Недавний визит Владимира Путина в Лондон на саммит Россия-ЕС прошел практически незамеченным, то есть как и было задумано. Хотя близость отношений между российским президентом и нынешним председателем Европейского Союза Тони Блэром и не была такой уж очевидной, на публике оба лидера всячески старались подчеркнуть теплую атмосферу встречи - встречи, которую изначально планировалось выделить именно ее нарочитой незаметностью.
За несколько недель до того у президента США Джорджа Буша Путин удостоился гораздо менее сдержанного приема. В Белом доме Буш называл своего гостя 'мой друг Владимир'. И, если Блэр на своем непробиваемом еэсовском жаргоне говорил что-то о том, что Европа будет строить с Россией новые институциональные отношения на основе четырех 'общих пространств', Буш просто выпалил: 'Каждый раз, когда я приезжаю к президенту Путин, каждый раз, когда мы с ним разговариваем, наши отношения становятся прочнее'.
В общем, имеем то, что имеем - политика Запада по отношению к Путину состоит в том, что с Путиным надо дружить.
Российский лидер зажимает демократию и ограничивает гражданские свободы - какая разница? Для захвата энергетических ресурсов страны Кремль пренебрегает законом - проехали! Кровавый конфликт в Чечне - а что это такое? Россия ведет политику дестабилизации любых попыток движения к демократии на Кавказе и в Средней Азии - ну и пусть! В следующем году Путин будет принимать глав государства 'большой восьмерки' у себя, так что дружить с ним надо обязательно.
Как сказал один европейский дипломат, Россия просто-напросто 'слишком близка и слишком велика', чтобы ЕС мог себе позволить ее раздражать. Немаловажно и то - и, кстати, Путин не устает это напоминать всем своим собеседникам, - что Европе нужны российская нефть и российский газ. Об этом лучше всего спросить уходящего канцлера Германии Герхарда Шредера, низкопоклонство которого уступает разве что экспансивному подхалимству итальянского лидера Сильвио Берлускони. А еще неплохо бы поговорить с президентом Франции Жаком Шираком - о том, что только через союз с Москвой можно попробовать подрезать крылья Америке.
В свое время Блэр в почти слепом восхищении Путиным называл его своим собратом по делу национальной модернизации. Именно премьер-министр Великобритании убедил Буша в том, что с Путиным можно и нужно иметь дело. Однако с того времени Блэру пришлось в достаточной мере испытать на себе двуличие Кремля, чтобы несколько остудить свой энтузиазм - правда, он всячески старается этого не показывать.
Буш тоже не может позволить, чтобы форсированное наступление московского авторитаризма встало на пути его великой стратегии взращивания демократии на Ближнем Востоке. Но Вашингтону нужна поддержка русских в Ираке и Афганистане, без них трудно противостоять Ирану - даже поездка на автомобиле, что греха таить, без них обойдется слишком дорого. А если так, то почему бы не тряхнуть стариной и не поиграть еще немного в реализм?
Да, здесь Буш никакого внутреннего противоречия не видит. Но дело не только в этом; нынешнему отступлению Запада есть и более фундаментальные причины, и его последствия будут касаться далеко не только взаимоотношений с Россией. Пусть от вашингтонской администрации еще слышатся лозунги демократической трансформации - внешняя политика Запада быстро скатывается в более знакомую и наезженную колею.
Иракская война довела до крайности различия в подходах западных демократических стран к тирании. Теперь, как нам говорят, по одну сторону стоят те, кто с охотой переделал бы мир по собственному образу и подобию, даже если мир при этом должен будет стоять с поднятыми руками. С другой собираются реалисты типа Киссинджера, утверждающие, что в политике искать добра от добра - опасно и наивно.
