Философ Мишель Серр (Michel Serres), член Французской Академии и профессор Стэнфордского университета, автор недавно вышедшей книги 'Ветви' (изд. 'Le Pommier') говорит в интервью 'Le Figaro' о том, что дискуссия по вопросу Европейской Конституции стала для граждан возможностью высказаться о том, каким должно быть становление современного проекта и 'необратимого процесса, который им управляет'. Высказаться, ссылаясь на радикально противоположные 'идеи человека и общества'.
Le Figaro. - Какие основные уроки, на Ваш взгляд, можно извлечь после французского референдума и всенародного опроса в Голландии?
Мишель Серр. - Референдум, который только что пережила Франция, косвенно указывает на наличие одной ставки, очень отдаленной от своего реального объекта (выбор в пользу или не в пользу Конституции для Европы). Главный урок, который я извлекаю из краха 'адвокатов' Конституционного договора, - это не констатация политического кризиса, чему уделяется большое место в комментариях в последние дни; это скорее тот урок, что 'землетрясение' на выборах обнажило линию раздела более глубокого и более фундаментального - в том, что касается идеи общества, желаемого нами. С этой точки зрения, дискуссия о будущем Европы стала удобным случаем для тотального переопределения политических и социологических расхождений, к которым мы привыкли за полвека. Именно это новое определение интересует меня, поскольку оно отбрасывает все критерии, все категории, в которых мы привыкли мыслить становление наших обществ.
- Итак, по Вашему мнению, французы неожиданным образом высказались по поводу идеи желаемого общества?
- В самом деле, сверх того, что многие описывают как политическое 'цунами', драматический поворот событий на референдуме, как во Франции, так и в Голландии, показывает, что в западных странах, вот уже двадцать лет как наблюдается напряженное противостояние различных идей о человеке и обществе, и эта напряженность все растет. И данный раскол, имеющий антропологическую природу, переворачивает сегодня ставки политические, социальные, предвыборные, и находит в них свое выражение.
- Во Франции и в Голландии избиратели в меньшей степени высказались по поводу европейского проекта, чем по поводу современного проекта как такового?
- Что следует отметить в связи с этими референдумами, - так это то, что избиратели стали рассматривать поставленный вопрос, чтобы дать на него глобальный ответ, очень отдаленный от своего объекта. В противоположность видимости, в своем выборе они руководствовались не одобрением и не отрицанием конституционного договора, есть более существенная альтернатива - обдуманное принятие или ясный отказ от современного общества, его проекта и его правил. В этом смысле, референдум, прошедший в прошлое воскресенье, - составляющая политических событий, которые сами по себе проясняют эволюцию культуры в целом. С этой точки зрения, поражение сторонников конституции, напоминает мне скорее последние американские выборы, чем события 21 апреля 2002 года, на которые так часто ссылаются с начала прошлой недели.
- Потому что похожие страхи и навязчивые идеи нашли свое отражение как в одном случае, так и в другом?
- Не будем спешить! И воздержимся от использования вокабул, которые граничат со словом 'анафема', особенно, когда ситуация накаляется, как сейчас, после референдума. Нет, то, что роднит европейский референдум и последние президентские выборы в США, это то, что и то и другое было косвенным орудием массового суждения об эволюции наших обществ в целом.
- Не коснулся ли самый глубокий раскол нашей идеи прогресса? Разве не определение прогресса проводит одну из самых главных разделительных линий в нашем обществе?
- 2 ноября прошлого года, многие 'бушисты' не только выступили против либерализации некоторого числа социальных и моральных ограничений, например, в вопросе об абортах или гомосексуальных браках. Они противопоставили этой либерализации категорический отказ от главного направления, которое, на их взгляд, принимает мировая история. Они в частности отвергли процесс, в который мы вовлечены. Аналогия между разделением, которое произошло в вопросе Европейской конституции, с этой точки зрения, поразительна. Те же самые вопросы волновали избирателей 29 мая. Для некоторых французов глобальные тенденции развития наших обществ - нечто вроде образца. Для других этот порядок неприемлем. Референдум, следовательно, обнажил более существенный раскол, чем расхождение между сторонниками той или иной экономической модели или той или иной модели экономической интеграции. Определяющим критерием была, на мой взгляд, не точка зрения французов на столь различные ставки, как ослабление регулирования или черновой проект межгосударственного суверенитета, но оценка необратимого процесса, который управляет нашими обществами - и той радикальной новизны, что он привносит.
