Горбачев оказался быстрее. Более трех часов я, ведя записи, пробовал весь ассортимент вин Молдавии. Под конец 'дегустации', которая проходила в кишиневской школе виноделов, мы были все уже на 'ты': гость из Berliner Zeitung, директор, человек из министерства, партийный и комсомольский секретари. Да кто в этот весенний день 1985 года не использовал бы визит из Берлина, чтобы не пропустить чарку-другую. Никто не подозревал, что в столе нового главы КПСС Горбачева уже лежит 'сухой закон'. Чуть позднее были резко сокращены производство и продажа алкогольных напитков всех видов, виноделам дали указание перейти на соки и овощи. Для виноделов это была не лучшая идея, а с моим материалом о Молдавии было покончено. Кампания Михаила Горбачева не могла быть темой для материала, если не было желания напугать граждан ГДР.
Замешательство, вызванное указом Горбачева, было лишь причудливым провозвестником того, что последовало вслед за этим. До середины восьмидесятых годов для освещения советской тематики в средствах массовой информации ГДР существовали большие ограничения. Как правило, в ГДР не рекомендовалось обращаться к темам, которые были нежелательны для советского руководства. Для журналистов из социалистических стран и без того существовали значительные ограничения на передвижения. Итог: круг возможных для освещения тем был очень небольшим. С перестройкой и гласностью постепенно становилось больше возможностей и для иностранных журналистов. Корреспонденты из ГДР оказались в странном положении: многие темы, которые живо обсуждались теперь в СССР, рассматривались в Берлине как 'неподходящие' для освещения.
В августе 1987 года, через два года после прихода к власти Горбачева, я приступил к работе в качестве постоянного корреспондента Berliner Zeitung в Москве. Уже через несколько дней я получил приглашение в Кремль: депутаты Верховного Совета обсуждали по телемосту с депутатами из США проблемы глобальной безопасности. Дискуссия транслировалась по государственному телевидению СССР - для того времени сенсация. Я подготовил материал, но он не был опубликован. На следующий день я узнал из редакции, что дома подобные мероприятия независимо от темы и проведения были в числе запрещенных. Такой же 'телемост' Москва-Бонн вызвал такое раздражение в руководстве СЕПГ, что на его освещение был вынесен запрет.
В Москву я отправился в надежде, что курс Горбачева был правильным рецептом для решения не только громадных проблем, существовавших СССР. Как и многим коллегам, мне хотелось, чтобы перестройка и гласность нашли свое отражение в ГДР, особенно в информационной политике. Глупое высказывание секретаря ЦК Курта Хагера (Kurt Hager), мол, нам не следует менять обои только потому, что сосед делает ремонт, отрезвило. Во внешнеполитическом отделе редакции были едины в том, что в газете, тем не менее, надо больше рассказывать о перестройке. Бо Адам (Bo Adam), заведующий отделом, выдвинул неофициальный лозунг: границы расширить.
В руководстве редакции материалы о Советском Союзе, как, видимо, и во всех средствах массовой информации, были делом главного редактора. В других редакциях это означало зачастую строгую регламентацию, некоторые руководители в то время вообще вычеркивали из планов щекотливую тему перестройки. В Berliner Zeitung было иначе. Казавшийся зачастую ворчливым и усталым Дитер Кершек (Dieter Kerschek) был главным редактором, который хотел делать интересную газету, и он постоянно пытался выходить за установленные рамки. Как он относился к перестройке лично - не знаю, но материалы из СССР имели для него, во всяком случае, большое значение.
Наиболее ходовыми были репортажи из глубокой провинции, материалы с отдаленных мест, которые затем осторожно проецировались на проблемы, касавшиеся всего общества. Иногда это было несколько строк или небольшая информация, имеющая к ним отношение. Состояние упадка на транспорте СССР, положение советских немцев, калым за невесту в Средней Азии, народное движение в Прибалтике - читатели могли всегда найти эти темы, которые они напрасно искали в других средствах массовой информации ГДР, в Berliner Zeitung.
Разумеется, это не всегда получалось. В газету еще как-то попал материал о группе брейкданса казахского комсомола, но пассажи о попытках клуба стать самостоятельными в экономическом плане были вычеркнуты. Статья о деревне, переживавшей при Горбачеве приток новых крестьян, не появилась вообще. Проблема, видимо, заключалась в том, что большинство новых крестьян прибыли из промышленных центров, а в ГДР там и без того было мало рабочей силы.
Попытки обращаться к большой политике заканчивались, как правило, одинаково. Во время встречи Горбачева и Рейгана (Reagan) в начале лета 1988 года Berliner Zeitung получила сразу две аккредитации - из Берлина на нее отправился Бо Адам. Каждый день мы готовили свои собственные материалы, и каждый день в газете появлялись наши авторские строки. Однако тексты, незначительно измененные, давались от информационного агентства ADN. Заместитель главного редактора, дежуривший каждый вечер, предпочитал не рисковать.
Но многие статьи вообще не готовили: слишком размытыми были границы между пониманием реальности, самоцензурой и трусостью. Новая роль русской церкви? Что было бы с такой статьей на этапе, когда дома руководство ГДР рассматривало церковь в качестве пятой колонны? В лучшем случае, - несколько пассажей исторического плана. Демократизация? Разнообразие средств массовой информации? Перестройка в Союзе писателей? Невозможно. Летом 1989 года я взял в Союзе писателей интервью, случайно. В конечном счете, оно было опубликовано, но не в Berliner Zeitung. После некоторых колебаний его опубликовало издание "Sonntag", предшественник нынешнего еженедельника "Freitag".
5 или 6 октября 1989 года московские корреспонденты ГДР были приглашены посольством на презентацию книги. Изданная на русском языке книга называлась 'Социализм в цветах ГДР'. В числе авторов были Хонеккер (Honecker), Хагер и Кренц (Krenz), в конце - были пустые страницы для записей. Я тоже пришел, поскольку был уверен, что это было обязательно в связи с предстоящей 40-й годовщиной. В заключение я позвонил в редакцию и был поражен: не надо было ничего ни о годовщине, ни о книге. В Берлине, очевидно, уже давно были другие проблемы.
