Вольфганг Леонард считается одним из лучших знатоков советской системы. В интервью газете 'FAZ' он говорит о сталинизме, Вальтере Ульбрихте и своей поездке с 'группой Ульбрихта' в Германию.
Господин профессор Леонард, что Вы делали 8 мая 1945 года?
Я был членом 'группы Ульбрихта', в Берлине мы создавали районную администрацию. 8 мая мы узнали, что нам не нужно возвращаться в Брухмюле, а надо ехать в Лихтенберг, где мы теперь и будем жить, в доме 80, на улице Пренцлауэралле, и организовывать для Берлина центральный магистрат. И там мы стали свидетелями, как для церемонии капитуляции возводились большие триумфальные арки. Ведь по советскому представлению капитуляция состоялась не 8-го, а 9-го мая. В то время Берлин был полностью под советским контролем. Даже все часы показывали московское время.
Сколько Вам было тогда лет?
Двадцать четыре.
Как долго Вы уже находились в Берлине?
Восемь дней. 30 апреля, в тот день, который известен как последний день Гитлера в бункере фюрера, с его свадьбой, завещанием, а затем и самоубийством, нас, 'группу Ульбрихта', в 7 часов утра забрали из московской гостиницы 'Люкс', отвезли на аэродром, посадили в американский самолет и отправили в Германию.
Когда летели, Вы думали о том, что будет, если Гитлера захватят живым?
О Гитлере речи вообще не было. И тема его смерти нас тоже не интересовала. С типичным коммунистическим обезличиванием для нас имела значение только система, фашистская система. Сам Гитлер нас практически не интересовал.
Вы смотрели в будущее и собирались на территории Германии, занятой Советами, построить коммунистическое государство?
Нет, это не входило в наши задачи. Так оказалось позже. Но тогда мы были полностью уверены, что речь идет о единой Германии. Нас убеждали, что необходимо защищать союз западных держав с СССР, который нацисты хотят подорвать. Дело дошло даже до того, что во время лекций в Москве слово 'коммунисты' вообще перестало употребляться. Мы были уже не коммунисты, мы вдруг стали 'антифашистско-демократическими силами'.
А как Вы вообще очутились в Москве? Как Вы попали в 'группу Ульбрихта'?
Я сын писательницы-коммунистки Сузанны Леонард, близкой подруги Розы Люксембург и, прежде всего, Карла Либкнехта. Она была активным членом партии, пока не покинула ее в 1925 г., оставаясь при этом 'непартийной коммунисткой'. В 1931 г., в 10 лет, я стал членом пионерской организации, получил галстук с надписью 'Будь готов - всегда готов!', пел коммунистические песни и агитировал на выборах за Коммунистическую партию Германии, писал призывы специальным мелом, который не смывался.
В 1933 г. меня сразу же отправили из Германии в Стокгольм, в загородный интернат. Моя мать осталась в Германии, чтобы заниматься антифашистской деятельностью. В 1935 г. она приехала навестить меня, а в это время ее группа провалилась. Она уже не могла вернуться. Но в Швеции мы оставались, к сожалению, еще только 6 недель. Она спросила меня: 'Ты уже взрослый мальчик. Куда нам ехать - в Манчестер или в Москву?' Я ответил: 'Глупый вопрос, конечно же, в Москву'.
И вот Вы получили Москву. Вашу мать сослали в Воркуту, после 1935 г. Тогда у Вас никаких сомнений не возникло?
Конечно. Среди молодежи я, наверное, был одним из тех, кто больше всего сомневался в сталинизме. Но было два уровня. На основном уровне я был 'за'. Марксизм-ленинизм - самое верное ученье, потому что оно научное. Конечно же, у Советского Союза есть, к сожалению, ошибки, пережитки прошлого, и поэтому происходят непонятные вещи, - думал я. Но вдруг начались массовые чистки, им подверглось за два года от 2,5 до 5,5 миллиона человек. Но что было новым и очень важным, так это то, что арестовывались самые верные сторонники, не враги, а сторонники, активисты. А среди них и моя мать, 26 октября 1936 г. Все уже знали, что это значит: арестован, и ничего больше не слышно.
И как долго Вы ничего не слышали о Вашей матери?
Примерно восемь месяцев. В конце 1936 г. она оказалась в Воркуте. Тогда это называлось 'Воркутстрой'. Она получила сначала 5 лет. Тогда это был минимальный срок.
Ваша мать была сослана на каторжные работы?
Да, Воркута - это лес и уголь. Работа на шахте в нечеловеческих условиях, но она была невероятно крепкой и выдержала все.
Когда Вы снова встретились с Вашей матерью? Что это был за день? Вы помните?
