Имперская система России глазами маркиза де Кюстина
У книг, как и у людей, своя неповторимая судьба. И подобно тому, как верным свидетельством талантливости, незаурядной одаренности человека служит пристрастное, 'необъективное'. диаметрально противоположное - и, главное, небезразличное! - отношение к нему окружающих, так и доказательством долговечности той или иной книги, ее непреходящей ценности для потомков могут быть ожесточенные споры, сопровождающие имя конкретного автора и комплекс отстаиваемых им идей.
Судьба сочинения, о котором мы расскажем, удивительна. 'Россия в 1839 году' (или же 'Николаевская Россия' - такой перевод названия применялся в эпоху бывшего СССР). - самый знаменитый трактат французского аристократа, путешественника, писателя, социолога и философа, маркиза Астольфа де Кюстина (1790-1857). Именно благодаря этой книге Кюстин, личность достаточно известная в Европе первой половины XIX века, автор занимательных сочинений о своих путешествиях по Англии, Италии, Шотландии и Швейцарии, прочно вошел в историю. Казенные пропагандисты императора Николая I, почувствовавшего себя глубоко оскорбленным книгой де Кюстина (такие, как Николай Греч или Яков Толстой) стремились доказать, что сочинение маркиза - это патологический образец 'русофобии' (само это слово тогда еще не употреблялось), ненависти к России и всему русскому. Но и в советские времена произведение знатного француза издавалось крайне неохотно (в русском переводе лишь дважды - в 1930 и в 1990 годах, на закате 'перестройки', причем очень скромными тиражами). Тому, кто внимательно прочитает 'Россию в 1839 году', этот факт вовсе не покажется случайным. . .
Ибо маркиз де Кюстин сумел нарисовать впечатляющую картину (образная сила которой выходит далеко за пределы его эпохи) страшного ущерба, который неизбежно наносят творческим силам любой страны - не только России - духовное и политическое рабство, несвобода в любой форме. И очень показательно, сколько поразительных созвучий найдет внимательный читатель у Кюстина и у нашего Шевченко; кстати, и писалась гениальная поэма 'Сон' (1844 г.), где Кобзарь создал незабываемую панораму николаевского Петербурга, истерзанного и скованного великодержавным рабством, часто добровольным, доходящим порой до прямого маразма, почти в то же самое время, когда была опубликована книга де Кюстина (первое ее издание, сразу же переведенное на восемь европейских языков, и, естественно, тут же запрещенное в России, вышло в 1843 году).
Самое интересное, что француз-путешественник отправился в 1839 году в Россию, чтобы, по его словам, 'еще раз убедиться в преимуществах монархического способа правления'. Маркиз, отец и дед которого были казнены якобинцами в эпоху Великой французской революции, имел в глазах царя Николая и его окружения безупречную репутацию; Кюстин привез в Петербург рекомендательные письма от российского посла в Париже. Но вывод, к которому пришел французский писатель, ознакомившись с Россией 1839 года, он сам сформулировал так: 'Каждый, познакомившийся с царской Россией, будет рад жить в какой угодно другой стране. Всегда полезно знать, что существует на свете государство, в котором немыслимо счастье, ибо по самой своей природе человек не может быть счастлив без свободы'. Эта мысль последовательно проводится автором через все сочинение, тема которого, в сущности, такова: имперская система в России и ее влияние на души людей. Аналитический дар, которым был щедро наделен маркиз де Кюстин, дал ему возможность заметить, зафиксировать и описать очень многие 'родовые черты' этой системы, актуальные как для имперской, так и для советской (и постсоветской!) России.
'Русский государственный строй - это строгая военная дисциплина вместо гражданского управления, это перманентное военное положение, ставшее нормальным состоянием государства', - отмечает де Кюстин и продолжает: 'Если вы поймете, что значит лишение всех радостей семейной и общественной жизни, если вы можете нарисовать себе картину беспрерывной тревоги и вечно кипящей борьбы в погоне за знаком монаршего внимания - только тогда вы поймете, что представляет собою Россия. . . Можете ли вы представить себе безумную погоню за отличиями, явное и тайное соперничество, все страсти, проявляемые на войне, но существующие постоянно в России и во время мира?'. Вопрос маркиза, очевидно, риторический. . .
