Как-то товарищ Сталин проснулся холодным серым утром и не обнаружил на столе своей любимой трубки. Он тут же вызвал своего главного 'заплечных дел мастера' Лаврентия Берию и распорядился трубку найти. Через несколько часов она обнаружилась в ящике стола, и он снова позвонил Берии - сказать, чтобы поиски прекратили. 'Но, товарищ Сталин', - запинаясь, произнес в трубку Берия, - 'в ее краже уже созналось пять человек'.
Пожалуй, кроме этого анекдота, который в 50-е годы, кода я был еще ребенком, шепотом рассказывали в Москве только самым доверенным друзьям, мне по поводу развернувшихся в Вашингтоне дебатов о законе, запрещающем негуманное обращение и пытки по отношению к лицам, подозреваемым в терроризме и захваченным за пределами США, и сказать, по большому счету, нечего. После публичного шоу, которое президент Джордж Буш сделал из одобрения поправки, предложенной сенатором Джоном Маккейном (John McCain. Речь идет о поправке # 1977 к Закону о расходах на оборону на 2005 г., предложенной 3 октября 2005 г., в которой Дж. Маккейн призвал жестко отказаться от применения силовых методов добывания информации - прим. перев.) дискуссия ощутимо идет к концу, но лично меня больше всего озадачивает и беспокоит не то, как она закончится, а то, что она вообще имела место и что вопрос этот обсуждался с разных сторон весьма высокопоставленными фигурами. Ибо я уже видел, до чего может дойти общество, которому в слепой погоне за безопасностью показалось, что цель оправдывает средства. И, чтобы не давать таким порывам выйти на волю, нужны далеко не только слова и политические компромиссы.
Для американцев вопрос, о котором зашла речь, достаточно нов, однако изобретать при этом колесо совершенно не обязательно. По этому вопросу в некоторых странах накопились многие тома горького опыта. Если не считать чумную болезнь, пытки - самый старый бич человечества (недаром против них было принято такое множество разнообразных конвенций). Каждый российский царь после Петра Великого при восхождении на трон публично запрещал применение пыток, и каждый раз его преемнику приходилось делать это снова. Причем все эти цари вряд ли были такими уж рьяными сторонниками либеральной идеи - скорее они понимали, что, при столь долгом опыте использования подобных методов 'дознания', если смотреть на применение пыток сквозь пальцы, то оно раз и навсегда разрушит систему безопасности. Они понимали, что пытки - профессиональная болезнь любой полицейской машины.
Если посмотреть на это же дело с точки зрения 'догоняющего', то, исключив из рассмотрения нервные срывы и другие адреналинсодержащие явления, мы увидим, что, напав на след жертвы, любому детективу или полицейскому приходится бороться с невероятно сильным желанием сломить волю пойманного силой, потому что он совершенно искренне сморит на нее как на чемоданчик, изнутри которого доносится тиканье. Однако недаром же хороший охотник притравливает свору так, чтобы добычу не разрывали на месте, а приносили хозяину. Таким же образом, и хороший правитель должен так держать в узде своих подручных, чтобы те не доводили жертву раньше времени до такого состояния, что хозяин в результате останется ни с чем. Расследование - тонкий процесс, оно требует терпения и хороших аналитических способностей, а также способностей к работе с источниками информации.
Людей, обладающих такими талантами, немного, а, если применение пыток начинает вызывать хотя бы молчаливое одобрение, государеву службу покидают и они, поскольку на поворотах их обходят менее талантливые, но более склонные к 'быстрым решениям' коллеги. После этого служба окончательно дегенерирует и превращается в театр садизма. Именно так на пике своего развития всемирно известный сталинский НКВД (тайная полиция Советского Союза) стал не чем иным, как армией мясников, терроризировавших всю страну, но при этом неспособных раскрыть и самое простое преступление. А, когда НКВД врубил последнюю передачу, Сталин уже не смог бы остановить его, даже если бы захотел. В конце концов ему это удалось, но только потому, что слепую ярость НКВД удалось обратить на сам этот организм. Тогда Сталин отдал приказ об аресте не только главы НКВД Николая Ежова, предшественника Берии, но и всех его ближайших подручных.
