Текст публикуется с любезного разрешения редакции 'Project Syndicate'
Когда европейцы наблюдали за тем, как президент Буш беспомощно барахтался, столкнувшись со смертью, разрушением и хаосом, вызванным ураганом 'Катрина' в Новом Орлеане, некоторые не могли не погладить себя по головке, сказав что-то вроде: 'Хвала Богу, что у нас есть наша социальная солидарность'.
Это правда, что ни одна европейская страны, заслуживающая этого названия, никогда не позволяла своим гражданам доходить до такой страшной бедности, что они буквально не в состоянии были сбежать из домов перед лицом стихийного бедствия. И все европейцы - не только приверженцы левых взглядов - были действительно шокированы и потрясены тем фактом (ярко продемонстрированным 'Катриной), что бедность американских бедняков воистину не имеет предела.
Но эта озабоченность и чувствительность представляют собой не вполне заслуженное самоуспокоение, поскольку они позволяют европейцам уйти от рассмотрения имеющихся у них проблем - совершенно реальных, несмотря на их хваленую социальную солидарность.
Во-первых, хотя европейская доктрина социальной солидарности проповедует справедливость и равенство, за этим фасадом скрывается 'общество 'посвященных'', которое потрясающе несправедливо в верхней части спектра доходов. Представители элиты государства всеобщего благоденствия обычно получают лучших врачей, лучшие места на концертах, лучшие квартиры в в лучших районах, и так далее, из-за упрямого отказа Европы использовать цены и механизм рынка для распределения ключевых товаров и услуг. Посторонним трудно конкурировать, когда, 'кто что получит' зависит от того, знаком ли этот 'кто' с нужными людьми.
Удивительно, но отношение к элитам в Европе, возможно, вовсе не так уж отличается от отношения к ним в Америке. Америка поощряет свои элиты, снижая им налоги. Европа поощряет их, перемещая их на первые места в очередях и давая налоговые льготы капиталу.
Во-вторых, хотя позор Нового Орлеана никогда не мог случиться в Европе, европейская социальная солидарность тем не менее обходит стороной малообеспеченные группы, не давая им в достаточной мере пользоваться плодами экономического роста. Это, возможно, самая очевидная слабость государства всеобщего благоденствия. Хотя социальная солидарность и экономический рост ни в коем случае не являются несовместимыми, европейцы - весьма неблагоразумно - выбрали неэффективный вариант государства всеобщего благоденствия.
'Рынок труда - ключ ко всему, - говорит президент Бундесбанка Аксель Вебер, социал-демократ, недавно назначенный на этот пост Герхардом Шредером. - В Европе мы должны организовать более гибкие рынки труда и провести дополнительные структурные реформы'.
Но достижение целей европейской социальной солидарности слишком часто обеспечивалось за счет дорогостоящего в экономическом смысле прямого вмешательства в рынок труда, а не более нейтральными по отношению к рынку способами.
Например, чтобы защитить рабочих от увольнений, европейские государства сделали так, чтобы фирмам было трудно уволить их. Но того, кого нельзя уволить, нельзя и принять на работу, а тот, кого не примут на работу, не станет увольняться. Это означает, что безработные не смогут трудоустроиться (даже при том, что для них есть полезная работа), а работники, у которых работа есть, не будут переходить на потенциально лучшую. Неизбежный результат - постоянный высокий уровень безработицы и застой рабочей силы.
Так не обязательно должно быть. Социальное перераспределение может осуществляться путем налоговых мероприятий, а не прямым вмешательством на рынке труда. Именно так это и делалось в ранний период существования государства всеобщего благоденствия. Но по мере того как 'революция расширения прав' набирала обороты в 60-х и 70-х годах, профсоюзы начали придерживаться позиции, что работник имеет право не просто на работу, а на работу в том регионе и в той фирме, которую он выберет. Такая разновидность государства всеобщего благоденствия оказала губительное воздействие на занятость в Европе и на ее экономический рост.
Наконец, хотя левые Европы хвастливо провозглашают после 'Катрины': 'Хвала Богу, что у нас есть наша социальная солидарность', - существуют значительные сомнения даже относительно того, что на самом деле означает 'наша'. Национальная однородность государств Европы уменьшается, и иммигранты бросают все больший вызов социальной солидарности, в то время как Европейский Союз в целом оказывается вот перед какой дилеммой: должен ли голландец из Амстердама чувствовать такую же солидарность с греком из Афин, как и с голландцем из Роттердама?
И этот вопрос вновь возвращает нас к теме 'Катрины'. После урагана много было сказано и написано о том, как мало американцам дела друг до друга. И, конечно, нельзя отрицать, что трудно заставить жителей штата Нью-Йорк, Мэн или Юта с энтузиазмом отдавать свои средства на дамбы в Новом Орлеане - по крайней мере, пока не произойдет какой-нибудь ужасный кризис.
Но так ли уж по-иному обстоит дело в Европе? Голландцы с энтузиазмом финансируют общественную инфраструктуру в Греции? Греки финансируют проекты по водозадержанию в Нидерландах? Если взять ЕС как образец для сравнения, уровень социальной солидарности между государствами, входящими в его состав, не особенно-то будет отличаться от уровня социальной солидарности между американскими штатами.
Без сомнения, Соединенные Штаты стоят перед лицом очень реальной - и нарастающей - проблемы, связанной с несправедливостью распределения доходов в этой стране. Но европейцы должны умерить свою критику, осознав, что и у Европы есть подобные проблемы.
Мелвин Краусс - старший научный сотрудник Института Гувера при Стэндфордском университете
_________________________________________________________
Copyright: Project Syndicate, 2005.
Перевод с английского: Николай Жданович
