Что ждет Европейский Союз после того, как французы и голландцы дружно сказали 'нет' проекту европейской конституции, а на последнем саммите в Брюсселе стороны не проявили ничего, кроме постыдной и мелочной национальной близорукости?
Первый из возможных сценариев можно было бы назвать 'венецианским искушением', то есть коллективным согласием с будущим развалом всего континента. В 90-х годах 18-го века конец Венеции как государства был уже неизбежен - не только с экономической точки зрения, но и вследствие того, что политическая структура Венеции и ее конституция безнадежно устарели для мира, перевернутого Великой французской революцией. Венецианская республика оказалась неспособной к переменам - именно поэтому уже два столетия она шла в неправильном направлении и в политике, и в дипломатии. К концу 18-го века никаким блестящим фасадом уже нельзя было скрыть всю мишурность его жизни, превратившейся в непрекращающийся карнавал разврата, в котором наслаждение сочеталось с неудовлетворенностью. Уже ничто не могло сократить пропасть неравенства между теми, у кого было все, и теми, у кого не было ничего.
Когда видишь, как тысячи хорошо одетых и обеспеченных азиатов толпами гуляют по волшебной Венеции, этому городу-острову, невольно холодеешь от страшной исторической параллели - не превращается ли сама Европа в Венецию глобальной эпохи, в некий пережиток цивилизации, которая в свое время правила миром и не смогла восстановиться после ударов, нанесенных ей двумя мировыми войнами? Не обречена ли Европа, после провальной попытки стать игроком мирового масштаба, превратиться в затхлый музей некогда могучей цивилизации, которой удалось довести до совершенства искусство хорошо жить, при этом мало работая? Большинство жителей Восточной Азии свято уверены - они могут и ошибаться, но дело-то не в этом, - что, если сегодня они зарабатывают сто долларов, то завтра будут зарабатывать уже сто двадцать, а послезавтра - сто сорок. В большинстве же стран 'старой Европы' преобладает обратная тенденция - пессимизм, слишком часто приводящий к попыткам протекционизма.
Второй сценарий более позитивен. Европа может превратиться не в большую Венецию, а в 'большую Гельвецию' - иначе говоря, в большую Швейцарию - процветающий континент с солидным технологическим заделом, конкурентоспособным государством, сила власти общества в котором компенсирует его политическую ненужность, оттеняемую смесью государственной эгоистичности и провинциализма. Правда, Швейцарии во многом повезло: она оставалась нейтральной на протяжении последних 60 лет не только благодаря географическому положению и неизменной политической установке, получавшей безусловную поддержку населения, но и благодаря тому, что ее окружали демократические и хорошо настроенные по отношению к ней государства. Континенту, в котором главной силой остается все то же общество, но который окружен далеко не такими приличными соседями, никто таких гарантий стабильности дать не сможет.
Для кого-то эти два сценария, может быть, и не прозвучат особенно катастрофично. Разве не обещают они людям мира и относительного процветания в будущем? Но в век терроризма это совершенно нереальная перспектива. Проблема гипотетической Европы-Венеции или Европы-Швейцарии в том и состоит, что такая Европа утрачивает контроль над собственной судьбой. Как и будущее Венеции 18-го века, ее будущее будет зависеть от доброй воли более мощных и активных игроков, будь то азиаты или американцы. Может быть, начальный период декаданса и есть 'золотая осень' любой цивилизации, но ни одна из них не определяет скорость, с которой опадают листья.
Третий сценарий гораздо более тревожен, чем первые два. Его можно условно назвать 'реваншем национализма'. Сегодня в Европе там и тут пробиваются ростки уродливых ура-патриотических, популистских тенденций, разрушающие самый фундамент, на котором выстроена Европа. Европейские страны еще не ведут войну друг против друга, однако словесная война между ними уже достигла новых, поистине 'зияющих' высот. Подобный местечковый национализм безошибочно выпячивает самое слабое место европейского проекта, появившееся во многом благодаря великим европейским лидерам прошлого - таким, как Жак Делор (Jacques Delors), бывший председатель Еврокомиссии. Будучи противником традиционного эмоционального национализма, Делор не дал Европе возможности построить защиту против иррациональных взрывов, порождаемых эмоциями. Вот и получилось, что, когда Франция и Нидерланды пошли к урнам, все эмоциональное оружие плавно переместилось из лагеря 'да' а лагерь 'нет'. И сегодня уже нет того чувства европейского патриотизма, которое можно было бы мобилизовать для сдерживания национально-шовинистических настроений.
Есть, наконец, и более оптимистичный сценарий, начинающийся с успешного председательства Великобритании и предполагающий компромисс между различными концепциями будущего Европы, которые выдвигают различные европейские силы. Успех Европы должен основываться на просвещенной экономической концепции личной заинтересованности, на выживании - в определенной форме - европейского идеала и, прежде всего, на восстановлении лидирующей роли Германии, Италии и Франции - государств-основателей Союза. На сегодняшний момент единственный, у кого достанет таланта, решимости и влияния сотворить такое маленькое чудо - это Тони Блэр, премьер-министр Великобритании. Если же и у него ничего не выйдет, то к венецианскому или швейцарскому сценарию, не говоря уже о сваливании в шовинистический угар, надо будет уже относиться вполне серьезно.
Доминик Муази - старший советник французского Института международных отношений.
______________________________________________________
Избранные сочинения Доминика Муази на ИноСМИ.Ru
Мы не можем допустить угасания нашего величия ("The International Herald Tribune", США)
Вручая XXI век Азии ("The International Herald Tribune", США)
Европа и Америка: Холодный мир? ("Newsweek", США)
Назад к старой Европе и старой Америке? ("The International Herald Tribune", США)
Соперничество с Америкой ослабит Европу ("The Financial Times", Великобритания)
