Увязая 'шпильками' городских туфель в рыхлой земле, Татьяна Шалимова ведет нас к дому своего брата. Слева от нас четыре курицы пируют в большом открытом мусорном баке. Впереди мы видим жену брата: она в одиночестве стоит на кухне, помешивая в огромной кастрюле закипающее пойло для свиньи по имени Маша. В доме нет ни туалета, ни горячей воды, ни телефона. Надевая стильные темные очки от 'Ray Ban', Татьяна покачивает головой - она думает о том, какая пропасть разделяет Москву и рабочий поселок Мокшан, где живет ее брат Миша. 'Не могу здесь выдержать больше нескольких дней', - рассказывает она. Потом наступает очередь главного вопроса: 'Почему здешние не могут изменить свою жизнь?' В воздухе повисает невысказанный упрек: 'Я же смогла'.
Приближается десятая годовщина неудачного путча, организованного ортодоксами-коммунистами в августе 1991 г.: именно эти события стали началом крушения СССР. Сегодня вся Россия напоминает семью, расколотую противоречивыми реалиями постсоветской эпохи, пытающуюся справиться с последствиями десятилетних потрясений, разрушивших ее прежний уклад. Некоторым - таким, как Татьяна - это десятилетие дало надежду на лучшее и открыло новые горизонты ('Аппетит приходит с едой', - поясняет она). Что же касается большинства россиян, то они, подобно ее брату, вынуждены существовать на руинах прежней системы, а признаки нового видят лишь изредка и одним глазком.
Тем временем сменился хозяин Кремля: президентом России стал бывший шпион из КГБ, благополучно пересидевший распад советской империи в тихой гэдээровской заводи. Мало кто из россиян сумел разгадать загадку Владимира Путина - новичка в политике, пришедшего к власти со словом 'демократия' на устах и намерением ликвидировать демократические институты. Еще меньше было тех, кто понимал, куда движется Россия после первого бурного постсоветского десятилетия. Эпоха Бориса Ельцина, со всеми пьяными выходками и экономическими кризисами, завершилась. Наступила эпоха Путина - а какой она будет, никто не знал.
Мы прибыли в Россию в качестве корреспондентов 'Washington Post' в 2000 г. - незадолго до избрания Путина президентом; нам суждено было провести здесь почти четыре года, и стать свидетелями новых перемен в стране, которую мир, как ему казалось, уже хорошо изучил в эпоху Ельцина. Мы наблюдали как в России, с появлением гордого молодого лидера, вновь начал пробуждаться национализм, но видели и другое: страна остается настолько бледной тенью своей предшественницы-сверхдержавы, что призывники массами дезертируют из армии, где их не могут даже как следует кормить. Это был период экономического бума: благодаря нефтяным доходам Россия наконец преодолела вспышки массовой паники вкладчиков и девальвации рубля, характерные для ельцинского периода. Одновременно в стране царили неопределенность и тревога - страх перед будущим вытеснял воспоминания об ужасах не столь еще далекой советской эпохи.
Мы увидели Россию, которая вновь обрела напористость, которая отказывается от иностранных займов, а не объявляет по ним дефолт, которая прославляет утраченную империю, а не ликует по поводу крушения диктатуры: к этой России уже не подходили привычные клише девяностых - бабашки, просящие милостыню, бандитский капитализм, засилье олигархов. Впрочем, мрачной константой, связывающей две эпохи, служит разрушительная, жестокая война с сепаратистами в Чечне и порожденная ею волна жестоких терактов против пассажиров метро и авиалайнеров, школьников и театральных зрителей.
Татьяна - подруга подруги, с которой мы впервые встретились в итальянском кафе в центре Москвы - стала для нас одним из первых и самых надежных гидов по путинской России. Она показывала нам глубокие трещины, избороздившие огромную страну после постсоветского землетрясения. Ее Россия жила перспективами незаконченной капиталистической революции, а брат Татьяны остался за бортом, на развалинах страны их детства, в плену запустения и беспощадного наследия советского прошлого. Ее миром стал мир немногочисленного нарождающегося среднего класса - отпусков в Европе, занятий аэробикой после работы, супермаркетов и автомобильных пробок, растущих ожиданий и постоянного чувства незащищенности. В Мокшане - городке в 440 милях к юго-востоку от Москвы, где живет ее брат Миша - есть лишь ржавеющие заводы и начальники, унаследованные от советских времен; деньги там стали скорее абстракцией, чем реальностью, а пропитание на зиму обеспечивают картошка и капуста с приусадебных участков.
