11 марта 2005 года. Прошло ровно 20 лет с того дня, когда к власти в Кремле пришел Михаил Горбачев, который начал программу модернизации, известную как "перестройка", но Россия не перестает меняться. Для того чтобы это увидеть, не нужно даже ехать туда.
В окне на экране компьютера, на котором я пишу эту статью, открыта он-лайновая версия на русском языке ежедневной газеты "Известия". На цветной вкладке - опус стареющей поп-звезды Аллы Пугачевой, которая сетует на свое замужество. В другой статье имеется сенсационный заголовок, вопрошающий, не собираются ли Соединенные Штаты объявить России войну. Имеются ссылки на веб-странички со сплетнями о знаменитостях, а также страничка интерактивного опроса, где Вы можете выбрать Вашего кандидата на присуждение звания человека, который несет главную ответственность за уничтожение Советского Союза.
Новыми являются не только содержание и подход к изложению материала в газете "Известия". Когда Горбачев в марте 1985 года взял в свои руки бразды правления Коммунистической партией, эта газета была собственностью Советского правительства. Сегодня она находится в частной собственности Владимира Потанина, медиа-магната вроде Мердока (Murdoch), друга Питера Мандельсона (Peter Mandelson) и одного из богатейших олигархов в России.
Однако, хотя серьезность фактографической газеты, какой были старые "Известия", уступила место стимулированию потребительского интереса и дружественности к интерактивному читателю, можно ли говорить о том, что новая газета является более смелой в политическом плане? Не очень-то, если судить по тому, что случилось после массовой резни в захваченной террористами в прошлом году школе города Беслан, в ходе которой погибло около 200 детей. "Известия" обвинили официальных лиц во лжи и неумелости и высказали мнение, что власти должны разделить вину с теми, кто захватил заложников. Но когда Кремль высказал недовольство, Потанин уволил с работы главного редактора и смягчил антиправительственный тон своей газеты.
Этот эпизод коснулся центральных вопросов посткоммунистической России. В самом ли деле смена владельцев собственности принесла стране демократию? Разве новая экономическая элита меньше переплетена с теми, кто держит в своих руках власть в Кремле, чем это было в случае с партийными руководителями в эпоху Брежнева? Разве рядовые россияне чувствуют себя в большей степени ответственными за свою жизнь при новой капиталистической системе, чем при советском коммунизме?
В последние месяцы большинство западных рассуждений по России фокусируется на якобы происходящем в высших эшелонах власти возрождении диктаторских тенденций. Сталкиваются между собой две версии. Защитники Владимира Путина ставят вопрос так: порядок или хаос. Они характеризуют правление Бориса Ельцина как время шараханья из стороны в сторону и слабого государственного управления, когда правители в российских регионах приобрели такую большую власть, что страна оказалась под угрозой распада.
Отсюда необходимость для Путина централизовать власть и закончить войну в Чечне победой, а не в результате переговоров. В то время как Ельцин вел переговоры с последним умеренным лидером, Асланом Масхадовым, Путин его неустанно преследовал и на этой неделе получил его труп.
Западные критики рассматривают ситуацию как противостояние между демократией и авторитаризмом. Но они тоже противопоставляют Ельцина и Путина, утверждая, что свободы, которые дал России ее первый президент, в настоящее время отнимает у нее его преемник. Они ссылаются на заключение в тюрьму Михаила Ходорковского (крупного акционера самой большой в стране нефтяной компании); на захват государством последней независимой телевизионной сети; и на новый закон, разрешающий Кремлю назначать кандидатов, из числа которых выбираются региональные губернаторы.
В сочетании с тем, что Путин назначил на высшие политические и административные посты офицеров вооруженных сил и органов безопасности, эти шаги, безусловно, означают укрепление того, что россияне называют "вертикалью власти". Однако они бледнеют в сравнении со сходством между Ельциным и Путиным; в этом есть куда больше преемственности, чем готовы признать многие критики Путина.