Обострение противоречий между интервенционистами и прагматиками нарисовало на политической картине поистине любопытные узоры. В Вашингтоне политические наследники Вудро Вильсона (Woodrow Wilson) оказались на одной платформе с консерваторами-изоляционистами, требующими прекратить строительство чужого государства и вернуть войска домой. В Великобритании же большинство левых, недовольных иракской войной, отвернулись от традиционного для них интернационализма и вместо этого ухватились за некий апокриф от устава ООН, ставящий превыше всего остального нерушимость национальных границ.
Крайние проявления подобных воззрений приводят к тому, что в глазах этих людей каждодневные массовые убийства мирных жителей Ирака суннитскими боевиками и джихадистами из 'Аль-Каиды' почему-то плавно превращаются во вполне оправданное противодействие иностранной оккупации. Получается, что все на свете, даже бесчисленные убийства иракских женщин и детей, в любом случае лучше, чем американский империализм. Даже тем, кто не поддерживал вторжение в Ирак, совершенно очевидно, что у этих людей этический компас сбит куда-то в сторону.
Но пока Бушу и Блэру приходится пожинать плоды взятых на себя моральных обязательств по свержению деспотических режимов. Оба они много раз высказывались по этому поводу достаточно недвусмысленно, но пропасть между словами и делами все растет. Как с плохо скрываемым сарказмом сказал один высокопоставленный чиновник в европейском аппарате, все мы теперь реалисты. Смысл этих слов в том, что Соединенные Штаты, не сумев спланировать развитие Ирака после войны, нанесли удар по самым моральным основам вторжения. Мир возвращается к вестфальской системе, построенной на государственном суверенитете. Эта система, добавил наш собеседник, хоть и примиряется с существованием деспотизма, но, по крайней мере, честна.
Политическое лицемерие уже легло на плечи США тяжким бременем. Делу установления свободы в Афганистане и Ираке отнюдь не способствует то, что американские войска уходят из Узбекистана. Да и Блэр, в отношениях с саудовским режимом практически полностью сводящий свою задачу к повышению объемов продаж европейских истребителей, тоже не сильно помогает интервенционистам.
Скорее всего, из тех же соображений Соединенные Штаты так спокойно отнеслись к результатам жульнических референдумов в такой богатой нефтью стране, как Алжир. Но самый сильный удар по имиджу США в арабском мире они нанесли себе сами, когда в палестино-израильском конфликте практически открыто встали на защиту одной из сторон.
В некоторой степени двойные стандарты есть неотъемлемая часть интервенционизма. Нынче даже самые рьяные неоконсерваторы уже не верят, что демократию можно построить в мгновение ока. Даже если бы Америка безраздельно поддерживала устремления Буша и его госсекретаря Кондолизы Райс, без противоречий и отклонений от курса вряд ли можно было бы обойтись. В любой долгосрочной стратегии, направленной на проведение политических преобразований, время от времени приходится идти на тактические отступления.
Гораздо сильнее тревожит то, что политики начинают скатываться к восприятию международных отношений как системы 'или-или', ставя демократические общества перед простым выбором: либо всех тиранов на свете надо свергать, либо со всеми ними надо дружить. От этого уже рукой подать до мысли: а почему бы действительно не начать с ними дружить, если уж избавиться от всех них все равно невозможно?
Честный реализм - это далеко не то же самое. В том, чтобы в отношениях с Путиным проявлять и жесткость, и цивилизованность, нет совершенно ничего невозможного. У Запада есть немало средств воздействия: прежде всего, Путин хочет, чтобы на международной арене с ним общались как в равным; потом, России в той же мере необходимо продавать свои нефть и газ, как Европе - их покупать.
Нет ничего невозможного в том, чтобы прямо заявить, что распространение демократии - это стратегическая цель, продвижение к которой может быть медленным и неравномерным. Главное здесь - чтобы то, что мы делаем сегодня, хотя бы ненамного, но продвигало бы нас вперед по пути к той цели, которой мы хотим достичь завтра. Хорошо бы Буш и Блэр помнили об этом в следующий раз, когда они будут пожимать руку Путина.