Но почему у демократически избранных лидеров Соединенных Штатов может вообще возникнуть желание легализовать практику, которую один за другим пытались запретить русские монархи? Зачем рисковать и выпускать наружу джинна, загнать которого обратно в бутылку не удавалось самому Сталину? Зачем пытаться 'усовершенствовать систему сбора разведывательных данных', разрушая даже то немногое, что от нее осталось? Что тому виной - разочарование?некомпетентность? общее невежество? Или, может быть, американское руководство набралось от того, с кем повелось, а именно с неким бывшим подполковником КГБ по имени Владимир Путин? На эти вопросы у меня нет ответа, но я твердо знаю одно: если вице-президент Чейни (Cheney) прав, и если 'комплекс жестоких, негуманных и унизительных (ЖНУ)' способов обращения с подследственными в определенных дозах действительно необходим для того, чтобы мы выиграли войну с терроризмом - значит, мы эту войну уже проиграли.
Потому что даже возможность применения ЖНУ, даже разговоры о нем - это уже сигнал, уже колебания, которые пробуждают низменные инстинкты в душах тех, кого руководство всегда должно всячески удерживать от этого искушения. Поскольку у меня есть некоторый опыт непосредственного общения с этим 'комплексом мер', причем я был 'конечным потребителем' указанной продукции, я могу вам ответственно заявить, что пытаться провести разграничительную линию между какими-нибудь ЖНУ и просто пытками - это смешно. Те времена, когда ремесло пыточных дел мастера не могло обойтись без страшных инструментов, которые сегодня выставляют напоказ в лондонском Тауэре, давно прошли. До смерти человека можно довести даже просто железной койкой - если убрать с нее матрас и просто заставить человека спать на ней, ночь за ночью. А как насчет широко практиковавшегося при Сталине 'рукопожатия чекиста', когда кисть жертвы крепко сжимали, предвартельно засунув ей между пальцев простой карандаш? Очень просто и очень удобно. А как вы квалифицируете оставление двух тысяч заключенных трудовой колонии без зубного врача по несколько месяцев кряду? Отказываться лечить рвущую зубную боль - это что, ЖНУ или просто пытка?
Сейчас, говорят, единственный прием из ЖНУ-арсенала, используемый в заливе Гуантанамо - лишение сна. Что ж, с почином вас, товарищи! Именно этот метод использовали головорезы НКВД, когда выбивали столь искренние признания во всех грехах во время сталинских 'показательных процессов' в 30-х годах. Они называли это 'конвейером': заключенного допрашивали беспрерывно в течение недели или даже десяти дней, не давая ему ни на минуту прикрыть глаза. В конце концов жертва подписывала любое признание, уже даже не понимая, что, собственно, за документ перед ним лежит.
Из собственного опыта я знаю, что допрос - это столкновение двух личностей, дуэль на волевых шпагах. Дело не в том, раскрыл ты чью-то тайну или нет, признался в чем-то или нет. Дело в том, осталось ли у тебя самоуважение и человеческое достоинство. Если я сломаюсь, я потом не смогу смотреть в зеркало. Но если нет - тот, кто допрашивает меня сейчас, будет испытывать то же самое. Только попробуйте в пылу этой битвы сказать себе, что свои эмоции надо контролировать. Именно поэтому пытки практикуются даже тогда, когда их официально запрещают. А кто возьмется гарантировать, что в нынешних обстоятельствах будут соблюдаться самые точные, самые четкие определения вроде ЖНУ?
А если никто это гарантировать не берется, то как же вы сами толкаете своих же подчиненных и своих же ребят из ЦРУ совершать то, что оставит в их душах шрамы, которые не затянутся никогда? А шрамы будут, это уж вы мне поверьте.