Взаимопроникновение бизнеса и политики, "зеленый свет", который Кремль дает схемам приватизации для близких дружков, избирательное закрывание глаз на налоговые махинации и коррупцию, а также использование давления против судей восходят к эпохе Ельцина.
Переход России к демократическим свободам произошел еще до Ельцина. Не кто иной, как Горбачев ввел состязательные выборы, разрешил независимые политические партии, создал парламент, отменил цензуру, покончил с "руководящей ролью" Коммунистической партии и дал россиянам право свободно выезжать заграницу. Откат от демократии начался спустя 2 года, когда его прогнали со сцены вместе с перестройкой.
Западные лидеры и советники, которых они послали в Москву, в своем сильном желании помешать возврату коммунизма в середине 1990-х годов ошибочно приняли появление в стране капиталистических институтов за демократию. Пока Ельцин принимал меры к "реформированию" России, под которым он подразумевал возможно более скорый переход к рыночной экономике, а также приватизацию возможно большей доли государственного имущества, на политическом фронте Запад был готов мириться с чем угодно.
Когда российские члены парламента колебались дать согласие на дальнейшие перемены после того, как отмена контроля над ценами породила гиперинфляцию, уничтожая накопления людей и делая нищим средний класс, Ельцин разогнал парламент, чтобы усилить власть президента.
Когда казалось, что разочарованный электорат в 1996 году может избрать в президенты коммуниста, пусть даже и такого, который признает многопартийность и выступает лишь за незначительный пересмотр связанных с приватизацией скандалов, Запад поддержал Ельцина и олигархов, которые использовали свой контроль над телевидением, чтобы не дать высказать или чтобы исказить взгляды оппозиции. Многие российские "либералы", которые недовольны Путиным, тогда поддержали нелиберальную кампанию Ельцина за свое переизбрание в президенты.
Ключевой вопрос для современной России: возможно ли оживить чувство гражданской ответственности. Социальный патернализм советской системы в годы после окончания сталинского террора уступил место политике демонтажа практически всех форм социальной помощи. Вместо бесплатного образования и здравоохранения мы имеем платные приватизированные учреждения. Правительство отменяет субсидии, которые позволяли удерживать на низком уровне тарифы на жилье и коммунальные услуги.
Сотни тысяч российских пенсионеров в последние месяцы выходят на улицы, чтобы протестовать против замены бесплатного проезда на общественном транспорте и других льгот денежными выплатами, которые, как они вполне обоснованно опасаются, либо будут задерживаться, либо не будут поспевать за ростом инфляции. И все это происходит в момент, когда неравенство доходов и без того чрезвычайно выросло.
Сейчас, возможно, уже поздно порывать с высказыванием ельцинской эпохи, что чем меньше демократии, тем легче принудительно осуществлять предлагаемые правыми экономические перемены. Путин делает все более трудным избрание в Думу для независимых кандидатов и поднимает порог для менее многочисленных партий.
Хотя антикоммунизм 1990-х годов несколько поутих, поскольку опросы общественного мнения свидетельствуют, что все большее число россиян испытывают разочарование в отношении процесса "реформ", социал-демократическая опция едва ли появится в ближайшее время. Левых по-прежнему обвиняют в том, что они являются коммунистами в более мягком обличье. В отличие от Центральной Европы или прибалтийских государств, в посткоммунистической России, как, впрочем, и в Грузии, на Украине и в других бывших советских республиках, не развилась политическая система, основанная на соперничестве между левыми и правыми.
Туманные призывы к "искоренению коррупции", довольно сильные в сравнении со слабыми позициями правительства или внешнеполитического ведомства "за" или "против" Европы и Запада, становятся доминантными темами. Но за лозунгами скрывается главный вопрос для власть предержащих и для тех, кто бросает им вызов: кто способен захватить государственную власть и тем самым обогатиться.
