1. Вероятно, по-своему парадоксален тот факт, что один из самых оригинальных и ценимых Ежи Гедройцем публицистов 'Культуры' в последние годы не раз выражал сожаление о том, что Львов перестал быть польским городом. Это тем более любопытно, что автор, относящийся к Гедройцу с нескрываемым восхищением и считающий его одним из редких образцов для подражания, обладает у польской общественности нерушимым авторитетом. Речь идет о Станиславе Леме (печатавшемся в 'Культуре' под псевдонимом 'Г-н Знаток'), чей 'Высокий Замок' как будто развивает элегическое стихотворение Збигнева Херберта, где говорится:
Этот город
- Нету города
Ушел под землю
Чуть еще светится
Как пень трухлявый
Пустое место
Но все еще воздух над ним дрожит
От тех голосов
(Здесь и далее фрагменты стихов в пер. Н.Горбаневской)
И, может, действительно жалко, что в польской литературе Львов не дождался, как Гданьск, своего Грасса. Свое огорчение, говоря о Херберте, выразил Андрей Павлишин: 'В его творчестве (...) ощущается метафизическая боль; на мой взгляд, без Львова невозможно было написать все, что он написал. Я ощущаю его боль, когда он пишет о страхах господина Когито, который не хочет возвращаться в родной город, потому что не застанет там никого - только тень и пепелище, - но думаю, что в известной степени это преувеличение, как преувеличено и мнение Станислава Лема, который так ни разу и не захотел вернуться во Львов'. 'Не хотел вернуться' во Львов и Ежи Гедройц, что, как известно, обошлось 'Культуре' потерей немалого числа подписчиков. В ноябре 1952 г. на страницах журнала было напечатано письмо свящ. Юзефа З. Маевского - а известно, что редактор 'Культуры' рассматривал отдел писем в редакцию как своего рода 'свободную трибуну' (причем случалось, что он и сам инспирировал некоторые письма), - где вопрос 'утраченных земель' был поставлен с необычайной решимостью, притом в противостоянии тогдашним настроениям не только эмиграции, но и немалой части общественности в стране. Маевский писал: '...как мы, поляки, имеем право на Вроцлав, Щецин и Гданьск, так и литовцы справедливо требуют Вильнюса, а украинцы - Львова. (...) Пусть литовцы, которые испытывают судьбу похуже нашей, радуются своему Вильнюсу, а во Львове пусть развевается желто-голубой флаг'. О важном значении этого документа свидетельствует то, что среди некоторых других материалов он включен в приложения к 'Автобиографии в четыре руки' Ежи Гедройца.
Наверняка ближе к тогдашним настроениям была Беата Обертынская, писавшая в стихотворении 'Англия':
Ваша Англия - ваша, и безопасна,
на холмы опираясь, на лесистые пасма.
Травяниста, и птичья, и снегом белена,
не расколота надвое линией Керзона.
Линия Керзона была - и не только для эмигрантских кругов - символом утраты тем более болезненным, что на родине не могло быть и речи о возможности выразить несогласие с существующим положением дел. Однако в эмиграции у этого вопроса был особый аспект, и официальная позиция лондонского правительства в изгнании состояла, с одной стороны, в признании территорий на западе и севере страны, полученных после Ялтинской конференции, а с другой - в требовании вернуть восточные окраины Польши, включенные в территорию СССР. Эту позицию прежде всего выражал выходивший в Лондоне в 1946-1960 гг. еженедельник 'Львов и Вильно' под редакцией Станислава Цата-Мацкевича*. Как пишет историк и библиограф польского книжно-журнального дела в эмиграции Ян Ковалик: 'Еженедельник 'Львов и Вильно' - довольно одинокий пример эмигрантского регионалистского журнала, обладающего как литературным уровнем, так и политическим динамизмом. Он начал выходить в ноябре 1946 г., объявив себя изданием 'независимым, готовым принять на своих страницах всех, кто ищет путей обретения свободы Вильна и свободы Львова, без различия партийных, общественных взглядов и взглядов на политическое будущее Польши'. Несмотря на многократные злоупотребления журналом как личной политической трибуной реактора С.Цата-Мацкевича, заслугой 'Львова и Вильна' было пробуждение бдительности эмиграции в вопросе восточной границы'. И, не скрывая сарказма, Ковалик добавляет: 'Журнал перестал выходить осенью 1950 г., за шесть лет до возвращения Цата-Мацкевича в 'Польшу без Львова и Вильна''.
