Восемь часов вечера. В одном из берлинских ресторанов Амстердам (Amsterdam) заказывает себе суп, Ульрих Шрайбер (Ulrich Schreiber), председатель оргкомитета международного литературного фестиваля - котлеты. Амстердам и Шрайбер познакомились в Мещанском суде, где две недели назад к девяти годам заключения в колонии были приговорены Ходорковский и Лебедев. Там Шрайбер пригласил Амстердама выступить этой осенью на фестивале. И Амстердам тут же дал согласие. Идея ему понравилась: 'Мы должны, когда говорим о России, больше обращать на наш язык'. Демократия, по его словам, всего лишь красивое слово для автократии; процесс, по меньшей мере, тот, в котором он принимал участие, - отлично поставленный спектакль, который должен был придать видимость законности разрушению самого успешного российского частного предприятия. Амстердам был вынужден довольствоваться там ролью статиста: 'Я просто сидел и слушал, как судья вымучивала текст, который она, очевидно, видела и сама в первый раз'.
Это должно было показаться обидным, поскольку 49-летний канадец хороший оратор. Этим вечером он тоже говорит, будто участвует в прениях сторон. Предложения, имеющие для него особенно большое значение, он повторяет в разных вариантах. Такие словосочетания, как 'крупнейшее государственное воровство со времен Второй мировой войны' и 'чеченизация России', он произносит подчеркнуто громко.
В ресторане сидят люди, знающие себе цену. Амстердам отказывается от белого вина, которое хочет налить ему официант. Рабочий день для него не закончен. В его номере в берлинском отеле уже ждет коллега, прибывший специально из Москвы. Этой ночью им предстоит еще кое-что обсудить: 'Речь идет о жизни и смерти'.
Амстердам откладывает в сторону ложку, давая понять, что говорит это серьезно. Содержание в лагере, если следовать его теории языка, является всего лишь красивым словом, под которым понимается смертная казнь. И он, дескать, убежден в том, что никто в Кремле не прольет и слезы, если его подопечного найдут однажды утром с вилкой, воткнутой в шею. С другой стороны, он вполне уверен, что в Сибирь Ходорковского не отправят: 'Он им нужен в Москве, чтобы унижать его'.
Ходят слухи, что вскоре против него будет организован еще один процесс по обвинению в отмывании денег, и исход его ясен уже сегодня. Суд будет придерживаться позиции прокуратуры вплоть до последней детали. Будет ли тогда Амстердам подавать апелляцию? Нет, этого делать он не будет. Это не обещает ему ничего, кроме новых унижений. Он намеревается продолжить борьбу за освобождение своего подопечного на политической арене. Поэтому его семья переселилась из Канады в Лондон, поэтому он ездит по европейским столицам. И по этой же причине на этой неделе он приехал в Берлин. 'За пределами Москвы нет ни одного человека, кто бы еще верил Путину так, как Герхард Шредер (Gerhard Schroeder)', - говорит он.
И что тот делает? В период самой кульминации кризиса ЮКОСа настраивает представителей энергетической отрасли инвестировать в России еще большие средства. Для Амстердама это доказательство двойной морали в немецкой внешней политике, не выдерживающей сравнения с аргументами периода войны в Ираке. 'Я действительно с удовольствием бы спросил вашего канцлера, почему он подходит к России с другими мерками'. Он, дескать, с удовольствием бы поговорил также с предпринимателями, последовавшими требованию Шредера. Поскольку он, разумеется, знает, что момент для инвестиций неблагоприятный. Канцлер, вопрос доверия, запланированные новые выборы. А с экономикой нельзя говорить, используя аргументы морального плана. Кроме того, стратегия Кремля, судя по всему, дала всходы. По поводу процесса против Ходорковского сказано все, что можно было сказать. Редакционные статьи превратились в макулатуру, возмущение спадает. И разве большинство россиян не радуется вынесенному приговору?
Амстердам качает головой. Это, мол, говорит Кремль, а он, дескать, видит иную картину. В Москве, по его словам, он не может сделать и шага, чтобы с ним кто-нибудь не заговорил. К нему подходят люди, понявшие, что этот процесс изменил Россию в направлении, имеющем мало что общего с бумажными конституционными принципами, о которых не устает говорить президент. 'Я верю в Россию', - говорит Амстердам с необычным пафосом. Кроме Ходорковского, у него практически больше нет клиентов. Работа, считавшаяся два года назад как хорошо оплачиваемая, превратилась в миссию. Когда она будет завершена, он хочет написать об этом книгу. А если выполнить ее не удастся? Амстердам качает головой. Он - адвокат, а адвокаты мастера убеждать в том, что все в их руках.