'Все позитивные перемены в моей жизни связаны с новым строем', - говорит она. 'Жить теперь тяжелее, - парирует брат. - Не хватает ни работы, ни денег'.
В ночном поезде из Москвы до Мокшана - за 12 часов 45 минут мы попали в совершенно иную страну - Татьяна рассказала нам свою историю: историю головокружительных перемен в головокружительное десятилетие. В свои тридцать четыре она представляет 'переходное поколение' - последнее, что получило образование еще при советской власти, и первое, чья трудовая биография началась уже в условиях свободного рынка. Ее детство пришлось на семидесятые - годы брежневского застоя, юность - на горбачевскую перестройку, а во взрослую жизнь она вступила в девяностые, в разгар 'демократического хаоса' и коррупции ельцинской эпохи. Сегодня она уже позабыла азы марксизм, которым ее в обязательном порядке учили в школе, и работает на фонд, занимающийся реформированием российской судебной системы. Еще десять лет назад она ни разу не выезжала из страны. Сегодня Татьяна не понаслышке знакома с мировыми столицами (недавно она посетила Париж и Лондон), и со знанием дела рассуждает о зарубежных курортах - от испанских до египетских. Когда-то она жила в тесной коммуналке с четырьмя соседями, без ванной, с замызганной общей кухней, а теперь снимает крохотную студию и мечтает о собственном доме.
Пропасть между ее Москвой и Мокшаном, где живет ее родня, существовала всегда. Но никогда она не была столь глубокой - как измерить разницу между зарплатой в 1500 долларов, которую Татьяна и ее друзья считают 'нормальной', и 70 долларами, что получает ее брат, между французским коньяком (теперь это ее излюбленный напиток) и бутылью самогона, которая стоит у него в комоде. Во время короткой прогулки от мишиного дома до грязной речушки, где брат и сестра купались, когда были детьми, он рассказывает о сезоне сбора ягод, который только что закончился, о предстоящем сезоне сбора грибов, и о корове, которую он намерен купить этой осенью. Татьяна тем временем оглядывалась назад - на покосившийся дощатый сортир на участке брата. 'Я застряла между двух миров', - констатировала она.
То же самое можно сказать о путинской России - это уже не коммунистическая, но еще не совсем капиталистическая страна, там больше нет тирании, но и полной свободы пока не видно. Пьянящая эйфория того августовского дня, когда Ельцин, взобравшись на танк, 'сбросил' советский режим, давно испарилась, и мало кто испытывает по ней ностальгию. Сегодня демократию уже не поддерживает большинство населения - да и была ли у нее вообще когда-нибудь такая поддержка? Само это слово дискредитировано: оно ассоциируется не с новыми возможностями, а с тяжелыми потрясениями. Через десять лет после начала эксперимента все социологические опросы показывают, что лишь треть россиян считает себя демократами; при этом такое же количество респондентов полагает, что авторитаризм - единственно возможное для их страны государственное устройство. Другими словами, Ельцину удалось покончить с коммунизмом, но не удалось создать ничего, что способно было бы его заменить.
В результате Россия, которую мы увидели накануне путинской эпохи, оставалась 'переходной' страной, где жесткая 'государственническая' риторика находила у людей живой отклик, а само государство продолжало рушиться, где понятия 'коррупция' и 'госаппарат' настолько переплелись, что временами превращались в синонимы, где выходец из КГБ, ставший президентом, в качестве приоритетной задачи говорил об установлении малопонятной 'диктатуры закона'. Нам, как и всем остальным, оставалось лишь гадать, к чему приведет реализация этого лозунга. Одно было ясно: президентство Путина будет коренным образом отличаться от эпохи его предшественника.
