Россия ищет свою историческую идентичность. Здесь воскресают старые мифы, велящие многим жителям постсоветской страны видеть в себе славян, которые призваны к величию, но сталкиваются с сопротивлением соперников. Станет ли полонофобия для них очередной определяющей чертой русского национальной идентичности?
После краха коммунизма страна, десятилетиями бывшая экспортером пролетарской идеологии, погрузилась в идейный вакуум, который по сей день безуспешно пытаются заполнить кремлевские чиновники. Одни мечтают заменить мумию Ленина мощами героев борьбы с польской интервенцией начала XVII века, а другие — в том числе и Владимир Путин — выступают за то, чтобы ленинские останки продолжали лежать в пресловутом мавзолее. Кремль с помпой хоронит кости царских генералов, но в то же время оплакивает распад Советского Союза. Москва готовится отпраздновать юбилей династии Романовых, хотя 9 мая украшает улицы красными флагами с серпом и молотом, а то и портретами Иосифа Сталина.
Недостаточная последовательность характерна и для 'ноябрьского праздника', то есть, Дня народного единства, который впервые празднуется в этом году в память об изгнании поляков из Москвы в 1612 году. Дума ликвидирует праздник 7 ноября (День согласия и примирения, то есть, переименованный День Октябрьской революции), но вместе с этим влиятельный мэр Москвы Юрий Лужков устраивает в тот же день парад в память о обороне Москвы от гитлеровцев. Власти Новгорода помпезно отмечают годовщину антипольского выступления, но местные церковные иерархи предупреждают, что праздник 'не может быть антипольским'.
Может ли быть во всем этом есть какая-то методология? Или — как утверждают некоторые комментаторы — это продуманная операция по склеиванию советских и царских традиций?
Об идеологических противоречиях и новой постсоветской идентичности России я спросил более десятка молодых москвичей, зачастую сторонников Путина, с которыми познакомился в таких разных местах, как библиотека, бар, госучреждения, такси и Интернет-чат. Некоторые из них недавно закончили вузы, некоторые читают газеты, все ежедневно смотрят телевидение — это значит, что они воспринимают путинскую пропаганду.
— Ленин на Красной площади и выходной день в праздник Казанской Божьей Матери. Тоска по СССР и вручение царских наград. Это какая-то непонятная смесь — довольно единодушно отвечали мои собеседники.
Так что, государственная идеология потерпела полное фиаско?
— Все зависит от того, где искать ее эффект. Величие России, ее миссия, призвание быть великой державой наперекор мировым противникам — это давние и воскресающие мифы, которыми все чаще пользуются посткоммунисты, либералы и националисты. После упадка идеи гражданского общества в 1990-е годы что-то вновь начинает объединять многих россиян. Может быть, из этих хаотических пропагандистских акций Кремля выйдет что-то 'новорусское'?— размышляет антрополог культуры Елена Коровова.
Елена Коровова права. Когда в России говоришь о работе, фильмах, семье, можно забыть, что ты за границей. Сходства резко кончаются, когда говорившие со мной двадцати-тридцатилетние начинают рассуждать о том, какими они видят цели и интересы России в современном мире. Свободные от ностальгии по коммунизму, они нередко тоскуют — не всегда сознательно — по имперским мифам, питавшим воображение их предков.
Миф первый — призвание к величию
'Россия еще не до конца разработала свой потенциал супердержавы' (Владимир Путин), 'Без России в качестве великой державы нельзя говорить о глобальной нормальности' (митинг оппозиционного и демократического 'Яблока'), 'Мы геополтически призваны быть евразийской империей' (митинг русских националистов). Эти экзотические для иностранца мысли не удивляют большинство моих молодых российских собеседников. — Ведь мы самая большая страна на земном шаре. Мы смогли освоить Заполярье, чего, пожалуй, не сумел бы ни один другой народ. Благодаря этому, в наших руках природные ресурсы, от которых зависит благополучие всей Европы. Поэтому естественно, что мы должны иметь большое влияние на политику континента — таковы аргументы более половины моих собеседников.
Противником, достойным великой России, для нескольких моих собеседников являются исключительно мировые державы (прежде всего, США), а не всякая центральновропейская мелочь. — Я не против поляков, но каждый должен знать свое место в строю. Посмотри на карту и поймешь, в чем дело. Ведь в географических реалиях протесты поляков в адрес Москвы звучат несерьезно, — говорит 25-летний Юрий, начинающий архитектор.
Миф второй — историческая миссия
'Сражаясь в Чечне, Россия защищает всю Европу' (Владимир Путин), 'Слабость России — помеха для мирового порядка. Без нас нет стабилизации' (митинг 'Яблока'), 'История требует трудных решений. Нужно жертвовать отдельными индивидами ради общего блага' (митинг националистов).
Протесты поляков против празднования Дня победы (9 мая) без извинений за сталинизм, навязанный Центральной Европе, понимают исключительно московские полонофилы и не очень многочисленная часть демократов. — Сталин выиграл войну и имел право реализовать свои геостратегические цели. Нельзя оценивать его, исходя из сегодняшних критериев, — убеждает меня Константин, 26-летний сотрудник книжного магазина. Также молодые собеседники плохо понимают необходимость для России разобраться со своей историей.