Подобные начинания, разумеется, не облегчали отношений с литовцами и украинцами, поэтому неудивительно раздражение Ежи Гедройца, писавшего Юзефу Лободовскому: 'Уже Андерс, когда был в Штатах, навредил достаточно. Знаете ли Вы (...) что, когда Андерс был в Нью-Йорке, должен был состояться украинский митинг, чтобы его приветствовать. Он не нашел ничего более срочного, чем произнести перед этим речь о Львове, и понятно, что украинцы пришли в бешенство. Порой прямо руки опускаются'. Раздражение Гедройца не удивляет, если отдать себе отчет в том, какое значение он придавал польско-украинскому сотрудничеству.
Однако в этом контексте стоит вспомнить интересную гипотезу Януша Корека (в статье 'Парадоксы парижской 'Культуры''), который в жесте постулируемого 'отречения' Польши от прав на Вильно и Львов видит не столько стремление удовлетворить территориальные амбиции соседей Польши, сколько инструмент, позволяющий осуществить картину объединения Центральной и Восточной Европы, где Польше предстояло бы играть главную роль. Комментируя проект создания в эмиграции Центрально-Восточной бригады, Корек пишет: 'Зато сам вопрос о границах был куда сложнее. 'Отречение' могло помочь улучшению отношений между заинтересованными народами (и их эмигрантскими представительствами). Ибо споры о Вильне и Львове мешали заключить соглашение (...). Таким образом, сиюминутной причиной 'отречения' было желание создать воинскую часть, которая совместно с англосаксонскими силами могла бы принять участие в грозившей тогда войне с СССР. Эти практические причины 'отречения' не принимаются во внимание в литературе предмета, которая сосредотачивается на нравственной стороне вопроса'.
Это тем более интересно, что федералистские концепции не были тогда в эмигрантских кругах чем-то изолированным и замысел Гедройца вписывался в более широкую тенденцию. Эти концепции появляются во внутренних документах лондонского правительства. Но в то же время, как пишет Павел Махцевич в книге 'Эмиграция в международной политике', 'независимо от инициатив правительства или отдельных политических группировок, концепции федерации развивались и пропагандировались Федеральными клубами, куда, кроме поляков, входило немало видных политиков и представителей культуры стран Центральной и Восточной Европы. (...) Федералисты выпустили ряд документов, из которых возникает образ сообщества Междуморья (Intermarium), включающего 16 государств региона: Албанию, Белоруссию, Болгарию, Венгрию, Грецию, Латвию, Литву, Польшу, Румынию, Сербию, Словакию, Словению, Украину, Хорватию, Чехию и Эстонию'. Причем идея создания воинской части, которая не только помогала бы силам Запада, но одновременно была бы доводом суверенности планируемой федералистской деятельности, в мысли Гедройца не была чем-то новым. Подобными инициативами были попытки сформировать десант, который пришел бы на помощь Варшавскому восстанию, а также найти поддержку у американцев во время корейской войны, когда он убеждал генерала Андерса, что тот 'должен выпустить призыв к американской Полонии, чтобы ее члены вступали в армию (...) что такой призыв произведет хорошее впечатление на американскую общественность'. В этом контексте не удивляет и публикация в 'Культуре' (1953, ?5) письма в редакцию П.Гинвитта, посвященного будущей федерации государств Центральной Европы. Много лет спустя продолжением той же позиции стало подписание в 1977 г. Гедройцем и рядом других польских политэмигрантов 'Заявления по украинскому вопросу' вместе с русскими, чехами, венграми.