В августе 1948 г. я проводил отпуск в Цинновице, это такое местечко на Балтийском море. Тогда я был преподавателем в партийной школе СЕПГ. И вдруг мне звонят: 'Твоя мать вернулась'.
Вы жили в гостинице 'Люкс' - и это Ваша судьба в той ситуации в Москве, достойной пера Кафки, со всеми этими сценами предательства и клеветы, подлости, достаточно вспомнить имя Херберта Венера. Какой Вы вспоминаете гостиницу 'Люкс'?
Гостиница 'Люкс' был цитаделью мировой революции. Но об этом у меня ясного представления не было. Я поселился в гостинице в 1943 г., после окончания школы Коминтерна, как молодой начинающий функционер. И я жил не в главном здании, но в очень простом доме, во дворе, который тоже относился к гостинице.
Вы встречались там с Хербертом Венером?
Нет, в Советском Союзе Херберта Венера вообще не было, его звали Курт Функ. Я никогда с ним лично в Советском Союзе не встречался. О Курте Функе я услышал в конце 1942 г., в школе Коминтерна, в Башкирии: 'Предательство ренегата Курта Функа'. Я познакомился с ним лично в 1950 г., когда приехал в ФРГ.
В середине 40-х годов Вас готовили как одного из молодых перспективных кадров, чтобы после окончания войны направить в Германию, или у Вас была другая перспектива?
В 1942-1943 гг. школа Коминтерна должна была своевременно подготовить функционеров, для работы в странах после разгрома фашизма. Поэтому существовали немецкая секция, австрийская и, что примечательно, секция судетских немцев. Были и испанцы, и французы, итальянцы и некоторые другие. Занимались политологией и практическим занятиями: как подделать документы, пересечь границу, как вести себя, работая нелегально. То есть, такие вещи, которых в западных университетах на факультетах политологии не преподают.
Потом Вы оказались в 'группе Ульбрихта'. Как это случилось?
Да, мне тоже хотелось бы это знать. Я, как и все другие, окончил школу Коминтерна в 1943 г. Коминтерн распустили. Затем мы приехали в Москву и получили распределение. При Сталине в Советском Союзе на работу сам никто не устраивался, всех распределяли, и никто не задавал вопросов. Мне сказали: 'Ты пойдешь в институт номер 99'. Как выяснилось, это было московское отделение национального комитета 'Свободная Германия'. Я пришел к Херрнштадту. И стал чем-то вроде мальчика на побегушках и начинающим журналистом в еженедельной газете 'Свободная Германия'.
Первым журналистским заданием было для меня еженедельное составление сводок о бомбардировках. Но неожиданно, я так и не знаю, почему, меня взял к себе Антон Аккерман. Он сказал: 'Теперь ты будешь диктором на радиостанции 'Свободная Германия''. Мы были против Гитлера и национал-социалистской системы. Но слово 'социализм' не звучало, не было ни Маркса с Энгельсом, ни Тельмана, и вообще никаких коммунистов, равно как и социал-демократов. Мы были патриотами, такими патриотами, какими сейчас вряд ли кто-то может быть в Германии. Так я и провел последний год войны в Москве.
Когда Вы присоединились в Москве к 'группе Ульбрихта', Вы встречались с Ульбрихтом, и что он был за человек?
Как всегда нас очень поздно ставили в известность. 27 апреля 1945 г. я сидел в студии радиостанции Национального комитета, вдруг звонок: 'Леонард, быстро к Ульбрихту в гостиницу 'Люкс', комната номер такая-то, сразу же после последней передачи'. Я пришел к Ульбрихту, и он сказал: 'Хорошо, товарищ Леонард, мы едим с Вами в Германию', - с совершенно невыразительной интонацией, как всегда. 'Нужно решить еще пару практических вопросов. Тебе нужно приобрести новую одежду, в институте 205. Лучше всего приходи через два дня и принеси с собой все документы. 29 апреля мы собираемся у Вильгельма Пика'. Это был самый приятный вечер, который я когда-либо проводил в Советском Союзе. У каждого было по рюмочке водки, и вдруг Вильгельм Пик сказал: 'За нашу будущую работу в Германии!'
Что Вы слышали в Москве обо всех тех ужасах, которые творились в 'Третьем рейхе', - о концентрационных лагерях и массовом уничтожении людей?
В 1942-1943 г.г. у нас была довольно точная информация о страшных концентрационных лагерях, правда, несколько смещенная: об уничтожении евреев почти не упоминалось. Говорилось, что уничтожаются славяне и особенным преследованиям подвергаются все прогрессивные силы.
До 1945 г. Вам было известно об Освенциме?
Об Освенциме мы узнали очень поздно, но все же узнали.
Итак, Вы приехали в последние недели войны в Германию в составе 'группы Ульбрихта'. Какова была ситуация? Куда Вы прилетели из Москвы?
