм - это универсализм проблем и вопросов, которые всем надо решать сообща. Только на этой основе признание общих ценностей может обрести смысл.
