На пороге восьмидесятилетия Гор Видал (Gore Vidal) - аристократ-интеллектуал, плодовитый писатель, драматург и публицист - как и раньше, за словом в карман не лезет. С Эммой Броукс он беседует о 'прогнившей' администрации Буша, о своих радикальных убеждениях, которым он сохраняет верность, и о том, что мысли следует выражать законченными фразами.
Виды здесь просто потрясающие, но, пока мы поднимались по тропинке, ведущей от деревни Равелло к дому Гора Видала, в голове гвоздем сидела одна мысль: бедные грузчики, каково им будет таскать отсюда его вещи? Здесь, в часе езды от Неаполя, он прожил 32 года, собрав библиотеку в 5000 томов и обставив величественный старый палаццо подобающей мебелью. Но к концу этого месяца вещи должны быть вывезены: все это придется вручную тащить по тропе мимо бассейна, через рощицу, ворота с кованой решеткой, и еще четверть мили по солнцепеку - до деревенской площади, откуда начинается единственная проезжая дорога. 'Я - максимально необщительный человек', - любит говорить Видал, и с самого начала нашей беседы он подтверждает эти слова делом.
Одна из причин, по которым он переезжает в Голливуд, где у Видала есть дом, связана с тем, что он уже не способен без посторонней помощи проделать путь до деревни: через две недели писателю исполняется 80. Один коленный сустав у него заменен титановым шарниром. Его спутник жизни Говард Остин (Howard Austen), с которым они прожили вместе 55 лет, скончался два года назад: дом, кажется, и сегодня наполнен скорбью - он погружен в сумеречную полутьму, а вдоль стен выстроились упаковочные ящики. Видал входит в гостиную, тяжело опираясь на руку помощника - он смотрит прямо перед собой и старается не горбиться. Где-то я прочла, что дом был продан за 9,5 миллионов фунтов, и я спрашиваю, кто его приобрел.
'Это все газетные байки', - отвечает Видал с таким презрением, что мы с фотографом переглядываемся: Боже, началось!
Но все-таки, дом продан?
'Нет'.
Видал оставит его за собой?
'Скорее всего, нет'.
Пока помощник - молодой француз - водит электробритвой по его щекам, готовя к фотосеансу, Видал по-прежнему не мигая глядит вперед.
В комнату прокрадывается рыжая кошка. 'Что будет с ней?'
Молчание, холодное как лед. Затем ответ: 'О кошке будут заботиться'.
Сколько в высокомерии Видала искренности, а сколько наигранности - понять всегда трудно. Он соответствует образу - образу 'первого аристократа' Америки, с неторопливой речью, величественными жестами, уверенностью в собственной правоте - которому он обязан не только происхождением (дед Видала был сенатором, отец - основателем авиакомпании TWA, а со стороны отчима его родственницей была Джекки Кеннеди [Jackie Kennedy]) - но и обширным знаниям.
Если он и воздерживался от суждений по каким-либо вопросам, то история об этом умалчивает - потому-то, при всех его манерах рафинированного интеллектуала, он обладает плодовитостью 'литературного негра': в активе Видала более 35 романов, 20 документальных книг, десятки киносценариев (наиболее примечательный из них - 'Внезапно, прошлым летом' ['Suddenly, Last Summer']), и готовые мнения о любых событиях в мире, заслуживающих возвышенного анализа.
В то же время его величавость порой умеряется самоиронией. 'Все проблемы человечества были бы давно решены, если бы люди просто следовали моим советам', - любит повторять он: сразу представляешь, какой ледяной улыбкой сопровождаются эти слова. Больше всего его интересует политика, поэтому, чтобы разрядить обстановку, я спрашиваю, удивила ли его неадекватная реакция Буша на наводнение в Луизиане.