К тому времени это 'отречение' в самой Польше было довольно широко принято, о чем свидетельствуют как публикации на страницах первых номеров выходившего с 1976 г. в самиздате люблинского журнала 'Спотканя' ('Встречи'), так и обширный очерк Войцеха Рошковского 'Восточные границы Польши', опубликованный в конце 70 х отдельной брошюрой в самиздатской серии 'Польского соглашения за независимость' (ПСН). Подводя итоги, автор писал: 'Если бы сегодня кто-нибудь захотел предложить справедливое решение вопроса об этих землях, то прежде всего он должен требовать демократизации жизни в Литве, Белоруссии и на Украине и свободы их народам. Создание на этих землях демократического строя позволило бы живущим там полякам обрести гражданские свободы при сохранении национального облика, а Польше - развивать традиционные культурные связи с былыми восточными территориями Речи Посполитой'. Столь же важно - и, несомненно, хотя бы отчасти вдохновлено 'Культурой' - заявление ПСН 'Польша-Украина' (1981), где говорится: 'Изменение политического сознания и психологии обоих народов - в настоящем положении одна из самых важных и срочных польско-украинских проблем, нуждающихся в решении'.
2.
Однако независимо от вопроса политической природы, идея - или даже образ - Междуморья наверняка была одной из важных точек отсчета и даже своеобразным историческим фоном мысли Гедройца, что особенно наглядно проявилось в отношениях редактора 'Культуры' с Ежи Стемповским и Станиславом Винценцем, а также до некоторой степени - с Мельхиором Ваньковичем и Юзефом Мацкевичем. Верно подчеркивает Анджей Ковальчик, что 'Культура' вырастала из традиций 'восточников'. Более того, в своей книге о Ежи Стемповском он пишет: ''Культура' под редакцией Ежи Гедройца (несомненного 'восточника') стремилась обновить образ мыслей поляков о Востоке, прежде всего заставляя их осознать, что они сами - часть этого Востока и потому несут ответственность за его политическое и культурное будущее'. При этом понятно, что главным партнером Польши в осуществлении этой программы стала Украина, а следовательно, польско-украинская проблематика приобретала на страницах журнала и в деятельности 'Института литерацкого' ['Литературного института', издательства 'Культуры', по сей день продолжающего свою деятельность после кончины редактора и журнала] привилегированное место. Притом эта нацеленность на будущее означала стремление к переистолкованию прошлого, прежде всего к пересмотру идиллической картины, царившей в мифе восточных окраин.
Несомненно первым текстом, который сделал польско-украинские отношения предметом бурной дискуссии, была опубликованная в 1952 г. статья поэта и переводчика Юзефа Лободовского 'Против призраков прошлого' ('Культура', 1952, ?2). Стоит, однако, подчеркнуть, что с самого начала существования журнала в нем появлялись тексты украинской литературы в переводах Лободовского или его статьи об этой литературе - до 1996 г. их было напечатано в общей сложности 130, причем подавляющее большинство приходится на первый период издания 'Культуры', до 1973 года. Со временем по разным причинам - из-за отсутствия притока текстов с самой Украины, а также из-за того, что эмиграция была 'выработана' почти до конца, - центр тяжести был перенесен на политические вопросы, особенно после 1989 года. Независимо от этого, следует подчеркнуть огромное значение издания 'Институтом литерацким' гигантской антологии украинской литературы на языке оригинала 'Расстрелянное возрождение' (см. в 'НП', 2005, ?9 рецензию на сборник переписки Ежи Гедройца с украинской эмиграцией). Как пишет Богумила Бердыховская: 'В письме к Стемповскому Гедройц не скрывал удовлетворения: 'Посылаю проспект украинской антологии, которой я несколько горжусь, тем более что делал ее вопреки всем'. Оборот 'вопреки всем' не был в этом случае риторическим. Соображений, которые стояли за изданием антологии, не понимали даже близкие сотрудники редакции 'Культуры''.
Сам Гедройц с самого начала считал проект антологии необычайно важным. В переписке со Стемповским он подчеркивал: '...хочу издать по-украински украинскую литературную антологию периода 'национал-коммунизма' на Украине (...) такого рода антология, стоит ей попасть в Польшу, уже сама всяческими каналами дойдет на Украину. Не хочу переоценивать свою затею, но мне она кажется весьма нужной'. Стемповский же, как и часть круга 'Культуры', склонявший редактора к умеренности и опасавшийся того, что выйдет, если 'дразнить Советы', сам не был до конца уверен в правильности принятого Гедройцем решения: 'Я вовсе не уверен, должна ли антология содержать какое-то вступление с польской стороны и что подумают украинские читатели о появлении такого издания под польским флагом?' Притом опасения автора 'Эссе для Кассандры' не были лишены оснований, прежде всего если говорить о реакции украинских кругов. Например, Бердыховская пишет: 'И в наше время антология на Украине переиздается. Причем если переиздание издательства 'Смолоскип' (Киев, 2002) содержит информацию о первом издании (...) то переиздание 2001 г., вышедшее в издательском центре 'Просвита', не содержит никакого указания на первого издателя и место издания (...) а сама антология в такой форме включает рекомендацию министерства просвещения и науки Украины'.
