Признаю, что повод для праздника выбран довольно странный - длинная, скучная и не совсем честная речь, сказанная за закрытыми дверьми перед каменнолицым собранием руководителей страны, которой больше нет. И все же я не могу допустить, чтобы такое событие, как пятидесятая годовщина знаменитой 'секретной речи' Никиты Хрущева, которую он произнес 25 февраля 1956 года на 20-м съезде советской Коммунистической партии в обличение Сталина и сталинизма, прошло незамеченным.
Как-никак, сегодня мы стоим на пороге еще одного важного исторического момента. Государственный секретарь США Кондолиза Райс (Condoleezza Rice) только что объявила, что мы выделим на поддержку демократии и борьбу с тоталитарным режимом в Иране 75 миллионов долларов. Тысячи наших солдат служат в Ираке и пытаются собрать воедино осколки другого тоталитарного режима. И, поскольку тайная речь Хрущева стала первым шагом в долгой и, как оказалось, трудной борьбе против тоталитаризма в Советском Союзе, сейчас не лишне будет вспомнить, какие в действительности обстоятельства окружали ее.
Фактически речь Хрущева (которая недолго оставалась секретной, поскольку польские коммунисты передали ее текст в Израиль, а оттуда он просочился на Запад) была театрализованным представлением, четырехчасовой филиппикой, в которой новый советский лидер занялся обличением окружавшего Сталина 'культа личности' и осуждением пыток. Он признал, что 'массовые аресты и ссылки тысяч и тысяч людей... порождали неуверенность в людях, вызывали страх и даже отчаяние' (в тексте доклада Н.С. Хрущева 'О культе личности и его последствиях' - 'озлобление' - прим. перев.). Однако, хотя эта речь и стала мировой сенсацией - ибо до Хрущева так откровенно не говорил ни один советский лидер, - даже в ней не прозвучало всей правды. Хрущев обвинил Сталина во многих преступлениях, но грамотно умолчал о тех, в которых был замешан сам. Как указывает Уильям Таубман (William Taubman), автор книги 'Хрущев: человек и его эра' ("Khrushchev: The Man and His Era"), на самом деле новый лидер Советского Союза активно участвовал в сталинском терроре и, в частности, в тех самых массовых арестах, за которые осудил своего предшественника. Доклад Хрущева был ровно в той же степени направлен на освобождение страны, в какой предназначался для укрепления его личной власти и запугивания оппозиционеров внутри партии, которые также с охотой принимали участие в 'прошлых делах'.
И все же эта речь породила - как внутри Советского Союза, так и за его пределами - огромную надежду на то, что грядут перемены. Однако последовавшая за ней культурная и политическая 'оттепель' оказалась такой же двусмысленной, какой была и сама речь. Кого-то освободили из тюрьмы; кого-то нет. Некоторые ранее запрещенные книги были опубликованы; другие так и остались под сукном. Казалось, что сам Хрущев не может определиться с тем, что на самом деле необходимо менять, да это, в конце концов, было и неважно: буквально через десять лет его самого свергли затаившие зло неосталинисты; а до того момента, когда Михаил Горбачев, один из молодых коммунистов, получивших изначальный заряд от секретной речи Хрущева, начал новый разговор о преступлениях Сталина и наконец дал старт реформам, разрушившим систему, оставалось еще два десятилетия.
В этом те, кто возьмет на себя свержение тоталитарных режимов в будущем, должны увидеть урок, говорящий о том, что время тоже должно сделать свое дело. Смерть диктатора и свержение памятников ему не означают ни того, что полная политическая трансформация уже произошла, ни того, что такая трансформация произойдет в скором будущем. Нет, на то, чтобы политический класс освободился от авторитарного импульса, уходит гораздо больше времени - больше жизни целого поколения. Никто так просто не откажется от идеологии, принесшей ему богатство и власть. И никто так просто не откажется от привычек, сложившихся за прожитую жизнь. Даже те, кто хочет реформировать свою страну - а Хрущев в какой-то степени хотел преобразовать свою - не всегда могут заставить себя говорить или делать то, что необходимо. И, конечно, им трудно проводить политические реформы, которые могут приблизить их собственный уход из власти.
Это, конечно, не означает, что диктатура по определению вечна: Россия, несмотря на некоторые репрессивные инстинкты своего нынешнего руководства, до неузнаваемости изменилась за последние пятьдесят лет. Однако эта трансформация всегда шла шаг за шагом, никогда не шла поступательно, а это нетерпеливым американцам трудно понять и поддерживать. Но, с другой стороны, нетерпеливым американцам трудно - и, наверное, всегда будет трудно - понять и поддержать любую подобную трансформацию. И, если из истории и выносить какие-то уроки, то это должен быть урок о том, что выбора у нас нет: надо пробовать и стараться.
________________________________________________________________
Спецархив ИноСМИ.Ru
День, когда Хрущев похоронил Сталина ("Los Angeles Times", США)
Почему Россия все еще любит Сталина ("The Washington Post", США)