- В одной из последних Ваших книг, 'Hominescence', Вы размышляете о радикальных антропологических изменениях. В какой степени они стали определяющими, в том, что касается создания судьбоносной общности идей по обе стороны Атлантики?
- В книге 'Hominescence'(1), я ссылаюсь на проблемы, поставленные медициной, биологией, фармакологией. Я размышляю над тем, как увеличение средней продолжительности жизни отражается на нашем понимании человеческого. Упомянем здесь головокружительное падение числа людей, занятых в сельском хозяйстве, в течение XX века. За сто лет это число упало от 79% до 2,3 %. Вот пример решительной антропологической революции. Эра, начавшаяся в период неолита - когда появляется сельское хозяйство - возможно, завершается. К тому же, если напрашивается параллель между 29 мая и 2 ноября, то она, на мой взгляд, в том, что в каждое голосование стало поводом для того, чтобы подтвердить примат антропологической ставки над политической ставкой, кажущейся очевидной. И то, что как в том, так и в другом случае, избиратели в кабинах для голосования отреагировали на глубинные изменения, которые увлекают человека в его нынешнем состоянии в сторону радикальной новизны. . .
- США часто воспринимаются, как предвестники судеб всего Запада. Что Вас, профессора Стэнфорда, в этом поражает?
- В данном случае, меня поражает, что в Америке, где я провожу половину года, явный разрыв между двумя популяциями, одна из которых сопротивляется тому, что я называю процессом 'гоминесценции' (2); а другая, что заглядывает в будущее, принимает этот процесс и приветствует его.
- И этот разрыв, на Ваш взгляд, не сводится к социальным или этническим расхождениям?
- Абсолютно не сводится! Поскольку он приводит к столкновению групп граждан, которые перестали себя осознавать как группы, в той мере, что они придерживаются ценностей практически противоположных. В американском обществе, где процесс 'гоминесценции' стал образцом, в этом обществе очень хорошо заметно, кто те, что ненавидят этот процесс и отвергают эту антропологическую революцию, и кто те, что его превозносят. Настоящие расхождения в политических дискуссиях в этой стране, разгадку которой знал еще Токвиль, носят антропологический характер. Они касаются идеи человека. И это будет происходить и у нас, в Европе, медленно, но верно.
______________________________________________________
(1) Hominescence, Мишель Серр (изд. Le Pommier, 2001)
(2) Позволим себе привести здесь предисловие Мишеля Серра к его книге 'Hominescence', чтобы прояснить данное словоупотребление (прим. переводчика):
'Что нам оставил XX век? С 1945 года атомная бомба угрожает истребить человечество; зато нам более не угрожает ветряная оспа, зло, искорененное в 1970 году; будем ли мы употреблять в пищу ГМО, генетически модифицированные организмы? Вооруженное компьютером, изменится ли наше мышление? Таковы новая смерть, новое тело и новые сети.
Чтобы обобщить эти эволюционные инновации, я изобрел слово гоминесценция (hominescence). Это слово подобно таким словам как отрочество (adolescence): человек еще ребенок, но в нем уже формируется взрослый; или люминесценция: из слабого лучика рождается свет. . . эти слова проясняют смысл этого неологизма, он странен и точен, он обозначает возникновение человеческого.
Когда своим телом и своей смертью человек изменяет отношение к себе, когда сельское хозяйство и климат изменяют отношения человека к миру, и когда коммуникация изменяет отношение человека к себе подобным, - идет ли речь во всех этих случаях об одном и том же человеческом существе? Мы живем в решающий момент для процесса, который нас формирует. У одних это вызывает беспокойство, другие с энтузиазмом воспринимают это новое рождение. Мы порождаем его, не зная, какой человек родится, какой умрет и какой будет превознесен'. (http://www.unige.ch/fapse/SSE/groups/life/livres/alpha/S/Serres_2001_A.html)