Для Татьяны и ее друзей эти годы стали передышкой - но не гарантией - от постоянного ощущения неопределенности. Именно это ощущение, пожалуй, и стало для нас самым полезным прологом в знакомстве с Россией. Оно напоминало: пусть в сегодняшней Москве кое-кто может позволить себе обедать в суши-барах, а многие - ездить на новых машинах; пусть в этом городе царит, на первый взгляд, безграничная свобода; пусть он пожинает плоды десятилетней открытости Западу, никаких гарантий, что все это сохранится, не существует. Как-то в воскресенье Татьяна коротала время в любимом оздоровительном клубе: она только что сменила кислотно-желтый топ и эластичные шорты цвета 'электрик' на выходную одежду, и теперь беседовала с подругами в спорт-баре за стаканом свежевыжатого персикового сока.
Они говорили о всяких мелочах, свойственных жизни в большом городе на пороге третьего тысячелетия, о свиданиях по интернету, о том, в какую страну поедут в отпуск, об оставшихся в провинции родственниках, не способных найти место в новой жизни. Однако, в отличие от американцев, существовавших до 11 сентября словно в непроницаемом коконе, который позволял им игнорировать реалии окружающего мира, россияне не могли позволить себе подобной роскоши. 'В этой стране всегда так: что-то происходит, и ты никогда не знаешь, к чему это приведет', - заметила Татьяна. Подруги покивали в знак согласия. Беседа вскоре прервалась: две дамы из компании опаздывали на эпиляцию.
Со времен нашей первой совместной поездки по стране нам довелось наблюдать лишь путинскую Россию. В ходе его избирательной компании 2000 г., в мрачные мартовские дни, когда зима никак не хотела уступать место весне, мы впервые столкнулись с явлением, которое позднее назовут 'управляемой демократией' - тогда это понятие только входило в моду, а московская интеллигенция пыталась понять, какие политические цели будет преследовать малоизвестный шеф тайной полиции, которого в последний день 1999 г. Борис Ельцин объявил своим преемником.
Пытаясь понять, чем Путин привлекает людей, мы вылетели в Магнитогорск - приходящий в запустение промышленный город в уральских горах на границе Европы и Азии (он был основан в 1929 г., в годы первой пятилетки, и именно этим достижением тогда особенно гордился советский диктатор). Мы прилетели поздно вечером; прямо у трапа нас встретил представитель местной полиции, извещенный о прибытии в город корреспондентов 'Washington Post' и пожелавший лично проверить у нас документы - мы думали, что такие проявления советского прошлого давно ушли в историю. Впрочем, встреча с органами правопорядка закончилась благополучно, и мы оказались в городе, где агитационную кампанию в поддержку Путина вели руководители предприятий, а рабочие, пожав плечами, молча смирились с неизбежностью победы 'помазанника'. На фоне тревожно оранжевого неба над гигантским сталелитейным комбинатом - ежедневного зримого напоминания об экологической обстановке в городе - мы беседовали у заводских ворот с пожилыми рабочими, живыми 'реликтами' советской эпохи, настолько равнодушными к политике, что их не волновало даже то, что Путин не представил никакой программы развития страны. Если это и имеет какое-то значение, говорили они, то только позитивное. 'Сталинские слова о том, что человек - просто маленький винтик в огромной государственной машине, все еще сидят у нас в мозгу, - размышлял слух редактор местной газеты: как и весь город, это издание было основано политзаключенными в сталинские времена. - Поэтому люди удовлетворяются лозунгами, и не испытывают потребности в детальных программах'.
В телепередачах, на предвыборных плакатах, в газетах - везде можно было наблюдать формальные атрибуты демократии: большое количество кандидатов-соперников, реальные разногласия по вопросу о будущем страны, слащавые до бесстыдства рекламные ролики. Впрочем, как выяснилось, это были не признаки бурного развития новой политической культуры, а 'обманки' - свидетельства чисто российского умения устраивать 'показуху'. В конечном итоге в ходе этой кампании нас поразило не только отсутствие у избирателей реального выбора, но и загадка путинской популярности. Ведь еще и десяти лет не прошло с начала демократического эксперимента: неужели это порождение КГБ - лучшее, что может предложить самой себе страна?
День голосования - когда Путин стал вторым президентом России в результате выборов, омраченных подделкой бюллетеней, манипуляциями со СМИ, и нарушениями, на которые другие великие державы мира любезно закрыли глаза - мы провели в Москве, расспрашивая избирателей, что они думают о бывшем шпионе и своем будущем президенте. Их ответы поразили нас тогда, и поражают до сих пор.
