Когда у всего мира, наконец (давно пора!) лопнуло терпение из-за действий правящего режима в Дамаске, Башар Асад получил неожиданную 'отсрочку приговора' благодаря стране, которую его поведение должно было бы беспокоить в первую очередь - России: на этой неделе Москва заявила, что выступит против введения ооновских санкций в отношении Сирии.
Отношения России с Ближним Востоком имеют долгую и непростую историю. Этот регион привлекал особое внимание русских царей - по стратегическим и религиозным соображениям. Россия постоянно стремилась получить доступ к теплым морям и создать 'плацдарм' на Святой Земле. Это привело к столкновению с Османской империей: бесконечным войнам с турками, в ходе которых Россия неуклонно продвигалась на юг - столь же славным, сколь и кровавым.
Для коммунистов Средиземноморский регион имел еще большее значение: он стал одним из главных театров их соперничества с Западом. Поначалу это приносило выгоду еврейскому государству. Стремясь навредить Британии, Кремль не только поддержал создание государства Израиль, но и некоторое время поставлял ему оружие. Вскоре, однако, Москва сделала ставку на арабов, чье стремление вооружаться было безграничным, а экономическая зависимость от СССР - очевидной. В результате арабские страны попали под неоколониалистский контроль Кремля. Катастрофические последствия этого до сих пор ощущаются по всему Ближнему Востоку - от Алжира, чьи сырьевые ресурсы были растрачены на финансирование провалившейся попытки коллективизации, до Йемена, превратившегося из процветающего перекрестка торговых путей в страну, охваченную братоубийственной войной и анархией.
Из всех стран Ближнего Востока самым верным и подобострастным сателлитом СССР стала Сирия, которая принесла задачи развития отсталой экономики в жертву безумной цели - достичь 'стратегического паритета' с Израилем (в переводе на нормальный язык: безграничной милитаризации). Впрочем, подобная модель отношений рухнула еще раньше, чем коммунистический строй: Михаил Горбачев осознал, что ближневосточная политика обходится Москве слишком дорого - с дипломатической точки зрения она усиливала международную напряженность, а в экономическом плане достаточно упомянуть о том, что Дамаск задолжал СССР 5 миллионов долларов за неоплаченные поставки вооружений.
Позднее Москва восстановила дипотношения с Израилем и разрешила советским евреям свободный выезд; естественным продолжением этих шагов, как казалось в 1990-х гг., стал ее новый, деловой и рациональный, курс в отношении Ближнего Востока. Однако после прихода к власти Владимира Путина выяснилось, что позитивные выводы о российской политике на этом направлении, как и во многих других, были преждевременными.
В ходе восхождения Путина к высшему посту в государстве его цели оставались для многих западных наблюдателей загадкой, однако за прошедшие годы стало ясно, что, разделяя неприязнь Запада к советским предшественникам-коммунистам, он отнюдь не разделяет его энтузиазм в отношении демократов, которые пришли им на смену. Своими авторитарными действиями в экономике, по отношению к СМИ и политической системе, он недвусмысленно дал понять, что отдает предпочтение не демократии по принципам Томаса Джефферсона, а 'просвещенному абсолютизму': путинским образцом для подражания, судя по всему, стал Петр Великий, чей огромный портрет красуется в кремлевском кабинете президента.
Путин в принципе не желает делить влияние ни с кем - ни с законодателями, ни с предпринимателями, ни с журналистами - и стремится восстановить имперские позиции России. Возможно, именно это побудило его начать рискованный 'ядерный вальс' с Ираном: по мнению некоторых аналитиков, он до сих пор рассматривает эту страну в качестве противовеса Турции - традиционной сопернице России на Ближнем Востоке и в Центральной Азии.
Теперь та же идея - ее анахронизм очевиден всем - побуждает Путина придерживаться одной из самых циничных и самоубийственных концепций советской дипломатии: действовать по принципу 'что хорошо для Дамаска, то хорошо для Москвы'. Возможно, главная ошибка Путина состоит в том, что в 'сирийском вопросе' он путает нравственные аспекты с соображениями целесообразности. Очевидно, его не смущает иметь дело с режимом, способным на убийство влиятельного политика в соседней стране, но при этом он строит иллюзии относительно того, что такой режим может чувствовать по отношению к нему некую 'благодарность', подобно тому, как Хафез Ассад (Hafez Assad) чувствовал себя обязанным Леониду Брежневу.
Пытаться убедить Путина присоединиться ко всему миру в нравственном осуждении Дамаска - дело, увы, скорее всего безнадежное, но возможно его удастся убедить в том, что в Чечне он борется не с традиционным сепаратизмом, уходящим корнями еще в царские времена, а с современным терроризмом, против которого следует действовать решительно, единым фронтом и общими усилиями.
Кроме того, отказ поддержать давление Европы и Америки на Дамаск равносилен отказу от главной стратегической цели Петра Великого, стремившегося, чтобы Россия присоединилась к западной цивилизации. Россия должна сделать выбор, на чьей она стороне: на стороне Запада или разбойничьих режимов?