'Нет', - он кривит губы в легкой ухмылке. 'Эта администрация прогнила насквозь, - в голосе Видала появляются поучающие нотки, а все его тело вдруг словно надувается силой, как судно на воздушной подушке, - и это она уже продемонстрировала всему миру. Я просто смотрел телевизор; Буш впервые признал, что он, возможно, в чем-то виноват'.
Это прозвучало убедительно?
'Не-ет. Убеждает тот факт, что его кукловоды велели ему отправиться на место и извиниться'.
Видал не без гордости говорит, что в глазах неоконсерваторов он - 'враг народа номер один'. Он высказывает радикальные суждения по многим вопросам, но в конечном итоге все сводится к его основополагающему тезису: в Америке нет демократии. Как, впрочем, и свободы слова или контроля общества над властями, а последние выборы в США, по его словам, вообще были подтасованы. Когда он говорит на эту тему, его можно было бы спутать с Ноамом Чомски [Noam Chomski - американский общественный деятель, левый радикал - прим. пер.]: мешает только спортивный костюм от Prada.
'Конгрессмен-демократ Джон Коньерс (John Conyers), - рассказывает он, - член палаты представителей от штата Мичиган, отправился в Огайо с группой экспертов, чтобы расследовать масштабную 'кражу голосов'. По результатам Коньерс подготовил доклад и опубликовал его. Я написал к нему предисловие. Я отслеживал реакцию: никто не обратил на доклад внимания. Ни в газетах, ни на телевидении не появилось ни одной рецензии на книгу конгрессмена. Мы живем в условиях жесткого контроля и цензуры, и это продолжается уже не одно десятилетие'.
Возможно, он и прав, говоря о злонамеренности американского 'большого бизнеса'. Однако, подобно большинству 'теорий заговоров', концепции Видала настолько масштабны - так, он считает, что в сговоре с целью обмана американского народа объединились New York Times, General Electric и магнаты ядерной энергетики, - что невольно возникает впечатление: они основываются на чересчур оптимистичных представлениях о человеческих возможностях.
Когда Клинтону (Clinton) грозил импичмент, Видал утверждал, что Моника Левински (Monica Lewinsky) - 'тайный агент': ее внедрили в Белый дом табачные компании, чтобы 'сбросить' президента. Я интересуюсь, не изменил ли он своего мнения.
'Ну-у-у, секс - это всего лишь секс. Кому до этого дело? А тут пресса до бесконечности раздувает этот случай, и все кричат: 'Импичмент, импичмент!' Господи! Импичменту подвергают только за государственную измену! А тут что? Он просто сказал неправду. Сказал, что у него не было с ней сексуальных отношений. Они просто заманили его в ловушку, вынудили дать ложные показания. Они знали, что, как джентльмен, муж и отец, он никогда этого не признает'.
Я осведомляюсь: не слишком ли он великодушен к бывшему президенту, исключая наличие у него эгоистических побуждений? Видал настаивает: 'Нельзя же было ожидать, что он скажет: 'Да, да, да, конечно! Чего мы только с ней ни проделывали!' Так что с помощью надуманного обвинения они разгромили администрацию как раз в тот момент, когда мы нуждались в компетентном президенте'.
По его мнению, Клинтон был лучшим главой государства за последние 50 лет. Он также считает, что Хилари, которая бывала у него в Равелло и о которой он отзывается весьма высоко, в 2008 г. поборется за президентское кресло. Сам Видал 'в свое время чуть было не отправился в Нью-Мексико, чтобы начать традиционную политическую карьеру. Но потом я написал 'Город и колонну' ('The City and the Pillar'), мой третий роман, и решил, что ремесло писателя - занятие более достойное'. Тем не менее, в 1960 г. он участвовал в выборах в Конгресс и проиграл.
Естественно, себя Видал ни в чем не упрекает: по его словам, поражение он потерпел, потому что не собрал достаточно денег на избирательную кампанию: 'Я не способен просить у кого-то деньги. Никогда'. Он предпочитает комментировать политические события, а не участвовать в них: 'Серьезно, тем, что я делаю, я, наверно, приношу максимум пользы. А быть одним из 600 депутатов Палаты представителей? Да в этой толпе просто можно затеряться'.
