17 октября 2005 года. На предвыборном слете, состоявшемся в прошлом месяце напротив старого здания ныне не существующей Коммунистической партии Восточной Германии, в повестке дня была ностальгия. Ораторы называли друг друга "товарищ" и громили эксцессы капитализма, а в киосках продавались изображения Ленина (пусть даже и в наушниках iPod), фуражки Советской Армии и бутылки пива "Красный Октябрь". Два дня спустя партия, проводившая этот след, одержала огромную победу, завоевав 54 места в парламенте, что стало явным свидетельством возрождения левых сил.
Когда я ходил по рядам митингующих, меня удивило не то, что, немцы в той части столицы, которая прежде именовалась Восточным Берлином, могут испытывать ностальгию по жизни при тоталитарном правлении, главным символом которой являлась Берлинская стена - ибо ностальгия по восточногерманской диктатуре хорошо задокументирована в последнюю пару лет, поскольку данные народу при объединении Германии обещания так никогда и не материализовались.
Но, глядя на фуражки красноармейцев, я не мог избавиться от мысли о книге, которую я в то время читал, и которая была посвящена освобождению Берлина весной 1945 года. Эта книга, ставшая бестселлером, когда она вышла в Германии 2 года назад, является дневником 34-летней женщины, журналистки, которая пережила последовавшие за крахом нацизма недели, когда Советская Армия с боями вошла в город и захватила его, а затем приступила к его разграблению, систематически насилуя его женское население и добавляя новые страдания людям, которые и так уже пережили 6 лет войны. По разным оценкам, в 1945 году в Берлине российские солдаты совершили 95000-130000 изнасилований. В дневнике описываются, стоически и образно, неоднократные изнасилования, которым подверглась эта женщина в те недели. "Мои пальцы трясутся, когда я это пишу", - говорит она.
Как, не переставал я удивляться, просматривая киоск советской ностальгии, может кто-то вспоминать о таких людях с нежностью? Однако, очевидно, что кое-кто вспоминает.
Эти противоречивые воспоминания - плохие русские и хорошие русские - являются всего лишь двумя из мириад воспоминаний, которые сосуществуют в современной Германии. По прошествии 60 лет после того, как союзные войска разгромили Третий рейх и освободили Европу - и спустя 15 лет после того, как Германия была, наконец, воссоединена - эти события продолжают отбрасывать, как иногда говорят немцы, "длинную тень" на политику и культуру. Несмотря даже на то, что поколение, бывшее очевидцами этих событий, понемногу вымирает - если вам было 10 лет, когда русские в конце войны вошли в Берлин, то сегодня вам 70 лет - немцы продолжают сильно мучиться по поводу того, что все это значит, и ссориться из-за того, какие уроки следует из этого извлечь.
Они так мучаются с самого окончания войны. Денацификация, перевоспитание, повышение чувствительности, извинение, изучение и повторное изучение. И все же эти вопросы их никак не оставляют. В этом году в Берлине был открыт мемориал убитым евреям Европы, через 17 лет переговоров по вопросу о том, нужно ли и как его открыть. В прошлом месяце просьба Соединенных Штатов в выделении дополнительных войск НАТО, в том числе немецких, для помощи в борьбе с повстанцами в Афганистане заставила немцев вновь пересмотреть свою послевоенную приверженность пацифизму. Стартовый успех недавно созданной Левой партии на состоявшихся в прошлом месяце выборах стал напоминанием о глубоком послевоенном расколе, с которым, как предполагалось, должно было покончить воссоединение Германии.
На первый взгляд, недавние выборы в Германии были откровенным, современным сражением в духе "это же экономика, дурачок" из-за безработицы, реформы системы социального обеспечения и из-за того, кто намерен сократить налоги, а кто - повысить их. Под поверхностью эти выборы разбудили воспоминания - призрак коммунизма, Восток против Запада, а также и саднящий, тревожащий вопрос членства Турции в Европейском союзе (ЕС).
"Европа - христианский континент, - сказал недавно на обеде в Дюссельдорфе один недовольный бизнесмен. - Туркам здесь просто не место". Трудно было не услышать в этом высказывании эхо прошлого.
