Можно ли считать бесланскую трагедию просто кровавой бойней, которая не будет иметь никаких политических последствий для будущего России? Встреча президента Путина с матерями погибших детей, полемика, возникшая вокруг этого вопроса в обществе - все это призывает нас серьезно задуматься. Тем более что для полемики есть все основания. Семьи погибших имеют право на вопросы, и до сих пор они не получили на них исчерпывающего ответа. Созданы целых три комиссии по расследованию случившегося, прошел уже год, но никто еще толком не знаком с их выводами. За это время сложилась и возводится в догму некая официальная версия событий, по которой все было сделано правильно, а спецслужбам, военным и даже политикам не в чем себя упрекнуть.
Своей отстраненностью от происходящего Владимир Путин навлек на себя народный гнев. Его невозмутимость побудила семьи погибших начать свое собственное расследование. Вопросы, с которыми они столкнулись, действительно очень важны. Чего можно ожидать от официального расследования и насколько можно верить его результатам? Сколько на самом деле было террористов в Беслане? Как им удалось туда проникнуть? И провезти столько оружия на глазах у милиции? Как готовился штурм? С каким оружием он проводился? Какие снаряды использовали - зажигательные или боевые? И где же были политики? Кто попытался хоть что-то сделать для заложников, чтобы избежать насилия и множества смертей?
Кто, в конце концов, на самом деле руководит страной в кризисных ситуациях, всенародно избранный президент или спецслужбы? В России и повсюду в мире знают, что с террористами не о чем договариваться, это понятно всем. Но того, что политики, перед тем, как использовать силу, не предприняли ни одного шага, чтобы попытаться спасти жизнь заложников, народ понять не может. Поэтому его не устраивает чрезмерная влиятельность спецслужб в политике, он сомневается в их компетентности, осуждает разъедающую их коррупцию. И требует, чтобы политики выполняли взятые на себя обязательства.
Эта жестокая критика, раздающаяся со всех сторон, справедлива. Но она не должна закрывать от нас главного - самой сути терроризма, отношения к нему власти, реакции общества. В Беслане чеченский терроризм, жертвами которого стали дети, проявил себя самым диким образом. Конечно, любой захват заложников неприемлем в принципе, не только этот, кроме того, мы прекрасно знаем, что тоталитарные режимы XX в. никогда не щадили детей. Но чеченские террористы и их главарь Басаев, который взял на себя ответственность за этот теракт, хотят, чтобы их считали борцами за праведную цель, за спасение своей нации, они не называют себя нигилистами.
Избрав своими жертвами детей, да к тому же детей осетин, братского кавказского народа - одно это уже говорит о многом, - террористы четко дали понять, что для них не существует никаких нравственных границ. Это уже не борьба за права чеченского народа, а чистой воды терроризм. Чеченские террористы стали частью рассеянного по миру террористического фронта, символом которого является Аль-Каида. Из Афганистана этот фронт потихоньку распространяется и на Кавказ, растекается вдоль российских границ. Напав на Осетию, боевики Басаева хотели поставить на колени народ, который не входит в это террористическое движение, они уже пытались сделать это с Дагестаном и Ингушетией.
Несомненно, кроме этого слепого, фанатичного терроризма есть еще и война в Чечне, и народ, который принимает на себя бесконечные удары судьбы, начиная с войны XIX в., борьбы с российскими властями, которую вел Шамиль. В XX в. Сталин озлобился на разные народы Кавказа, в том числе и на чеченцев, и депортировал их в Сибирь, оторвав от своих корней. Без сомнения, чеченцы тогда пострадали больше всего. В 1956 г. они вернулись в Грозный и начались новые погромы, на этот раз русские, а существование чеченской нации так и оставалось под вопросом. Стоит ли удивляться тому, что генерал Дудаев, провозгласивший в марте 1991 г. независимость Чечни, попытался создать что-то вроде федерации Северного Кавказа, чтобы сохранить республику? И что русские, в свою очередь, увидели в этом проекте угрозу священной войны, а в Дудаеве - нового Шамиля?