Тем не менее несомненный успех, которым стало издание антологии, вдохновил Гедройца на новые планы. В 1960 г. он писал Юрию Лавриненко: 'Не помню уж, писал ли я Вам, что мы готовим белорусскую антологию. В ней будет страниц триста, она будет двуязычная. Очень трудно, однако, с материалами. Рассчитываю, что она выйдет поздней осенью'. Как известно, этот проект не был осуществлен, однако он свидетельствует о том, что в картине сотрудничества с соседними странами литература играла необычайно важную роль. Была в планах Гедройца и литовская антология. Таким образом, нет сомнения, что 'украинский вопрос' в деятельности 'Культуры' не был чем-то изолированным - он вписывался в проект, очерченный в известной статье Юлиуша Мерошевского 'Русский 'польский комплекс' и УЛБ' (1974), где говорилось: 'В Восточной Европе - если на этих землях когда-нибудь установится не только мир, но и свобода - нет места никакому империализму, ни русскому, ни польскому. Мы не можем орать, что русские должны отдать Киев Украине, и одновременно провозглашать, что Львов должен быть возвращен Польше'. И далее: 'Если для упрощения территорию, охватывающую Украину, Литву и Белоруссию, мы обозначим сокращением УЛБ, то следует констатировать, что в прошлом - а в какой-то степени и сегодня - территория УЛБ была чем-то большим, нежели 'яблоком раздора' между Польшей и Россией. Территория УЛБ определяла форму польско-русских отношений, осуждая нас либо на империализм, либо на вассальство'. Одна только - и это тезис как самого Мерошевского, так и Гедройца - деятельность в пользу построения суверенности территорий УЛБ, то есть стремление к независимости государств этого региона, может привести к ликвидации этой дилеммы. Потому-то Гедройц придавал такое большое значение начинаниям, на вид крайне далеким от политики, таким как публикация свободной литературы этих народов, а следовательно - и тут ясно видно, что литература оставалась для него одним из самых важных, по крайней мере в рамках его собственной активности, инструментов укрепления национального самосознания, - задача побуждать или будить чаяния независимости. Не случайно Гедройц напоминал Чеславу Милошу об обязанностях, ложащихся на него во время поездки в ПНР после получения Нобелевской премии: 'Свое пребывание в Люблинском католическом университете я закончил бы призывом к тому, чтобы в ЛКУ были созданы кафедры литовской и белоруской филологии, и ты мог бы учредить там две стипендии для литовца и белоруса. У тебя вроде бы злотых в достатке'.
Но эта же деятельность - кроме шагов, связанных с текущей обстановкой, - означала и необходимость переистолкования истории существовавших отношений с соседями, прежде же всего - отказ от имперских грез, неизменно входивших в польский политический склад ума, особенно по отношению к Востоку. Гедройц одним из первых после войны понял то, что на протяжении следующих десятилетий были вынуждены понять политики бывших колониальных держав: что только отказ от имперских амбиций может составлять основу мышления о будущей мощи государства. Эта мощь Польши в центрально- и восточноевропейском регионе в такой концепции невозможна без построения партнерских отношений с соседними странами, а это означало отвергнуть патерналистское отношение к ним. Только так - на это указывает прежде всего публицистика Мерошевского - становится возможным нейтрализовать имперские устремления России, опасные как для суверенности Украины, Литвы и Белоруссии, так и для независимости Польши. Этот вопрос, впрочем, продолжает оставаться актуальным, что подтверждают слова еще одного автора из круга 'Культуры' - Ежи Помяновского, который уже в настоящее время (в одной из своих статей, составивших сборник 'К востоку от Запада') предостерегает перед возможностью воссоздания российской империи: 'Возможность помешать этой попятной эволюции в значительной мере зависит от Польши. Вместо того чтобы защищаться от последствий имперской болезни (...) стоит прибегнуть к профилактике. Помогать движению вспять вернее всего можно путем укрепления независимости Украины, Литвы и - дай-то Боже - Белоруссии. Повторим в который уже раз: без Украины нет империи'. Очевидно, что Украина в этой концепции играет особую роль и что 'украинский вопрос' в польской политике представляет собой функцию понимания и 'русского вопроса', и поиска путей его решения.
