На одном из рейсов из Москвы в этом году меня окружили четыре российских генерала. Они сказали, что сами из Красноярска, что они друзья покойного генерала Александра Лебедя. Один из них попытался перекреститься, произнося имя покойного друга, но был слишком пьян, чтобы правильно сделать это. Они все были настолько пьяны, что их лица опухли, губы были с синюшным оттенком, глаза слезились и вылезали из орбит. Я представила себе, как они обращаются с новыми призывниками.
Наверное, такого трехчасового полета хватило бы любому, чтобы разлюбить Россию, даже тому, кто провел там отнюдь не одну неделю. Огромные старые здания стоят в грязи, гигантские рекламные щиты вызывают отвращение и смех - они настолько велики, что вы не в состоянии узнать тот фасад, который они закрывают.
Один мой друг, аналитик по проблемам политики и экономики, сказал мне, что все чаще слышит, как при описании будущего все чаще используется слово 'жопа' (zhopa, "arse"). Прежний оптимизм и надежды на хоть какое-то благополучие при Путине прошли, и ведущие экономисты начинают свои оценки так: 'Ну, если все закончится полной жопой . . .'.
Недавно мы были в одном сверкающем баре, полном стекла и света, красивых девушек и мужчин с козлиными бородками. Когда в 90-е годы я жила в квартире, полной крыс, и просыпалась с чувством легкого похмелья и сильного голода, я бы все отдала, чтобы попасть в такой бар. Но теперь я начала рассказывать своему другу о том, как скучаю по романтике коммунистической России: по целомудрию полночных бесед о Лермонтове; по тому оживлению, когда на заснеженном бульваре прямо из картонной коробки кто-то начинал продавать груши; по волнению и страху, которые возникали, когда в шесть утра из радиоприемника в катящемся вдаль поезде начинал звучать советский гимн; по все еще темным в это время лесам; по заснеженным веткам деревьев, протягивающим их подобно лапам белых медведей.
'Да, - сказал мой друг, - но, Анна, никто из тех, кто в здравом уме, не станет скучать по Советскому Союзу'.
Я знаю, что будучи в Советской России иностранкой, я всегда могу купить билет домой, и я не говорю о том, что гулаги - это хорошая вещь. Однако вместе с ценностями целого поколения и ныне живущих людей были утрачены чистота и идеализм - и не только у меня, как мне кажется. Старшее поколение россиян говорило о коммунизме так, как бывшие католики говорят о Боге. Они говорят, что человек верит, пока ему не стукнет 13 лет. Но, как и бывшие католики, такие люди находили утешение в том, что другие в это все еще верили.
Вскоре после моего приезда в Россию в 1995 году я познакомилась с Ольгой, Людой, Мариной и Юлией. Было это на борту теплохода, шедшего вниз по Волге и везшего на борту Российский национальный оркестр. В каждом городе делали остановки и устраивали концерты - Самара, Тольятти, Казань. Эти женщины были журналистками, специализировавшимися на классической музыке. Трое из них обучали музыкантов, одна была женой известного дирижера. Все эти женщины в конце коммунистической эпохи потеряли работу и пережили трудные дни. Теперь они снова работали, хотя и за мизерную зарплату, и зрители вновь возвращались в прежде переполненные концертные залы. Теперь им приходилось экономить, чтобы заработать на билеты, но они все равно приходили на концерты в своих блестящих нейлоновых блузках, с макияжем, их опрятные дети держали в руках красные гвоздики для любимых солистов.
Как-то поздно вечером в темном баре на борту теплохода, когда музыканты сняли свои фраки и бабочки и оделись в выходные костюмы и наряды, Марина предложила тост: 'В последние несколько лет мы видели конец нашей страны, конец всего того, что мы знали. Наши сбережения улетучились, нам прекратили платить зарплаты, некоторые из наших родителей голодают. Но нам повезло. Нам повезло, потому что мы любим музыку, а в мире, где значение имеет лишь богатство, именно она делает нас самыми богатыми на планете людьми'. Почти у всех на глаза навернулись слезы - возможно, отчасти это было от выпитого.
В этом году я снова встретилась с женщинами с того теплохода. Нельзя сказать, что они бедствуют. Одна из них занимается торговлей вином, другая - связями с общественностью, третья в свои 50 лет встречается с 25-летним молодым человеком, а четвертая в такой депрессии, что практически не вылезает из постели (хотя такое может произойти где угодно и с кем угодно). Но я думала, что русские наивно идеалистичны. Мне казалось, что они были либо старыми ортодоксами, не желавшими слышать ни одного слова против Сталина, либо новообращенными, реально верящими в эволюцию коммунизма. Или же они были мятежниками, которые, послушав тайком передачи 'Всемирной Службы Би-Би-Си' и песни 'Битлз', уверовали в то, что, откройся страна для капиталистического Запада, она непременно расцветет.
А сегодня, вместо тостов в конце вечера, кто-то, глубоко вздохнув, цитирует слова бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина: 'Мы хотели как лучше, а получилось как всегда'. Все начинают смеяться, покачивать головами и говорить о том, что они живут в богом забытой стране. А мы задаемся вопросом: может быть, все дело в том, что мы просто стареем? Или Россия действительно раньше была иной?
Анна Бланди была корреспондентом 'The Times' в Москве.