В России довольно редко вспоминают об узниках коммунистических лагерей и жертвах политических чисток. Также не задаются вслух вопросы о том, не слишком ли много жертв вызвало то, как Сталин вел войну. — Россияне должны иметь трудную историю. Мы привыкли к боли. Но к чему-то это ведет. Но ведь благодаря нам в 1945 г. на всем континенте воцарился мир. Благодаря нам Центральная Европа была восстановлена после разрушений военных лет. Кроме того, наша настойчивость и жертвы принесли культуру всей Сибири. Именно мы дали Сибирь цивилизованному миру, — объясняет 28-летняя Елена, экономист по образованию.
Миф третий — славянская специфика
Убеждение в том, что российская демократия должна отличаться от западной — это не просто пустой лозунг путинской пропаганды. В стране манипулируемой властями 'полудемократии' целых 67% россиян поддерживают политику президента Владимира Путина (по данным исследований независимых социологических центров). Зато — по мнению многих — он положил конец демократическому хаосу эпохи Бориса Ельцина. — Может, я и хотел бы иметь здесь систему как в Германии или Франции, но Россия для этого не годится. Этой стране нужен очень сильный лидер — уточняет свои взгляды 30-летний Вадим, инженер, переехавший в Москву из Архангельска.
Многие россияне объясняют специфику России ее славянским характером, о котором здесь говорится на удивление часто и много. 'Польша и Россия — спор братьев-славян', писали несколько недель назад влиятельные 'Известия'. 'Вы из Польши? О, это тоже славянин!' — это реакция знакомой продавщицы в киоске. В ходе дискуссии о польском членстве в НАТО и Европейском Союзе аж четверо моих собеседников привели услышанный где-то в СМИ аргумент о 'славянах поляках, которым чудом удалось вырваться на Запад'. — Хотя у нас общая история, вы пошли иной дорогой, чем Россия. Мой дед называет это предательством, отец говорит, что вы продались, а я вам завидую, потому что между вами и Западом нет барьера', — признается Вадим.
Миф четвертый — требование постоянной конфронтации
'Россияне были вынуждены вести много войн, но они всегда побеждали' (Владимир Путин), 'Запад — и я его даже понимаю — не хочет, чтобы мы были великими. Нам по-прежнему приходится быть соперниками' (29-летний таксист Андрей), 'Грозит ли нам теперь война с Норвегией?' (государственное телевидение).
Если верить российским СМИ, Россия все еще участвует в международных конфликтах. Во время недавнего российско-норвежского спора из-за арестованного рыболовецкого судна министр обороны успокаивал словами о том, что Россия не переходит к вооруженным действиям (половина моих собеседников не отметила в этом ничего гротескного). Даже мелкие и совершенно игнорируемые западными СМИ споры в Совете Безопасности ООН (место постоянного члена в Совете — реликт великодержавности России) освещаются как битва за судьбы мира, в котором Москва не может уйти со своих позиций.
— Оранжевая революция? Будем искренними. Поляки там были подручными Вашингтона. Демократизация Беларуси? Может, она и нужна, но, главным образом, это борьба за сферы влияния. К сожалению, в ней вы на стороне противника — говорит большинство моих молодых собеседников.
Польский враг — миф пятый?
Воскресающие в сознании многих россиян воззрения на место их страны в мире напоминают как о давних теориях 'Третьего Рима', защите православия от латинян, так и о борьбе с буржуазным Западом 'в защиту отечества прогресса'. Станет ли враждебность Польши очередным возрожденным пропагандой российским мифом о 'ляхах-католиках, угрожающих благополучию России'?
Нынешний праздник, установленный, в том числе, в честь изгнания поляков из Кремля в XVII в., возник, как это часто бывает в современной России, почти случайно. Для большинства российских депутатов главным критерием в установлении нового праздника было сохранение выходного дня как можно ближе к 7 ноября (отмененному Дню согласия и примирения). В Кремле и в Думе одержало верх влияние Церкви, стремившейся к тому, чтобы новый праздник пришелся на торжество Казанской Божьей Матери, то есть, 4 ноября.
Культ казанской иконы связан, среди прочего, с отражением польской интервенции в XVII в., и поэтому антипопольские настроения были дополнительным стимулом для выбора этой даты. Однако, о значении изгнания поляков из Кремля пока не прочитать ни в школьных учебниках, ни в самых популярных исторических книгах. Исторический контекст понимают немногие: те, кто знает классиков русской литературы, живописующих 'наглость и двуличие ляхов', пишущих о польском народе, ослабленном своеволием и жадностью панов (Николай Карамзин), иностранное происхождение которых толкнуло Польшу на службу неславянским державам (Михаил Погодин). Те, кто знает славянофилов, для которых православие — единственный путь развития для славян (Юрий Самарин), а 'неестественный' католицизм и вестернизация поляков — главные причины их конфликтов с Россией (Иван Аксаков).
Пока эти интерпретации привлекают внимание только начитанных политологов в Польше и России. Если бы новый праздник был частью плановой пропагандистской акции, то это свидетельствовало бы о глубокой несостоятельности московских спецов. Это может измениться. Хотя память о сопротивлении русских (которое, добавим, было оправданным) и культ Казанской Божьей Матери) не должны влечь за собой враждебность в отношении современных поляков (сложно культ Ченстоховской Божьей Матери назвать антишведским), в путинской России возможно многое. Десятки пиарщиков, которым платит государство, ежедневно выступают в государственных СМИ, а свободную прессу читают очень немногие. В случае политической необходимости 'польский враг' может прыгнуть на первые места в аналитических телепрограммах, а нынешний праздник станет для 'подлого ляха' отличным трамплином.
