В своем не настолько давно вышедшем и имевшем успех 'Коллекционере' Джон Фаулз (John Fowles) писал: 'В сегодняшнем мире существует категоричное представление, что занятие философией стоит оставить философам, социологией - социологам, смерть же оставить в руках мертвых. Думаю, в этом заключается одна из величайших ересей - и деспотий - нашего времени'. Сегодня, когда Фаулз умер, необходимо вырвать его у смерти, оживить его блестящий талант и вспомнить о том, что он оставил нам наследство, не менее важное, чем сами его произведения: свою борьбу против ограничения рамок произведения одним жанром и автоматически следующего за этим безразличия. А, кроме того, и против самых уродливых детей этого ограничения: расхожих штампов и общих мест.
Потому как Фаулза в высшей степени можно считать писателем-экспериментатором, авангардистом, постмодернистом или назвать его представителем единственно возможного сегодня типа писателя: рискующий художник. Он тот, кто через описываемую историю рассматривает все стороны истины наилучшим известным ему образом, осознавая при этом, что он живет в определенную эпоху, а ему самому необходимо затаить дыхание, не дать вырваться из себя тем языкам пламени, что способны превратить все в обыденность и тлен.
Но при этом Фаулз был и останется писателем читаемым, автором бестселлеров. Писателем, который - желает он того или нет - увлекает за собой читателя, писателем, превосходящим любые ожидания. Все его книги, включая 'Любовницу французского лейтенанта', пользовались успехом. Подобно тому, как это было с Воннегутом и Хеллером в Соединенных Штатах, успех английского писателя заставляет хмурить брови специалистов и облегчает существование любителям классификации по жанрам. Его несколько странные, если можно так сказать, новеллы нравятся многим, а потому стремление Фаулза к глубине можно принять за искусственное. Только плохая книга может стать хорошим фильмом. А когда фильм плох (ужасен в случае с 'Волхвом') это происходит потому, что в картине хотят высветить все уловки и обманы расставленных в композиции ловушек.
У меня нет никакого представления о том, какова на сегодня 'температура' Фаулза по литературной шкале. Полагаю, что он занимает достойную планку, учитывая, что его последнее произведение - 'Каприз' - было опубликовано в середине восьмидесятых, а, как хорошо известно в определенных кругах, репутация писателя, особенно писателя, читаемого большинством, лишь растет с каждой неопубликованной книгой. Тем не менее, разрешите мне напомнить - оставив в стороне репутацию и то, что сюжеты Фаулза всегда были интересны, - что он вдохнул новую жизнь в исторический роман ('Любовница французского лейтенанта') и даже превратил его в роман-вымысел ('Каприз'). Что он переписал шекспировскую 'Бурю' и у него не так уж плохо получилось ('Волхв'). Что он перенес в литературу - что он создал для хорошей литературы - один из архетипов нигилиста нашего времени: архетип серийного убийцы. И прежде всего то, что через персонажа Фреда Клегга (Freddie Clegg) - похитителя, убийцы и рассказчика из 'Коллекционера' - Фаулз одним росчерком пера стер самые тривиальные представления о разгневанной молодежи, развеял ложный уравнивающий всех дух неизбежного свингующего Лондона, показав нам модника-кокни умалишенным. Фаулз описал всю ущербность послевоенного периода, плохого образования, распространенных в масс-медиа клише и невыносимого китча, покрывающего все клейкой патиной грязи.
Один из уроков исторического высокомерия с налетом триллера заключается в том, что нет никакой привлекательности в рабочем классе, а утверждать обратное равноценно сочинению новой пасторальной картины. У этой насмехающейся молодежи есть только одно - обида. Лишь зажиточный класс способен потенциально стремиться к благородству духа, потому что эти люди живут в соответствующей обстановке и получают образование, которое помогает им в реализации этих возможностей. Таковы последствия действительности. Такова реальность. И установив эту дилемму, - которая есть не что иное как удар со стороны свободного духа, - тебя могут назвать кем угодно. Но дилемма так и остается неразрешенной, пока в пригородах Парижа жгут машины, а философы философствуют, социологи социологизируют, политики политизируют, а живые - умирают.
