Это уже странно: 1 января российский государственный газовый и нефтяной гигант 'Газпром' перекрывает вопреки всем существующим договорам газовый кран для Украины и, таким образом, частично для Европы. И наряду с возникшими после этого критическими вопросами относительно немецкой зависимости в области энергетики, в том числе впервые - со стороны правительства в лице министра экономики Глоса (Glos), в Германии тут же раздается мощный хор одобрительного понимания неогегемонисткой позы русского медведя. Но о том, что Россия тоже обязана соблюдать договора, что Украина, по-видимому, должна иметь право сама решать свое политическое будущее независимо от Кремля, что энергетическая политика России является политическом инструментом ее внешней политики, а не чистой экономикой, - в новой немецкой песне в рамках внешнеполитической дискуссии относительно России в это холодное зимнее время не поется. Это вызывает вопрос, а откуда, собственно, берется эта немецкая склонность к очищению российской политики?
Германия связана со своим великим восточным соседом историей, полной всяких поворотов. Две страны, начиная с катастрофы двух мировых войн последнего столетия и кончая многосторонним взаимовлиянием, переплетены между собой политически, династически и экономически не одно столетие. То, что ассоциируется с Россией до сегодняшнего дня: мрачная, варварская, нетронутая природа, мистическая склонность к трудно понимаемому учению о спасении, - казалось угрожающим и одновременно притягательным для немецкой романтической души.
В России до сегодняшнего дня глубоко коренится православная вера. Вера в единство народа, церкви и государя и в единственно истинное православие, а потому - в свою избранность как народа, представляющего чистое христианское учение, глубоко укоренилась в России не только среди ортодоксов.
Чтобы утвердиться в противостоянии со всеми декадентскими искушениями просветительских и светских идейных течений западной современности, требуется чистота. Поэтому российская история не знает Ренессанса и Просвещения. С этим противоречием между традиционным православным антипрогрессивным пониманием чистоты, с одной стороны, и вызовами западной современности, с другой, Россия борется со времен Петра Великого. Этот отказ от прогресса объясняет опоздания России на ее пути в современность. Но именно в этом отказе от прогресса и современности в пользу незапятнанной чистоты человека и мира и в связанных с нею социальных утопиях позднего Толстого можно узнать политический романтизм Германии, бежавший в ходе индустриализации в 19 столетии тоже в мир средневековья и музыки, но обнаруживающий свою антизападную предрасположенность и в нынешней немецкой истории. Ленин и Сталин снабдили российскую веру в избранность другими символами: одно учение о спасении было заменено другим.
Германо-российские отношения это не только особая политическая философия, но и реальные политические и экономические отношения: императрица Екатерина Великая (1729-1796) была немкой, ее преемники на царском троне были тесно связаны родственными отношениями с немецкими правящими домами. Немцы как врачи, аптекари, чиновники и, прежде всего, - офицеры были желанными людьми в России со времен Петра Великого, немец-учитель был постоянным институтом в хороших семьях и значительной фигурой в российском законодательстве 19 столетия. Еще на рубеже 1900-х годов 25 процентов российского офицерского корпуса были немецкого происхождения, одновременно в Санкт-Петербурге каждый второй магазин принадлежал немцам.
Это был завет внешней политики Бисмарка - духовного учителя Генри Киссинджера (Henry Kissinger), - что немецкая империя в балансе сил всегда должна держать открытым вариант союзнических отношений с Россией. Патриарх американской политики в отношении России в 20 столетии Джордж Кеннан (George Kennan) считал отсутствие этого союзнического варианта у немецкого рейха после российско-французского договора 1892-94 годов одной из причин развязывания Первой мировой войны. Немецкий министр иностранных дел Густав Штреземан (Gustav Stresemann) снова вызвал своим договором в Рапалло (1921) о взаимопонимании двух стран, проигравших в мировой войне, большую озабоченность западных держав.
Обе мировые войны были надломом в этих тесных отношениях двух стран, но характерно, что российская или советская сторона никогда не хотела признавать процессы в Германии, связанные с этими двумя катастрофами века. Для царя Николая II развязывание Первой мировой войны в плане отношений со своим двоюродным братом, немецким кайзером Вильгельмом II (Wilhelm II), было почти неприятным семейным кризисом, вызванным демократической дезориентацией 'их' народов; Сталин в 1941 году до последнего не хотел верить в доклады своих генералов о немецком нападении на Советский Союз и о расторжении пакта Риббентропа (Ribbentrop)- Молотова. После Второй мировой войны только Вилли Брандт (Willy Brandt) и Эгон Бар (Egon Bahr) добились в рамках примечательного в немецкой российской политике редкого сочетания идеалистического понимания коммунистической идеологии и реального понимания политики возможного трезвого осознания того, что "Modus Vivendi" с ГДР был необходим также для разрядки отношений с Советским Союзом. Эта политика разрядки, за которой с тревогой наблюдали западные державы, увенчалась воссоединением двух немецких государств.