В 1971 г., находясь в Лефортовской тюрьме в Москве (центральное место допросов КГБ), я объявил голодовку, требуя права выбрать своего адвоката (а не доверенного юриста КГБ, которого хотели мне назначить). Момент для моих мучителей был самый неподходящий - мое дело должно было слушаться в суде, и нельзя было терять времени. И для того, чтобы сломить меня, они принялись за насильственное кормление, причем очень необычным способом - через ноздри. Около полдесятка охранников отвели меня из камеры в медицинскую часть. Там на меня надели смирительную рубашку, привязали к кровати, и кто-то сел мне на ноги, чтобы я не дергался. Остальные держали меня за плечи и за голову, а врач тем временем вводила зонд для искусственного кормления мне в ноздрю.
Эта трубка была толще, чем ноздря, а потому никак не проходила. Из носа полилась кровь, а из глаз слезы, но они толкали зонд, пока не сломали хрящи. Если бы я мог, я бы орал, но с трубкой в горле это было невозможно. Вдохнуть или выдохнуть я сначала тоже не мог. Я хрипел, словно утопающий, и казалось, что легкие вот-вот лопнут. Казалось, что врач тоже вот-вот разрыдается, но она продолжала проталкивать трубку все дальше. Только когда зонд достиг желудка, я смог осторожно возобновить дыхание. Врач взяла воронку и осторожно влила в трубку жидкую кашу. Если бы она поднялась обратно, я бы захлебнулся. Меня держали в связанном виде еще полчаса, чтобы желудок усвоил пищу и я не мог от нее избавиться, вызвав рвоту. После этого начали постепенно вытаскивать трубку обратно: Бррр. За ночь мои травмы начали заживать, но утром они вернулись, и все повторилось снова. Так продолжалось десять дней, пока не стало невыносимым даже для охранников. Было воскресенье, и начальства поблизости не наблюдалось. Они окружили врача: "Послушайте, дайте ему выпить из чашки, пусть выпьет. Так и тебе будет проще, старая дура". Врач разрыдалась: "Думаете, я хочу из-за вас попасть в тюрьму? Я не могу:" И они, кляня друг друга, стояли надо мной, наблюдая, как из носа пузырями выходит кровь. На двенадцатый день власти сдались - поджимали сроки. Я получил своего адвоката, но ни врач, ни охранники уже никогда не смогли взглянуть мне в глаза.
Сегодня, когда юристы Белого дома, похоже, чрезвычайно заняты, пытаясь придумать способ сдержать поток потенциальных исков от бывших заключенных, я настоятельно рекомендую им задуматься о массе исков с другого направления, от мужчин и женщин, которые служат в армии или ЦРУ и оказались или окажутся вовлеченными в ЖНУ. Богатый опыт России показывает, что многие из них станут алкоголиками или наркоманами, опасными преступниками или, в крайнем случае, деспотичными и жестокими родителями.
Если лидеры Америки хотят охотиться на террористов, одновременно превращая диктатуры в демократии, они должны признать, что пытка, включая ЖНУ, исторически была инструментом угнетения, а не инструментом допроса или сбора сведений. Ни одна страна не должна придумывать способы "легализации" пыток. Проблема должна стоять иначе: как положить им конец. Если этого не произойдет, пытки уничтожат важную стратегию вашей страны по развитию демократии на Ближнем Востоке. А если вы цинично переложите пытки на плечи подрядчиков и иностранных агентов, не стоит удивляться, когда 18-летний парень на Ближнем Востоке будет косо смотреть на ваши усилия провести там реформы.
Наконец, подумайте, какое впечатление ваша позиция окажет на остальной мир, особенно на такие страны, как Россия, где по-прежнему широко применяются пытки, где граждане все еще вынуждены с ними бороться. Ведь Путин первый скажет: "Вот видите, даже ваша хваленая американская демократия не может защитить себя без помощи пыток. . ."
И вот мы уже на пути обратно в пещеры . . .
Владимир Буковский провел почти 12 лет в советских тюрьмах, трудовых лагерях и психиатрических больницах за свою правозащитную деятельность. Он автор нескольких книг, включая "И возвращается ветер" и "Московский процесс". Сейчас ему 63 года. С 1976 г. живет в Кэмбридже (Англия).
__________________________________________________________
Елена Боннэр и Владимир Буковский: Прощай, любимая 'Свобода' ("The Moscow Times", Россия)