Родственников Видала хоронят на вашингтонском кладбище Рок-крик. Это, бесспорно, очень красивый уголок; кроме того, если учесть происхождение Видала, кладбище занимает достаточно видное место в истории столицы, чтобы стать достойным 'последним приютом' для такого человека: 'Г-жа Рузвельт [судя по всему, речь идет об Элеоноре Рузвельт (Eleanore Roosevelt) - прим. пер.] приезжала туда, когда особенно уставала от Вашингтона. Там есть полукруглая скамья, с которой открывается великолепный вид'.
Годы не изменили Видала. Его авторский стиль, как и раньше, отличается 'чрезмерной четкостью' (по словам Видала, он хотел бы чаще использовать наречия, но с ними у него 'не ладится'), а взгляд на мир остался прежним: 'Я никогда не был чрезвычайно высокого мнения о нашем мире. Этот мир даже не пытается меняться. Полный застой'.
Он дружил с Кристофером Ишервудом (Christopher Isherwood), которого так обожали в Лос-Анджелесе. Может быть, Видал, большой поклонник его прозы, считает этого человека чем-то вроде образца для подражания? 'Ну, он сильно пил. Дон [любовник Ишервуда] оказал ему 'медвежью услугу', настояв на том, чтобы его дневники публиковались без всяких изъятий - а я их называю 'похмельными дневниками'. Бывало так: он отлично проведет вечер в вашей компании, все разойдутся, довольные друг другом, а на следующий день у него будет дико болеть голова, и он напишет в дневнике, как он ненавидит всех, с кем проводил время накануне. Это, конечно, не слишком лестно и для него самого, не говоря уже о тех, о ком он упомянул. Подобные суждения ценности не представляют'.
Что же касается суждений самого Видала, то, какой бы проницательностью они ни отличались, сегодня очень многие считают их порождением его непомерной мании величия. Я интересуюсь, замечает ли он за собой такое. Видал, хмыкнув, отвечает вопросом на вопрос: 'И в чем это проявляется?'
В том, что он никогда не признает, что был не прав.
'Почему, признаю. Думаю, дело в том, что я всегда выражаю свои мысли законченными фразами. Считается, что это не по-американски'.
И когда же он в последний раз признавал свою ошибку?
'Постоянно признаю. Постоянно. Знаете, что произошло с моим отцом, когда он входил в рузвельтовский 'малый кабинет' и руководил всей гражданской авиацией в США? Когда он уходил с этого поста, ему принесли альбом с газетными вырезками. Он с мрачным видом начал его читать, а потом вдруг говорит: 'Какой ужас! Каждый раз, когда мне нужно принимать крупное решение, я делаю ошибку. Просто наваждение какое-то.' А я ему говорю: 'Слушай, по закону больших чисел ты должен был построить хотя бы один хороший аэродром в Миссури или еще где-то'. 'Что ж, - ответил он. - Пожалуй, парочку таких вещей я могу записать себе в актив'. Так что, по-моему, любой мыслящий человек должен понимать, что совершает много ошибок'.
Хотя Видал и плачет на старых фильмах, его обычная манера держаться гарантирует писателю репутацию человека неромантичного. Сам он считает, что такая оценка справедлива. Тем не менее, он 55 лет прожил с одним человеком - любовь просто как в романе. Он улыбается: 'Да. Но никакого секса. Никто этому не верит, никто этого не может понять. Секс разрушил больше союзов, чем любая другая причина. Возникает 'чувство собственника''.
Неужели, когда они встретились, Видал уже обладал достаточно зрелым умом, чтобы это понять?
'Ну, мне тогда было 25, но я уже знал, что надо делать. А просто гоняться за удовольствиями казалось мне пустой тратой времени. Вот я этого и не делал'.
