Это должно было стать периодом эйфории Евросоюза. Его грозный советский сосед канул в небытие, Центральная Европа освободилась, недавно созданный евро удерживал прочные позиции, бывшие экономические инвалиды вроде Ирландии процветали, а бывшие полицейские государства вроде Испании стали образцовыми демократиями - казалось, ЕС был на пути в рай.
Увы, судя по последним событиям, ЕС заплутал где-то в лабиринтах непростой европейской истории как раз тогда, когда казалось, что благородные видения его основателей близки к почти утопическому осуществлению.
Отказ французских и голландских избирателей принять европейскую конституцию и последующая неспособность европейских лидеров договориться о бюджете на ближайшие семь лет создают впечатление, что идея Объединенной Европы взмыла так высоко, так быстро и с таким грузом, что теперь вынуждена резко пикировать.
За результатами референдумов стоят подозрения голландцев, что амбициозный документ еще сильнее уменьшит их национальное государство, которое, на их взгляд, и так находится под серьезной угрозой со стороны быстро растущей мусульманской общины, и обеспокоенность французов судьбой таких традиционных социальных льгот, как 35-часовая рабочая неделя и шестинедельный летний отпуск. Решение Великобритании отложить свой референдум усилило впечатление, что для конституции наступила клиническая смерть.
Провал бюджета также отразил проблемы, которые на самом деле глубже текущих обстоятельств. Требования Тони Блэра, чтобы Брюссель погасил задолженность перед Лондоном вместо давней договоренности о скидках, стало суровым напоминанием о том, что Великобритании исторически не доставало энтузиазма в отношении всего радикального в целом и объединения Европы в частности. Отказ Великобритании, в то время как новые члены ЕС ожидают такого же масштабного финансирования, которое получали новички до них, обнаружил растущее нежелание богатых регионов Европы финансировать более бедные.
Тем временем возражения Лондона против щедрых субсидий, которыми традиционно пользуются французские фермеры, усилили впечатление, что пока ЕС пытался поднять свою Вавилонскую башню на новую высоту, ее основания трещали по швам.
Столкнувшись со всей этой неразберихой, раздраженный Жан-Клод Юнкер (Jean-Claude Juncker) - премьер-министр Люксембурга, председательствовавший на провальном саммите ЕС на прошлой неделе, - саркастически заметил перед поездкой в Северную Америку, что ему предстоит 'удовольствие объяснить суровость и силу Европы'. На наш взгляд, сама претензия на объединение концепций Европы и силы, скрытая в этом заявлении, была первородным грехом современной Европы.
Предшественник ЕС, Общий рынок, меньше думал о власти и больше о гармонии. Он был основан на благородных посылах бывших заклятых врагов, которые хотели забыть прошлое и примирить экономики. Они не думали о геополитическом господстве.
Однако в последние годы вновь осмелевшая и вдохновляемая Францией Европа попыталась стать противовесом Америке как единственной сверхдержаве. Это сыграло определенную роль в поспешном расширении на восток, которое быстро показало себя постыдно лишенным истинно общего склада ума: широко распространенные опасения того, что польские сантехники и пекари 'захватят' Берлин и Париж, превратили высокие прошлогодние идеалы панъевропейской солидарности в пустые слоганы.
Причины этой неудачи разнообразны. Частично в ней виновато преждевременное восхваление национального инстинкта, а частично - сами лидеры, чьи представления, положение и вес кажутся карликовыми по сравнению с такими лидерами прошлого как Конрад Аденауэр (Konrad Adenauer) и Шарль де Голль.
Но больше всего в провале ЕС виновата пропасть, которая разверзлась между его политическими претензиями и дипломатической трусостью.
Европа, которая хочет иметь только одного министра иностранных дел (как предлагается в проекте конституции), чтобы соперничать с Америкой, вряд ли может быть Европой, которая нуждалась в Рональде Рейгане, чтобы бросить вызов советской тирании, в Джордже Буше, чтобы свергнуть Саддама Хусейна, и в Билле Клинтоне, чтобы прекратить этнические чистки, которые шли в самой Европе.
Появление такого европейского руководства не будет результатом какой-либо процедурной динамики или политических махинаций. Скорее оно последует за радикальными переменами убеждений, которые могут привести к появлению Европы, меньше озабоченной гордостью и властью и больше - справедливостью и моралью.
Мы не знаем, появится ли такая Европа когда-либо, но уверены, что если это все же произойдет, ее отношение к нашему конфликту будет отличаться от того, которое многие годы демонстрировал ЕС, который в этом месяце, после нескольких лет морального перерасхода, фактически вступил в фазу вынужденной политической ликвидации.
