Демократия и свобода были целью эпохи Просвещения 18 столетия. Мы привыкли к этому и воспринимаем это как само собой разумеющееся. Однако сегодня, спустя 15 лет после воссоединения, мы неожиданно оказались перед кризисом демократии. Хуже того, падение стены в своем причинном значении имеет дело со слабостью демократии.
Каким образом? До 1990 года, когда еще все определял конфликт между Востоком и Западом, капитал доказывал свой активный интерес к тому, что рыночная экономика, в любом случае, предпочтительнее коммунизма, в том числе для слабых. Этот интерес сделал возможной социальную рыночную экономику и стабилизировал демократию. Этого интереса у капитала с 1990 года нет.
На первое место вдруг выступила глобальная неуступчивая конкуренция за рынки, имеющая целью создание лучших условий для извлечения максимальных доходов с капитала. Государства теперь вынуждены ломать голову над тем, как удовлетворить желания инвесторов. Инвесторы стали главными заказчиками политики. Избиратели смотрят на это с опаской. Это, по сути, кризис демократии.
Как справиться с проблемой? Я утверждаю, что мы обязаны по-новому понять Просвещение. Сегодня мы открываем для себя, что была не одна форма Просвещения, а две! Были и существуют англосаксонское и континентально-европейское Просвещение. Но между ними было также много общего. Общей целью всех просветителей было освобождение людей от авторитарного феодального государства. Среди них - Монтескье (Montesquieu), Джон Лок (John Locke), Руссо (Rousseau) и Кант (Kant).
В Англии был помимо них еще один человек, часто оказывавшийся в центре внимания: Адам Смит (Adam Smith). У него была смелая идея о том, что собственная выгода может создать благополучие, что, в конечном счете, пойдет на пользу всем. Для этого нет нужды в свободе и демократии, нужен только рынок. Рынок в результате повышения уровня благосостояния очень полезен и для демократии.
На протяжении 200 лет общность в восприятии Просвещения перевешивала. Были даже общие противники, феодалы, позднее - фашисты, и, наконец, - коммунисты. Все они боролись против демократии, свободы и рынка. На англосаксонском пространстве утвердилась даже точка зрения, что конфликт между демократией, свободой и рынком принципиально невозможен. Когда в 2003 году президент Буш (Bush) сказал, что он принесет Ираку демократию, то он имел в виду, что даст ему и рынок. Многие люди в Ираке считают эту точку зрения чуждой, даже шокирующей. Нам в Германии или людям во Франции, в Южной Америке тоже становится не по себе при такой идентификации. И совсем необязательно даже с логической точки зрения, что рынок и демократия образуют единое целое. В Сингапуре и в Китае много рынка и мало демократии. У шведов долгое время - много демократии и мало рынка.
После 1990 года, когда общие противники Просвещения в целом уже исчезли, исчезла и гармония между двумя формами Просвещения. Сейчас вдруг узнаешь, что еще несколько десятилетий назад рыночный гуру Фридрих фон Хайек (Friedrich von Hayek) сказал, что демократия 'экономически' неэффективна. И экономика поет хвалебную песнь Сингапуру и Китаю, где много рынка и мало демократии.
'Эффективность' - ключевое слово для экономики. Она служит нынешнему духу времени: уменьшению государственного вмешательства в экономику, либерализации и приватизации - в качестве оправдания. Но экономика плохо определяет долгосрочную эффективность рынков, плохо улавливает хищническую эксплуатацию, громадное, постоянно растущее неравенство. Глобализация после 1990 года стремительно усилила эти опасности.
'Эффективность" Адама Смита базировалась на том, что в его время географическое действие законов и рынка в основном совпадало. Британские фирмы, хотя и существовала международная торговля, полностью подчинялись британскому закону. А демократия продолжала разрабатывать и законы для фирм. У народа было легитимное и легальное право на свое собственное слово в экономике. Не все отдавалось на откуп акционерам и экономической эффективности. Глобализация разрушила эту географическую когерентность. Рынок стал глобальным - закон остался национальным. С трудом мы пытаемся разработать в ЕС хотя бы какие-то общие законодательные рамки. Но мы не добились гармонизации основополагающего для рынка налога на предприятия. Ирландия, Эстония, Словакия и Британские острова козыряют демпинговыми налогами.
Если мы хотим привести рынок и демократию снова в порядок, то должны сделать три вещи. Во-первых, мы должны сделать политической программой восстановление географической когерентности между рынком и законом. Это относится к Европе и ко всему миру. Во-вторых, мы обязаны развивать демократические силы, направленные против близорукой и во многих случаях жестокой логики конкуренции. В данном случае я думаю, прежде всего, о гражданском обществе. В-третьих, мы должны дать ясно понять самим себе и нашим англосаксонским друзьям, что 1990 год привел к обрушению двухсот лет общности Просвещения. До тех пор, пока будет существовать сказка о том, будто рынок и демократия составляют единое целое, мировое движение за социальную справедливость, демократию не завоюет на свою сторону большинства людей. Просвещение, таким образом, служит освобождению от чар этой разрушительной сказки.
