Недавно на одной конференции, посвященной сталинизму и национал-социализму историк Карл Шлегель (Karl Schloegel) с огорчением рассказал об одной встрече в Калиниграде - ветерана Красной Армии с немцем, изгнанным из города, когда тот еще назывался Кенигсбергом. Это была встреча обеспеченного пенсионера из ФРГ, и дряхлого, неустроенного человек, родной город которого не сохранил и малой толики былого величия, а сам он посвятил свою жизнь гигантской сталинистской лжи. Кто здесь победитель, а кто побежденный?
С момента расширения Европы на восток, но постепенно уже с падением берлинской стены, акценты в понимании европейцами истории стали смещаться. Хотя все еще говорится о Дне освобождения, и нет ни одного человека в Европейском парламенте, кто не считал бы конец нацистской диктатуры, в особенности, что касается судьбы европейских евреев, освобождением. Сколько бы левые интеллектуалы типа Тони Юдта (Tony Judt) саркастически не повторяли бы, что только признание холокоста европейской катастрофой, заслоняющей собою все остальное, является 'входным билетом' в клуб двадцати пяти. Все же исторической заслугой европейского сообщества в послевоенное время, в том числе и Германии, является тот факт, что понимание уничтожения евреев как преступления перед цивилизацией стало центром их мировоззрения.
Но именно потому что это так, можно свободно и совершенно неагрессивно говорить, посмотрев и с другой стороны: а именно обо всех тех, для которых за террором нацистской оккупации последовали еще 40 лет угнетения и террора, порою в тех же самых лагерях. Исключительно научная дискуссия, допустимо ли сравнение обеих диктатур, затихает, как только речь заходит о тех, кому ничего иного не оставалось. Многие граждане Польши, Прибалтики или Украины живут, с горечью осознавая, что они, в конечном итоге, оказались единственными, кто по-настоящему заплатил за эту войну. Празднование победы в Москве вынуждает их на глазах у всего мира аплодировать своему собственному унижению. Так уж нужно это, на самом деле?
Задаешься вопросом, что стоит за решением Европы, отмечать 9 мая в России: действительно ли нечто большее, чем просто почтение памяти 20 миллионов советских граждан, погибших в борьбе против Гитлера. Еще в Нормандии канцлер Шредер не преодолел себя и дал достойную оценку тому вкладу в победу над Германией, который внесли американцы. Проамериканизм бывших стран Восточного блока не только для Шредера, но и для Жака Ширака после 'Письма восьмерых', словно бельмо на глазу. До сих пор ни слова не было сказано и о значении Re-Education - перевоспитания, только благодаря которому в ФРГ стало возможным создание демократических структур и разделение государства, военного аппарата и экономики.
Поэтому подспудно возникает подозрение, что в данном случае речь идет, причем в присутствии американского президента, о дальнейшем выстраивании оси Париж-Берлин-Москва, будущее которой так же сомнительно, как и ее историко-политические подходы. В то время, как Владимир Путин без каких-либо комментариев наблюдает за ренессансом Сталина, возникает, мягко говоря, вопрос, что означает тот консенсус, который здесь нам хотят продемонстрировать.
В который раз печально сказывается тот факт, что в Германии почти полностью отсутствуют традиции либерального антикоммунизма. Выдающимся сторонником его был, правда, Вилли Брандт (Willy Brandt), но в рамках восточной политики он был принесен в жертву различным послаблениям, которые были безусловно достигнуты, благодаря воссоединению семей и 'переменам через сближение'. Цена оказалась высокой. Насколько мало поколение внуков Вилли Брандта почерпнуло из идей Ханны Арендт (Hannah Arendt), Исайи Берлина (Isaiah Berlin) или Мельвина Ласки (Melvin Lasky), заметно опять же по тому полному легкомыслию, с каким Шредер собирается отмечать окончание войны в Москве.
Над Европейским парламентом часто смеются за его пристрастие к историко-политическим дебатам. Но в данном случае они просто крайне необходимы. Там, где народы Европы рассказывают друг другу свою историю, где можно открыто говорить об освобождении, поражении, коллаборационизме, зависти и озлобленности, очень скоро всякий ложный триумфализм, все претензии на знание истины в последней инстанции станут невозможны.