3.
Одной из основных проблем, связанных с 'украинским вопросом', стала проблема отказа от мифологии польских 'кресов' (восточных окраин). В письме автору этих строк в середине 90 х Ежи Гедройц предлагал отказаться от понятий 'кресы' и 'кресовый' как определений, обидных для украинцев и вызывающих у них ассоциацию с имперской историей Польши, и заменить их понятиями 'пограничье', 'пограничный'. Значение этой позиции подчеркивает также Даниэль Бовуа в беседе с Изой Хруслинской и Петром Тымой. Комментируя изданную в 1995 г. книгу Яцека Кольбушевского 'Кресы', он констатирует: 'Я знал взгляды Кольбушевского тех времен, когда он писал статьи на эту тему. Они казались мне довольно уравновешенными, и я считал, что он смотрит на польское присутствие на 'кресах' несколько отстраненно и способен предложить полякам разумный взгляд на эти вопросы. Между тем он написал книгу, которая показывает действительность идиллически, что никак не соответствует действительности'. А в конце интервью он подчеркивает: 'Я считаю, что как украинским, так и польским историкам остается еще очень многое сделать. (...) Общие усилия, вложенные в процесс сближения позиций, огромны. Лишь бы 'кресовая' ностальгия не блокировала этот процесс и становилась все более маргинальной. Не будет истинной европейской интеграции без полного взаимного понимания соседа при обязательном ученичестве у Юлиуша Мерошевского'. Тем не менее в этом контексте стоит привести слова из книги Кольбушевского, которые хотя бы в некоторой степени опровергают полемические замечания французского историка Украины, - о том, что 'по сути миф 'кресов' был своеобразным сентиментальным самообманом, которому сегодня уже не может найтись места, ибо этого требуют польские государственные соображения'.
Дело, однако, довольно запутано, и этих сложностей выдающийся французский ученый - кстати, связанный с кругом 'Культуры', - как будто не принимает во внимание. Очевидность позиции Мерошевского и 'Культуры' сегодня неопровержима. Однако в Польше с этой позицией все не так просто хотя бы потому, что здесь на протяжении десятилетий эта тематика в публичном дискурсе оставалась под запретом, да и потому еще, что 'кресовый' дискурс весьма сильно укоренен исторически. Обретение Польшей суверенитета было связано в этом вопросе с пробуждением мстительных чувств, порой крайне несдержанных.