В последние годы Советского Союза Горбачев быстро завоевал своим видением 'общеевропейского дома' сердца немецкого народа и дружбу канцлера Коля (Kohl). Коль, обладающий большей исторической интуицией, быстрее, чем другие немецкие политики, реалистично осознал возможность мирного немецкого воссоединения, которую открывала политика перестройки. Не была ли позднее банная дружба Коля и Ельцина выражением той общей мечты политического романтизма о природной силе и корнях, когда два руководителя двух больших народов вдвоем, поддерживаемые лечебными силами бани, ковали судьбу своих народов?
Ничего удивительного, что Владимир Путин с учетом такой предыстории добился вскоре после того, как стал президентом, симпатии немецкой общественности, пообещав в своей речи перед Бундестагом, с которой он выступил на немецком языке, что Россия пойдет путем реформ и демократии. Однако вскоре при трезвом рассмотрении стало ясно, что Путин после незначительных попыток реформирования в начале своего президентства очень скоро последовал образчикам действий школы, выходцем из которой он как бывший советский агент КГБ был сам: они заключались в обеспечении властной внутригосударственной базы путем лишения влияния олигархов, установлении контроля над партиями и Думой, в национализации средств массовой информации, в обеспечении доступа к нефтяным и газовым ресурсам и их транспортировке и в недавно достигнутом контроле над всеми НПО, а значит - над гражданским обществом.
Внешняя политика Путина пытается в условиях вновь проснувшихся гегемонистских устремлений заставить ближайших соседей на пространстве СНГ с помощью энергетической зависимости как средства давления переходить в ее лагерь, не осознавая, что подобное политическое принуждение, скорее, усиливает стремление государств СНГ к независимости. Последним доказательством этого являются революции в Грузии, на Украине и в Киргизии. Конечно, экономический рост благодаря высоким ценам на энергоносители, значительный. Между тем, экономика, оказывающаяся все больше под политическим контролем, стоит, как и автократическая 'система Путина', на глиняных ногах. Эта система базируется с ее концентрацией власти в Кремле на государственной службе. Она может выжить и после второго, последнего, президентского срока Путина. Однако сколь непрочна эта система, показывают война в Чечне и очаги волнений по всему Северному Кавказу, в регионах, где Кремль передал свое политическое господство в руки банд террористов и вышедшей из-под контроля армейской солдатни.
Шредер, как известно, открыто встречал эту политику как канцлер лишь аплодисментами: заявления о том, что 'Выборы в Чечне демократичны' и 'Путин демократ чистой воды', были почти цинизмом с учетом нынешней российской действительности. Какой может быть немецкая политика, снова приведенная в порядок? С какой из исторических линий преемственности она может быть увязана?
'Любой человек, знающий историю, понимает, какое большое значение имеет признание важной роли России в формировании мирового порядка без поощрения ее следовать историческим примерам действий', - сформулировал недавно умную формулу Генри Киссинджер. Немецкой политике в отношении России тоже не помешала бы трезвость реальной политики: трезвость в анализе и трезвость в идентификации и в артикулировании немецких интересов по отношению к России. Сюда относится:
- Привнесение особых германо-российских отношений в политику Европы, которые становятся частью согласованной российской политики ЕС, без немецкого соло, как в случае с Балтийским трубопроводом.
- Инициирование в ЕС европейской политики для всех соседних российско-европейских регионов, поддерживающей интеграцию этого региона в евро-атлантические структуры через европейскую программу Политики соседства. Нестабильность этого региона затрагивает в одинаковой мере безопасность России и Европы.
- Скорейший отказ от мечты о германо-французско-российской оси с надеждой на всемирно- политическую многополярность различных 'глобальных игроков', поскольку она полностью недооценивает реальное соотношение сил в мире. Вместо этого речь должна идти об углублении интеграции России в условиях упрочения трансатлантических отношений: Россия нужна не только Европе, но и США из-за глобальных вызовов международного терроризма для повышения эффективности режима нераспространения ядерного оружия, для поиска стратегии в отношениях с Китаем и Индией, а также для борьбы с нищетой и сохранения климата после Киото.
- Постоянное напоминание о демократических реформах в России.
- Наконец, проведение немецкой энергетической политики, которая ставит перед собой не только природоохранную и политико-экономическую, но и внешнеполитическую задачу, а потому обращающая внимание помимо России и европейских окраин также на другие регионы мира в интересах снабжения Германии энергоносителями (Средняя Азия, Нигерия, Алжир).
Ясная и четкая реализация этих направлений немецкой политики в отношении России, но без большого общественного шума на многообразных германо-российских и европейских уровнях могла бы принести только пользу. Поскольку это может помочь и российскому соседу, если он будет знать, что может ждать от Германии и Европы. Немецкая политика в отношении России, представляющая собой большее, чем просто экономическую политику, в долгосрочном плане более успешна, чем простые, не имеющие никакой концепции связи друг с другом. Политика Вилли Брандта и Гельмута Коля в отношении России показывает, как путем сочетания почти романтического идеализма и трезвой оценки реальной политики можно оплодотворить богатства германо-российских отношений для написания истории. К этому может присоединиться Ангела Меркель во время своей первой встречи с Путиным. То, что Меркель и Путин, вероятно, не отправятся тут же в баню, может стать настоящим преимуществом для трезвой немецкой политики в отношении России.