'Он знает, что такое порядок', - заметила сторонница Путина Татьяна Государева: в последующие годы нам доводилось слышать эту фразу так часто, что она будет звучать в ушах своеобразным рефреном. В 'парке скульптур' возле Дома художников, где собраны демонтированные памятники советской эпохи, мы встретили молодую пару, которая пришла поклониться суровому лику основателя советской тайной полиции Феликса Дзержинского. Этот памятник, красовавшийся на площади перед штаб-квартирой КГБ, был демонтирован в августе 1991 г.: его низвержение стало одним из знаковых моментов революции, предвещавшей конец Советского Союза. Но сегодня среди любопытных, которые приходят поглазеть на опальный монумент 'обер-шпиону', все меньше демократов, которых до сих пор волнуют воспоминания о его символическом свержении, и все больше людей вроде Сергея и Лены, идеализирующих 'сильную власть', которую они в силу возраста почти не застали. Двадцатичетырехлетний Сергей оказался сотрудником нынешней тайной полиции - Федеральной службы безопасности (ФСБ), наследницы контрразведывательных структур КГБ. Сергей и его юная подружка Лена голосовали за Путина именно из-за его прежней профессии. 'Она полностью подготовила его к исполнению обязанностей президента, - заявил Сергей, а затем начал терпеливо объяснять нам, почему россияне испытывают гордость, узнав о биографии Путина, - Людям это нравится. Для них КГБ символизирует силу. Он символизирует суровость, жесткость'.
Так мы впервые познакомились с истолкованием недавней истории России, настолько радикально отличавшимся от того, что мы, как нам казалось, знали, что можно было подумать, будто речь вообще идет о другой стране. В этом 'ревизионистском' варианте, о котором мы в тот день получили первое представление, ни словом не упоминалось о губительных последствиях тоталитаризма или просчетах централизованного планирования при коммунистическом режиме. ГУЛАГ в глазах его сторонников был лишь небольшим отклонением от правильного пути, ошибкой, совершенной в 1937 г., давно исправленной и забытой. По этой версии история страны фактически начинается в 1991 г. - с трагического развала советской империи. Именно эта катастрофа стала причиной хаоса, кризисов, банкротств, безумной коррупции и 'блатного капитализма'. Причем, как мы узнали позднее, этой точки зрения придерживается не меньшинство, а большинство россиян - вот только в западных описаниях новой России она упоминается редко.
Именно это ощущение стало фундаментом для 'проекта 'Путин'', как выразился заместитель главы президентского предвыборного штаба - амбициозного плана перестройки политического процесса в России, первым этапом которого должно было стать избрание главой государства безвестного шефа тайной полиции. Его целью было вновь сосредоточить власть в руках Кремля: именно такая централизованная система управления, по твердому убеждению Путина и его советников, больше всего соответствует многовековым традициям российской истории. Для этого Путин в последующие годы методически подавлял любые потенциальные источники альтернативных точек зрения - от независимых СМИ и губернаторов, стремившихся превратить возглавляемые ими регионы в 'феодальные княжества', до национального парламента и даже тех магнатов-олигархов, которые 'организовали' его приход к власти. Порой он был жесток - например, в ходе войны в Чечне, которая способствовала его неожиданному возвышению в 1999 г., и стоила жизни десяткам тысяч людей. Порой он действовал тонко - скажем, обхаживая своих западных коллег, которые поначалу восприняли его как лидера нового поколения, а затем с ошеломлением столкнулись с проявлениями его 'советского' стиля.
Все это время мы на месте наблюдали за осуществлением 'проекта', сочетающего современные политтехнологии с тактическими приемами, взятыми из затрепавшихся от времени 'учебных пособий' почившей в бозе диктатуры. . .
____________________________________________________________
Спецархив ИноСМИ.Ru
Россия: Откат от курса реформ ("The Washington Post", США)
'Взлет Кремля': полковник КГБ 'современного образца' ("The New York Times", США)
Россия катится назад ("Business Week", США)
Диктатор и его дерзость ("The Wall Street Journal", США)
'Восход Кремля': власть Путина ("The Washington Post", США)
Россия при Путине уходит от демократии: власть, укрепляющая самое себя ("The Washington Post", США)