А он 'официально' рассказал семье о своей сексуальной ориентации?
'Ни в каких скандалах я замешан не был. А так, никто не мешал им покупать мои книги и читать их'.
И они их читали?
'Отцу понравилась 'Город и колонна'. Мать моих книг не читала. Она вообще ничего не читала. Она пила'.
Видал никогда не испытывал соблазна вернуться в вашингтонский высший свет и вести жизнь, 'подобающую' человеку его происхождения. Служба в армии открыла ему глаза на более широкие горизонты. 'Помню, Элис Лонгуорт (Alice Longworth) [кузина Элеоноры Рузвельт] как-то сказала мне: 'Какой же вы умница, Гор, что вырвались из нашего круга и не стали похожи на Джо - или меня. Мы вот остались. И превратились просто в старую мебель. Кстати, мне понравилась ваша книжка 'Юстиниан''. Она вечно путала 'Юлиана' с Юстинианом'. Чуть позже он добавляет: 'Кстати, ее могила недалеко от наших'.
Они впервые поняли, что Говард болен, когда он вдруг упал, гуляя в саду: 'У него был рак. Когда мы это выяснили, метастазы уже проникли в мозг. У него нарушилась координация движений, и он упал плашмя - ничком. Когда он умирал, нам пришлось пройти через ряд ужасных эпизодов'. После его смерти Видал целый год практически не мог есть: 'У меня возникла анорексия'. Я настолько поражена, что несколько мгновений не могу проронить ни слова. Потом спрашиваю: как же он это преодолел? Со слабой улыбкой он отвечает: 'Поел'.
Видал ожидает, что, когда он переедет в Голливуд, его начнут осаждать визитеры. Он никого не приглашает: люди едут к нему сами. Все его разговоры насчет необщительности убеждают не слишком: Видалу явно нравится быть в центре внимания. Я говорю: неудивительно, что люди едут издалека к человеку, который говорит законченными фразами. 'Ну да. Они не верят, что такое возможно'.
Видал зовет помощника, и тот помогает ему перейти в холл, где его фотографируют. Я остаюсь в гостиной, которая теперь почти полностью погружена во тьму. Упаковочные ящики придают ей такой меланхоличный вид. 'Да, у меня это тоже дикой радости не вызывает', - замечает Видал. Я спиной чувствую чей-то взгляд, оборачиваюсь, и вижу отражение его помощника, которое равнодушно глядит на меня из зеркала в соседней комнате. Эта сцена словно сошла со страниц 'Смерти в Венеции' [знаменитая новелла Томаса Манна - прим. пер.].
Наконец, фотографии сделаны, Видалу помогли перебраться в более уютную комнату, и там мы с ним наскоро выпиваем по стаканчику виски. Он говорит о современном американском романе, о том, что он еще давно выступал за возвышение воображаемого над буквальным, 'а теперь это делают все'. Мы беседуем о других, более молодых писателях: Де Лилло (De Lillo), Пинчоне (Pynchon), Джонатане Френзене (Jonathan Frenzen). 'Да, одну из книг последнего я читал. Она напомнила мне мой собственный роман 'Дулут' ('Duluth').
Потом за нами приходит молодой помощник: он провожает нас через сад, рощицу, ворота с кованой решеткой, и дальше, по тропинке, что ведет в деревню и обычную жизнь.
____________________________________________________________
Избранные сочинения Гора Видала на ИноСМИ.Ru
Неладно что-то в королевстве огайском ("The Nation", США)
Иран следующий, кто потом? ("The Independent", Великобритания)
Имперская амнезия ("In These Times", США)
Мы - патриоты ("Rebelion", Испания)
В событиях 11 сентября есть несколько загадочных аспектов, требующих разъяснения ("La Vanguardia", Испания)
Прощание со свободой ("The Guardian", Великобритания)