А вот какими глазами видит умный и наблюдательный француз-аристократ российского монарха и его окружение: 'Что бы ни говорила и ни делала эта толпа, ее энтузиазм кажется мне вынужденным, ее любовь к царю напоминает мне любовь стада к своему пастуху, который его кормит, чтобы послать затем на убой'. И далее: 'Народ без свободы имеет инстинкты, но не имеет разумных чувств. Эти инстинкты проявляются иногда в диких, чудовищных формах. (вспомним, кстати, блестящую сцену 'генерального мордобития' в поэме 'Сон' у Шевченко! - И.С.). Рабское восторженное поклонение, безмерный фимиам, становящийся наконец невтерпеж божественному идолу - весь этот культ обожествления своего монарха (добавим: и генсека, и президента. . . - И.С. ) прерывается вдруг страшными, кровавыми антрактами. Русский образ правления - это абсолютная монархия, умеряемая убийством'.
Кстати, об убийствах российских монархов. Маркиз, вне всякого сомнения, был превосходно осведомлен о том, как именно уходили из жизни императоры Петр III (был задушен шелковым шнурком в 1762 году, по официальной версии - 'скончался от геморроидальных колик'), Павел I (был зверски убит заговорщиками в 1801 году, по официальной версии - умер от 'апоплексического удара'). Но Кюстин не мог не обратить внимание и на то, что подлинные исторические обстоятельства государственного переворота 1801 года, приведшего к убийству Павла I, были в России строжайшим государственным секретом. 'Самое событие это, - замечал Кюстин, - никогда никем здесь не упоминается'. Почему это так? Автор дает любопытнейший ответ (актуальный и для наших дней!): 'Хороший тон повелевает здесь (в империи Николая I. - И.С. ) превозносить предков императора и поносить его непосредственных предшественников'. Писатель даже признается: 'При виде усилий, с какими здесь стараются уничтожить память о прошлом, я удивляюсь, что еще сохраняют кое-что'. Ибо 'забывать о предыдущем царствовании' - вот суть политики сменяющих друг друга монархов.
Взгляды Астольфа де Кюстина порой противоречивы. С болью сердечной признаваясь: ужаснее всего то, что 'ни один голос' не слышен в России против самовластья, маркиз тут же находит высокие, прочувствованные слова о декабристах - а ведь именно они и выступили против этого самовластья! Но он объяснял противоречивость своих суждений так: 'Я завел вас, мои читатели, в лабиринт противоречий. Происходит это потому, что я показываю вам вещи такими, какими они мне представляются и на первый, и на второй взгляд, предоставляя вам возможность согласовать мои заметки и сделать самостоятельные выводы. Я убежден, что путь собственных противоречий есть путь познания истины'.
Кюстина, как уже было сказано, хорошо оплачиваемые 'патриоты' обвиняли (обвиняют и сейчас!) в ненависти ко всему русскому. Вчитаемся, однако, в такие его слова: 'Все говорит мне о природных способностях угнетенного русского народа. Мысль о том, чего бы он достиг, если бы был свободен, приводит меня в бешенство' (кстати, не стоит ли и нам, украинцам, почаще 'приходить в бешенство' при мысли о том, чего бы достигла наша Родина, если была бы свободнее? Не стоит ли предпочесть трезвость 'оранжевой' эйфории?). Истинное отношение французского писателя к России прекрасно понял один из немногих подлинных демократов эпохи, великий Александр Герцен. Прочитав 'Россию в 1839 году', он отметил, что взгляд автора 'оскорбительно много видит'. Герцен признавал: 'Книга эта действует на меня, как пытка, как камень, приваленный к груди; я не смотрю на его (автора. - И.С. ) промахи, основа воззрения верна. И это страшное общество, и эта страна - Россия. . .'. Вот взгляд настоящего патриота.
И последнее. Как высокие должностные лица на официальном уровне, так и эксперты, журналисты, ученые часто утверждают: у нашего государства "нет альтернативы" стратегическому партнерству, тесным, равноправным (совсем еще недавно говорили - братским) отношениям с Россией. В связи с этим возникает два вопроса. Первый: следует ли понимать формулу 'нет альтернативы' в том смысле, что ради сохранения стратегического партнерства ('особых отношений'?) с Российской Федерацией Украина пойдет на какие угодно уступки (независимо от политики северного соседа - будь она имперской или демократической) - ведь все равно 'альтернативы нет'? Может быть, альтернативы нет именно равноправным отношениям (а попыткам диктата обязательно должна быть найдена альтернатива:)? И второй вопрос. Спору нет, российское государство очень во многом изменилось с 1839 года. И все же: читали ли те, кто говорит об 'отсутствии альтернативы', книгу маркиза де Кюстина?
N136, субота, 30 липня 2005