В тот вечер у Вильгельма Пика, 29 апреля, когда мы сидели все вместе, Ульбрихт сказал: 'Завтра утром, в шесть часов, мы собираемся у гостиницы'. Я пришел ровно в шесть, и мы поехали на аэродром. Я вообще не знал, куда мы едем. Вопросы задавать было не принято. В полете Ульбрихт сказал: 'Ты, знаешь, Владимир - не очень хорошо. У тебя нет немецкого имени?'. Я сказал: 'Хорошо, тогда можно Вольфганг'. 'Ну вот, тогда и будешь Вольфгангом'.
Вы хотите сказать, что Вы не были верным приверженцем сталинской системы?
Да. По многим проблемам я был очень критически настроен, но никогда не чувствовал такой безнадежности, как 30 апреля 1945 г. С одной стороны, у меня была надежда, что в Германии никогда не будет советской системы, что это будет антифашистская демократическая республика с широкой самостоятельностью. Вторая надежда была еще более сильной: когда фашизм будет побежден, Советский Союз станет более свободным и терпимым. Лагерей больше не будет, а невинные возвратятся, колхозы будут распущены, а церковь снова станет легальной. Не будет партийного контроля над искусством и литературой. Сталинское руководство очень умело внедрило эти идеи, и они были стимулом для борьбы: не только за свободу и независимость страны, но и за другую, лучшую жизнь. Я верил в это.
Вы все же не ответили нам на один вопрос: кто же он был, Ульбрихт?
Положительный: трудолюбивый, точная память, интересовался кадровыми вопросами - любимое выражение: 'Его - берем, его - назначим'. Организационные вопросы, крестьянская хитрость. Например, вот он просматривает 'Правду' и говорит: 'Ага, Кремль хочет то-то и то-то'. То есть, тактик, организатор, а ко всему остальному - никакого интереса. Никакого интереса ни к книгам, ни к литературе, ни к картинам, ни к музыке, ни к чему. Я, ни в коем случае не считаю, что каждый должен всем интересоваться, но хотя бы чем-то, хоть малость какую-то.
Итак, Вы приземлились в Германии 30 апреля.
30 апреля мы приземлились восточнее лини Одер-Нейсе, в польской Калаве, Калау, раньше относившемся к Германии. Мы приземлились на аэродроме, в поле. К нам подъехала машина, из нее вышел офицер высокого звания, увидел Ульбрихта, обнял его, а нам лишь бегло кивнул, - иерархия всегда была очень важной вещью. Потом он сказал: 'Товарищи, мы сейчас с Ульбрихтом уедем, а вас довезут до ближайшей комендатуры, правда, на грузовике. Но потом все будет хорошо'.
Неожиданно подъехал грузовик, и мы поехали в Сквирцину. Там находилась большая советская комендатура. Все солдаты и командиры вежливо встали, а комендант сказал: 'Мы очень рады приветствовать новое немецкое правительство'. Меня бросило в жар, потом в холод, а Ханс Мале сказал: 'Мы не правительство'. Но когда он это сказал, то офицеры уверились в этом еще больше. С нами обращались невероятно хорошо. На следующее утро у каждого было по машине, у каждого - советский шофер, у каждого - прикомандированный советский офицер, и у каждого по красному армейскому вымпелу. Сначала мы отправились в Кюстрин, потом через Зееловские высоты. Это было 1 мая. Мы ехали точно по тому пути, по которому две недели назад шла Красная Армия, и видели все разрушения. Потом мы добрались до Штраусберга. Тогда это был ад кромешный, главный узловой пункт наступавшей советской армии.
Вы помните свою первую встречу с немцами? Вы ведь пришли в эту страну вроде победителя.
Первая встреча была в Брухмюле. В 9 часов в дверь тихо постучала дрожащая женщина и сказала, запинаясь, потому что думала, что мы были очень важными русскими: 'Мне сказали убраться здесь'. Я сказал: 'Можно спокойно говорить по-немецки, а уберусь я сам. Пожалуйста, садитесь. Вы первая из немцев, кто встретился мне'. Потом я побеседовал с ней. Она сказала: 'Сейчас все хорошо. Но первые недели были ужасными'. Я спросил: 'Что еще устроили нацисты?' И тут она рассказала об изнасилованиях при вступлении русских. Так что об этом я узнал после первой же ночи, проведенной в Германии.
С чего Вы начали с Вашей 'группой Ульбрихта', с создания администрации?