По мере того как идут десятилетия, различные политические воспоминания то входят, то выходят из моды. После войны немцы, в общем случае, не обсуждали преступления нацистов. Когда новое поколение, наконец, коснулось запрещенной темы - после, в том числе, публикации "Дневника Анны Франк" (The Diary of Anne Frank) и суда над Адольфом Эйхманом (Adolf Eichmann) в Иерусалиме - стало на многие годы неприемлемым говорить о страданиях немцев в войне. Недавно характер дискуссии вновь изменился: здесь снова открылись дебаты по вопросу изнасилования женщин в Берлине (инициированные дневником молодой журналистки), разрушения в результате бомбежек Дрездена и других немецких городов [отчасти инициированные книгой историка Йорга Фридриха (Jorg Friedrich) "Огонь" (The Fire) и книгой В.Г. Себальда (W.G. Sebald) "Естественная история разрушений" (On the Natural History of Destruction)], а также по вопросу страданий вообще, которые принесла простым людям война (после войны в этой стране оказались разрушенными 20-30% зданий, а треть всех детей этой страны выросли без отцов).
Однажды в 1980-е годы, до воссоединения, я перешел в Восточный Берлин через контрольно-пропускной пункт на Фридрихштрассе и посетил Немецкий исторический музей, закопченное, обветшалое, но когда-то грандиозное здание, где преподносилась та версия истории, которую я никогда не видел. В то время экспонаты (выставленные восточногерманским правительством) отражали слова благодарности доблестной Советской Армии за освобождение страны. На стенах музея были развешаны фотоснимки героических русских солдат и документы, рассказывавшие о коммунистическом сопротивлении фашизму. Это не было особенной неправдой - но это была всего лишь одна из версий истории.
Сегодня политика воспоминаний продолжает преследовать Берлин. Исторический музей по-прежнему на своем месте, принаряженный и снова великолепный. Но его теперешние экспонаты фокусируются на теме "Война и ее последствия", и в особенности на том, как вспоминают и как должны вспоминать историю. На мемориале павшим советским воинам в Тиргартене - да, тем самым советским солдатам, которые изнасиловали десятки тысяч женщин весной 1945 года - есть почти извинительная надпись "Память о тех, кто погиб насильственной смертью, а также сохранение памяти о разрыве с цивилизацией, которое представляло собой правление национал-социалистов, важны для того, как в историческом плане воспринимают себя немцы" [Ведь, в конце концов, русские солдаты не только насиловали женщин. Только лишь в последнем сражении за Берлин в апреле-мае 1945 года, которое привело к свержению Гитлера (Hitler), погибли до 70000 солдат Красной Армии.]
Одержимость немцев историей во все времена поддерживает саднящие воспоминания и противоречивые эмоции недалеко от поверхности. Могли ли насильники, в самом деле, быть хорошими парнями? Можно ли сейчас честно признавать страдания рядовых немцев или же это некоторым образом приуменьшает зло Холокоста и заставляет считать, что все страдания относительны? Была ли кампания Гитлера по уничтожению евреев настолько уникальной, что заслуживает того, чтобы ее помнили больше, чем уголовное преследование гомосексуалистов, коммунистов, цыган? Может ли Германия когда-нибудь снова начать воевать - в Косово, Руанде, Афганистане или Ираке?
В Соединенных Штатах подобные вопросы обсуждаются, но в общем случае без той срочности и безотлагательности, которую вносят в свои нынешние дебаты немцы, без ощущения, что то, как мы помним нашу историю, станет определять наше будущее.
А поэтому у нас на улице Молл нет большого национального мемориала рабству или уничтожению американских аборигенов (хотя есть памятник жертвам Холокоста). У нас есть мемориал войне во Вьетнаме, но это не ставит под вопрос смысл войны, нашу память о войне или моральность войны. Когда Смитсонианский институт организовал выставку, посвященную "Эноле Гей", самолету, сбросившему атомную бомбу на Хиросиму, ветераны войны сначала настояли на том, чтобы с выставки были убраны некоторые из наиболее спорных тем относительно решения сбросить бомбу, а в конечном итоге заставили закрыть эту выставку насовсем.
Да, действительно, никакие из этих событий не были Холокостом. Но они, безусловно, ставят вопросы, которые стоит обсуждать.
