В 90-х годах Сэмюель Хантингтон написал книгу 'Третья волна' (изд-во 'Paidos Iberica', 1994), не вызвавшую той же полемики, что его 'Столкновение цивилизаций'. В своей работе Хантингтон делал вывод, что современный мир столкнулся с тремя волнами демократизации. Корни первой следует искать в североамериканской и французской революциях, а свое начало она берет в Соединенных Штатах, откуда уже распространилась на Великобританию и ее заморские колонии, часть Европы и незначительный регион Латинской Америки. Вторая волна началась вместе со Второй мировой войной, когда при союзнической оккупации были созданы демократические институты в Западной Германии, Италии, Австрии и Японии. Третья же волна поднялась в двадцать пять минут первого ночи 25 апреля 1974 года, когда в Лиссабоне одна из радиостанций передала песню 'Grandola Vila Morena' (дата начала мирной португальской 'революции (красных) гвоздик' - прим. пер.). Эта третья волна накрыла около тридцати стран Европы, Азии и Латинской Америки.
XXI-й век начался для Латинской Америки в ситуации, когда демократическая система и/или рыночная экономика не знала конкуренции. В ХХ-ом же веке латиноамериканцы пытались самыми различными путями прийти к магической формуле перераспределения богатства в регионе, пораженном неравенством. Такие попытки предпринимались в мексиканскую революцию и во время проведения реформ Ласаро Карденаса (Lazaro Cardenas, военный и политический деятель Мексики, в 1934-1940 гг. - президент страны, прим. пер.), при режиме Жетулиу Варгаша (Getulio Vargas) в Бразилии, во времена перонизма, боливийской революции 1952 года, при кастризме, во время государственного переворота перуанских военных-реформистов в 1968 году, в момент победы Альенде (Allende) на выборах в Чили и никарагуанской революции. Но к концу столетия закат коммунизма в Европе, недовольство режимом правления Кастро (Castro) и поражение сандинистов на выборах, казалось, положили конец подобным экспериментам. Чем же, в таком случае, объяснить вызывающую беспокойство не только у Вашингтона популярность Уго Чавеса (Hugo Chavez) и Эво Моралеса (Evo Morales)?
Национализация нефтяных и газовых ресурсов Боливии показывает нам сегодня, насколько изменился мир. Тридцать лет назад многие единомышленники Альенде поняли проведенную чилийским президентом национализацию меди: сегодня же они воспринимают ситуацию иначе. И дело все в том, что внешняя политика одной страны, будь то Соединенные Штаты или же Испания, определяется внутренними условиями и ситуацией. Но если в основе внутренней политики могут лежать статистические данные и соглашения между исполнительной и законодательной властями, то внешняя политика зачастую зависит от способности понимать, что происходит за рубежом. Как говорит Роберт Каплан (Robert Kaplan) внешняя политика 'это, скорее искусство, нежели наука, управления перманентной кризисной ситуацией'.
Во внешней политике можно предсказать ненамного больше практически неизменных величин, примером которых могут служить полезные ископаемые. Когда ООН ставит перед собой задачу предугадать будущее, в организации изучают различные переменные величины, такие как показатели грамотности и рождаемости в той или иной стране, которые затем классифицируются в соответствии с индексом человеческого развития. Эти данные дают представление о дне сегодняшнем, но, кроме того, информируют и о будущем. Один пример: отмена второго тура алжирских выборов в 1992 году не стала причиной ни исламского терроризма, ни гражданской войны, она стала стартовым выстрелом. Причиной же послужили высокие показатели рождаемости в 70-80-х годах, что привело к увеличению количества разочарованной молодежи, заполонившей города, и к возрождению исламизма в качестве волшебного средства. Европейцы же за деревьями не разглядели леса.
Какая же причина, объясняющая новый латиноамериканский популизм, ускользнула от западной дипломатии? Социальное неравенство? Да, но история неравенства в Латинской Америке насчитывает столько же лет, сколько и сам голод. Согласно недавно опубликованному докладу 'Associated Press', посвященному богатству, миллионером может считаться тот, кто, в среднем, обладает состоянием в размере 3 миллионов долларов. В Латинской Америке на одного миллионера приходится 10 миллионов долларов. Но для понимания латиноамериканского неравенства необходим один факт, который обычно остается без внимания.
В ХХ-м столетии в латиноамериканской политике господствовали привозные идеологии. И ни одна из них не разрешила первоначальной проблемы: конфликта между коренным населением, представляющим большинство, и властью белых. Боливиец Моралес, в стране, где 70% населения - туземные жители, говорит об 'объединении 135 индейских племен, чтобы покончить с оккупацией, начало которой положил Колумб'. Но и спустя пятьсот лет экономическая элита по-прежнему остается белой. В 1995 году бывший министр иностранных дел Мексики Хорхе Кастаньеда (Jorge Castaneda) признал, что мексиканская элита с каждым днем становится все белее.
Белые могут посматривать на аборигенов свысока. Во-первых, потому, что у них есть деньги. И, во-вторых, потому, что они гораздо выше. Достаточно вспомнить президента Мексики Висенте Фокса (Vicente Fox), чей дед по отцовской линии был американцем ирландского происхождения. Однако Ольянта Умала (Ollanta Umala) - представитель коренного населения, который может стать победителем выборов в Перу, - уже заявил, что также проведет национализацию энергетических ресурсов. Иными словами, на данный момент они пока еще не сходят с третьей волны (демократизации), но уже отступают от рыночной экономики. Возможно, национализация - это и не панацея от всех бед, но в Латинской Америке белые остаются без газа.