В первый день в Берлине, 2 мая, вообще ничего еще нельзя было делать. Кругом были пожары. Вечером, на заседании, Ульбрихт объяснил нам, что нужно делать. Во всех 20 районах Берлина мы должны были организовать районные администрации. По схеме: как можно больше социал-демократов. Во-вторых, во всех западных районах нужно было назначить в администрацию одного чиновника с научным званием, готового сотрудничать с нами, и одного священнослужителя, который должен возглавить совет по делам церкви. И все это как можно быстрее.
Кто-то спросил: 'А наши товарищи?' На что Ульбрихт ответил: 'Наши товарищи будут только на таких постах, как заместитель бургомистра района, заведующий отделом кадров и заведующий отделом образования'. И затем ответил с ухмылкой: 'Потом сюда добавится работа с молодежью, а позднее и полиция. Давайте, за работу!' Я получил район Вильмерсдорф в британском секторе. Первым в моем списке значился Вольфганг Харих. Но мне нужен был кто-то из буржуазии с научным званием, а это было не так уж просто. Мне удалось найти его только на третий день.
Как долго Вы работали в 'группе Ульбрихта' и в том, что из нее получилось позднее? Когда и почему Вы расстались с ними?
В середине июля была создана общая союзническая комендатура. Я страшно удивился. Потому что первое, что эта общая комендатура постановила - приказом номер 1- было: все меры, предпринятые с согласия или по заданию советским военным командованием, остаются в силе до дальнейших распоряжений. Об этом нам сказал еще раньше Ульбрихт. Но я подумал про себя: 'Вряд ли западные союзники настолько глупы'. Но Ульбрихт оказался прав, все осталось по-старому. Сначала я был настроен оптимистически. Я верил, что мы занимаемся построением антифашистской демократической Германии.
Впервые я столкнулся с четырьмя партиями. Для меня, приехавшего из Советского Союза, это было нечто совершенно новое. У нас были КПГ, СПГ, ХДС и еще ЛДПГ, - четыре партии, поначалу имевшие даже различные газеты и свободно общавшиеся. Но уже осенью 1945 г. ко мне снова вернулись критические мысли, особенно после объединения СПГ и КПГ. 21 и 22 апреля 1946 г. я присутствовал на образовании СЕПГ, во дворце Адмиралтейства. Нужно ли было, действительно, создавать единую партию, не лучше ли было бы дружеское сотрудничество двух левых партий? У меня снова появились сомнения. И с каждым месяцем становилось все хуже и хуже. Все больше Советского Союза, все чаще Ленин и, наконец, на зданиях партии - Сталин. С сентября 1947 г. и до 1948 г. один удар следовал за другим.
И тогда Вы ушли?
Да, с лета 1948 г., рискуя жизнью, я готовил побег. Дело было не в том, была ли Германия разделена или едина, а в том, что я понимал: здесь нет антифашистской демократии, здесь, на немецкой земле, создается сталинская система. И мне нужно участвовать в этом? Нет, спасибо. Я надеялся, что кто-нибудь будет протестовать против этого, и тут появился Тито. Югославские коммунисты отказались выполнять советские приказы. И я сразу понял: я за югославов.
Я тайком встречался с югославами, причем нашим любимым местом встреч, что характерно, была станция Целендорф, в американском секторе. Коммунистам, настроенным критически, приходилось встречаться в американском секторе, потому что иначе встретиться было невозможно. Я хотел поехать в Югославию, чтобы показать, что есть другой путь к социализму. Слава богу, как высокопоставленный функционер я имел деньги, и, слава богу, что я знал, как нелегально пересекать границу. Итак, 12 марта 1949 г. из партийной школы СЕПГ, где я преподавал, я отправился в Дрезден, а из Дрездена в Бад-Шандау, поближе к чехословацкой границе. В определенном месте, по договоренности, я встретился с проводниками. И на следующий день я был, хотя и не на свободе, но уже в Чехословакии. 25 марта я приехал в Югославию, в страну с красными знаменами и коммунистической партией, но которая была против Сталина и шла по совершенно новому пути.
Вольфганг Леонард, сын коммунистки, проведшей в советских лагерях в общей сложности 12 лет и знавшей, как никто иной, взлеты и падение марксистской утопии. Леонард считался одним из лучших знатоков советской системы. Входя в 'группу Ульбрихта', он был одним из первых эмигрантов, вернувшихся еще до капитуляции в Германию, чтобы создавать в стране новый порядок. Антифашистский и демократический, как тогда думали, а на самом деле, как оказалось, сталинистский. Леонарду удалось в конце 40-х сначала уехать в Югославию, попавшую тогда к Москве в немилость, и еще некоторое время он лелеял мечту о свободном социализме. Но затем он решил переехать в ФРГ, чем и увенчалась его победа над утопией. Одним из известнейших его произведений является книга 'Революция отпускает своих детей' ('Die Revolution entlaesst ihre Kinder').
____________________________________________________
Спецархив ИноСМИ.Ru