Культивирование мифа 'кресов' после 1989 г. стало если не общераспространенным, то живо явленным в нашей жизни. Это имеет свои опасные стороны, так как может пробуждать мстительные чувства, но имеет и положительные, важнейшая из которых - внимание, направленное к востоку. Верно подчеркивает значение этого поворота Анджей Ковальчик в вышеприведенной цитате из его книги о Ежи Стемповском, где говорит об 'обновлении образа мыслей'. Чтобы это 'обновление' - скорее тут следовало бы говорить о создании совершенно нового подхода - стало возможным, необходимо преодолеть все, что Юлиуш Мерошевский в статье 'О евреях, космополяках и восточниках' назвал польской 'ненавистью к Востоку'. Он писал, что 'польская прозападность вытекает не столько из любви к Западу, сколько из ненависти к Востоку'. Эта ненависть, что имеет смысл здесь досказать, в значительной степени вытекает из отказа понимать, построенного на смеси почти презрительного высокомерия и демонстративного нелюбопытства, самый яркий пример которого - полное отсутствие в польских школьных программах по всемирной литературе имен украинских, белорусских, литовских авторов. Авторы многочисленных в сегодняшней Польши научных работ из области 'кресоведения' в принципе практически отказываются - кстати, вероятно, неосознанно - от попыток сопоставить польскую позицию со взглядами соседей. Нагонять такое отставание - дело не простое, хотя в начинаниях, постепенно ведущих к перемене такого состояния дел, недостатка нет, и их несомненно можно назвать еще одним 'уроком Гедройца'. Я имею в виду хотя бы публикации Люблинского института Центрально-Восточной Европы или блоки материалов на страницах гданьского 'Пшегленда политичного' и ольштынской 'Боруссии' - журнала-лауреата премии 'Культуры', - наконец, все более частые выступления украинских писателей в Польше. И все таки может создаться впечатление - хотя бы при просмотре школьных учебников истории, - что образ Востока формируется исключительно как образ России, а польско-украинские или польско-белорусские отношения исчезают из поля зрения. Это впечатление похоже на то, с каким поляки просматривают немецкие школьные учебники истории, где история Германии показана сквозь призму ее отношений с Англией или Францией, а вопросы немецко-польских отношений отодвинуты на едва заметные поля, сведены к эпизодическим событиям. На роль истории в формировании польско-украинских отношений у Гедройца указывал его многолетний украинский сотрудник Богдан Осадчук, самый активный комментатор этих проблем на страницах 'Культуры'. В своей статье 'Роль Ежи Гедройца в польско-украинских отношениях' Осадчук писал: 'Иногда я терзал Ежи, чтобы он объяснил мне, как и почему он открыл для себя украинский вопрос. (...) Началось со слушанья лекций Николая Кордубы по истории Украины. Гедройц учился на юридическом факультете, и слушать лекции профессора Кордубы, специалиста по этническим и территориально-пограничным вопросам, было для молодого политика и начинающего редактора чисто личным удовольствием. Лекции варшавского украинского историка сыграли в политической и издательской карьере Ежи Гедройца огромную роль. Украинский вопрос на всю жизнь стал для него центральным'. Хотя центральным вопросом всей жизни Гедройца был вопрос польский, мнение Осадчука все же верно, ибо решение польского вопроса было в значительной мере обусловлено решением вопроса украинского.
Его решение - и в этом Гедройц отлично отдавал себе отчет - невозможно исключительно в плоскости политической деятельности. Ее должна поддерживать активность в области культуры, ибо культура, если речь идет о взаимопонимании поляков и украинцев, - самое подходящее пространство диалога. Этому служил и труд, вложенный в издание 'Расстрелянного возрождения', и неустанное внимание ко всем проявлениям культурного самосознания украинцев, заметное хотя бы в систематически выходившей на страницах 'Культуры' 'Украинской хронике'. Тем более что это помогает понять отличие опыта обоих народов и формируемых этим позиций. Права Оля Гнатюк, обратившая внимание в статье 'Прощание с империей' на существенные различия, разделяющие политическое мышление обоих обществ: 'Наверняка существует важное различие в мышлении о государстве в Польше и на Украине. Это вытекает из различий исторического опыта, а также из подхода ведущих кругов общества: принципиально важно, чтобы они умели мыслить в государственных категориях, а не только в категориях, вынесенных из национальных мифов и литературы. Стоит также попытаться сопоставить эти мифы и развить литературный обмен - так станет возможной дискуссия о взаимных отношениях и отличиях, дискуссия, очищающая подступы к политике'. Было бы интересно составить словарь или хотя бы эссеистический путеводитель по польско-украинским и украинско-польским стереотипам, вступлением к которому, можно сказать, служит уже опубликованный 'Боруссией' сборник 'Польско-украинские темы' (2000). И в просветительской главе такого путеводителя стоит совместно совершить путешествие, описанное Адамом Загаевским:
Ехать во Львов. С какого ехать вокзала
во Львов, если не во сне, на рассвете,
когда чемоданы в росе и рождаются
курьерские, скорые. Внезапно въехать во
Львов, среди ночи, днем, в сентябре
или марте. Ежели Львов существует (...)
Львов, он повсюду.
_______________________________________________________
Польская 'Ostpolitik' ("Kultura", Польша)
'Польский комплекс' России и территория УЛБ ("Kultura", Польша)