С тех пор минуло две войны, а та, что идет сегодня, кажется безнадежной. Но ирландский пример красноречиво свидетельствует о том, что понадобилось очень много времени и трагических испытаний для того, чтобы стороны сели за стол переговоров, пришли к мирному урегулированию конфликта. А сейчас давайте не будем отождествлять чеченский терроризм с несчастным народом, который оказался между двух огней. Российское руководство не должно подталкивать этот народ к пропасти. Ведь чеченцы в большинстве своем - тоже жертвы террора. Российские власти оказались в полной растерянности перед запутанностью кавказского узла.
Неужели бесланская трагедия была лишь кровавой бойней без политических последствий для будущего России? Ведь сейчас так никто и не знает, как положить конец войне. Никто. Когда случилась эта трагедия, Владимир Путин не поспешил сразу же выразить сочувствие и сострадание к ее жертвам, как некоторые другие главы государств, столкнувшихся с подобными испытаниями. Однако не нужно забывать, что за всю долгую историю России политики всегда оставались в стороне от своего народа в часы национальных трагедий. Так было и при царе, и при советской власти.
Владимир Путин - русский человек, которого воспитала советская система, по ее традициям власть изолирована от общества. 'Они и мы' - вот вечная присказка русских. Но встреча Путина с матерями Беслана - это резкий отход от такой традиции. Принимая женщин, которые пришли с обвинениями в его адрес, обещая им продолжать расследование и ответить на поставленные вопросы, Путин спустился к народу, и уже никогда больше не поставит себя выше него. Он в некотором роде признал за народом право требовать у него отчета. Неважно, удовлетворит ли он их требования, неважно, что президент тянет с выполнением своих обещаний. Разбился миф об его непогрешимости и неприкасаемости. Между 'они' и 'мы' протянулась пока еще тонкая, но уже неразрывная связующая нить.
Еще одно, не менее важное следствие бесланской трагедии касается общества. Кажется, в мире нет сейчас такого человека, который не хотел бы преподать урок этим русским. Где же гражданское общество? - восклицают эти люди. Почему россияне не вышли на улицы с протестом, не сделали у себя 'оранжевую революцию', не прогнали своих правителей, как это сделали в других бывших советских республиках? Но призывая народ к мятежу, эти доблестные прокуроры забывают о русской действительности.
Ведь революция в России может закончиться плохо, и 75 лет тоталитаризма были тому подтверждением. Российское общество с тех пор не доверяет народным движениям и предпочитает ходить на выборы. Им говорят, что их президент исхитрится и сможет обойти конституцию, чтобы остаться в своем кресле подольше? Но ведь россияне избрали его вполне законным путем, они предпочитают подождать и посмотреть. И потом, кому они могут сейчас довериться? В отсутствие реальной альтернативы, главное для них сейчас - сохранить политический и социальный мир, возродить могущество своей страны.
Для того чтобы научиться обращаться со свободой и ответственностью, нужно время. И россияне это прекрасно понимают, для них это первоочередная задача.
Но все же гражданское общество в России существует и представляет собой реальную силу. Конечно, матери Беслана, которых довела до Кремля их настойчивость, прежде всего осетинки, а потом уже россиянки, но их ассоциация гармонично вписывается в более широкое движение русских солдатских матерей. Их активность в 1991 г. внесла свой вклад в ломку советской системы и пробила дорогу отдельным выступлениям протеста, которые тогда еще были довольно редки, но ярко отражали перемены в обществе. У матерей Беслана не было никаких средств воздействия, чтобы достучаться до президента, но все же он их принял, и это не было актом показного сострадания. Эта встреча показала, что президент отдает себе отчет в потребностях общества, ощущает рост коллективного сознания. Без всякого сомнения, она привела к заметному сдвигу в сложившейся политической системе. Для всей России сейчас начинается жизнь после Беслана.
Элен Каррер д'Анкос - постоянный секретарь Французской Академии
