Россия - страна особая. В 20 веке за 70 лет - считай, одну человеческую жизнь - в ней сменились целых три цивилизации, причем каждая из них отрицала предыдущую, вынуждая людей отказываться от своих убеждений. Можете представить, какой идейный и мировоззренческий хаос воцарился у них в головах.
Эпоха Московского царства, а затем и 300 лет правления дома Романовых стали периодом беспощадной самодержавной власти. Возможность покончить с абсолютизмом появлялась редко, но все же появлялась. Так, в начале 1540-х гг. страной, в качестве регентов при малолетнем царе, правили бояре. Они могли создать аристократическую республику, но вместо этого отчаянно грызлись между собой, не забывая и о главном занятии азиатской бюрократии - воровстве. Псковский воевода ограбил город дочиста - настолько, что летописец заметил: 'Не осталось ни богатых, ни бедных, все стали нищими'. Пока бояре ссорились и воровали, юный царь подрос. Уже подростком он затравил самого родовитого боярина собаками на глазах у других. И люди вздохнули с облегчением, поскольку воровство чиновников в России мог обуздать только 'строгий ошейник' царской власти. Как заметил один историк, 'Россию легче представить себе без народа, чем без царя'. Повзрослев, юный царь Иван заслужил прозвище - Грозный.
Смутное время
Пресечение династии московских царей привело к периоду Смуты (1598-1613 гг.). Однако считается, что потрясения и хаос не только отнимают у людей благосостояние, но и рождают новые идеи. Можно было бы предположить, что Россия, пройдя через многолетнюю смуту, начнет строить новый порядок вместо рухнувшего старого. Но все закончилось тем же, с чего и началось. Московское государство вновь породило самодержцев азиатского типа - династию Романовых. Предвестником семнадцатого года стал семнадцатый век.
Еще один редкий шанс на преобразование самодержавия возник при Александре II. Этот 'русский Линкольн' не только освободил крепостных в 1861 г.: он стал отцом настоящей 'перестройки', его реформы охватывали все аспекты российской жизни. Но он был типичным русским реформатором, этаким 'двуликим Янусом': одна голова смотрела вперед, а другая - назад. Во второй половине его царствования реформы прекратились. Один современник написал (эти слова могли бы стать эпиграфом для всех российских 'перестроек'): 'Почему-то всему хорошему в России суждено начинаться, но не доходить до конца. Одной рукой мы создаем. . . улучшения, другой - их подрываем. . . '
Либералы ненавидели царя, за то, что он прекратил реформы, консерваторы - за то, что он их начал. В России сохранялось самодержавие, и молодежь - испытав 'соблазн' реформ - чувствовала себя обманутой. Она жаждала парламента и конституции, но подвергалась репрессиям. Александр II, как и Горбачев сто лет спустя, осознал горькую истину: опасно начинать реформы, но еще опаснее их останавливать. В России возникла беспрецедентная по масштабам террористическая организация, и в какой-то мере виноват в этом был царь. Нигилисты называли терроризм 'силой бессильных'. Самые вдумчивые из них понимали, что созданному ими детищу суждена долгая жизнь. 'Когда нас не станет, найдутся другие', - писал их лидер. 'Чистейшие сердцем' молодые люди, как называл их современник, постепенно превратились в хладнокровных убийц, и в 1881 г. их жертвой стал Александр II. Когда во время процесса над цареубийцами прокурор упомянул о ни в чем не повинных прохожих, погибших вместе с монархом, лидер террористов расхохотался. Ответ прокурора, который повторяла вся Россия, звучал так: 'Когда люди плачут, желябовы смеются!'.
После этого, по выражению Достоевского, Россия 'стояла, колеблясь над бездной'. После смерти Александра II общество было убеждено, что дорогу вперед надо искать на пути назад. Его сын Александр III вернул в Россию беспощадную автократию, столь милую сердцу ее правителей. Он мечтал о возврате к временам своего деда, Николая I (1796-1855), который когда-то заметил: 'Деспотизм существует в России, это суть моего правления, но он соответствует национальному духу'. Однако уже в последние годы царствования Александр III как-то спросил своего генерал-адьютанта: 'Я чувствую, что дела в России идут не так, как следует?' Ответ генерала любому правителю России стоило бы выучить наизусть: 'Ваше величество, я представляю страну в виде колоссального котла, в котором происходит брожение, а кругом котла ходят люди с молотками. Когда в его стенке образуется малейшее отверстие, они тотчас его заклепывают. Но когда-нибудь газы пробьют такой кусок, что заклепать его будет невозможно'. Царь, вспоминают очевидцы, 'застонал, как от страдания'.
Котел взорвался при его сыне, Николае II. Так погибла первая Атлантида - самодержавие Романовых.
* * *
Самое удивительное, что революцию раздували представители правящего класса, дворянская интеллигенция, не принимавшая самодержавия. Как написал один поэт в 19 веке: 'В Европе сапожник, чтоб барином стать, бунтует, - понятное дело! У нас революцию делает знать: В сапожники, что ль, захотела?' В России поэты часто оказываются пороками. Первым большевистским царем стал сын сапожника Иосиф Сталин, а третий человек в его государстве когда-то работал сапожником.
Сказка стала былью в результате Русской революции. В религиозной России к власти пришли никому не известные радикалы-большевики. Ленин захватил власть, мечтая сломать государство, но создал самое жестокое государство на свете; он мечтал ликвидировать бюрократию, но создал самый мощный в истории бюрократический аппарат. Романовская Атлантида исчезла в волнах, но самодержавие оказалось бессмертным. Публицист Александр Герцен еще в середине 19 века предсказывал: 'Коммунизм - это преобразованная николаевская казарма'. Большевистское государство, созданное Лениным, до смешного напоминало беспощадную монархию Николая I. Строительство казармы завершил Сталин - дитя российского Термидора, азиатский Наполеон, призванный отточить до блеска новую большевистскую цивилизацию.
Это была потрясающая цивилизация. У нее была Ночная и Дневная жизнь. В Дневной жизни люди просыпались под звуки несмолкающих радиоточек, рьяно брались за работу, с энтузиазмом выходили на ежедневные митинги, гневно клеймили империализм, и внимательно читали тощие газеты со статьями о процессах над врагами народа - зримыми свидетельствами того, что НКВД, большевистская тайная полиция, не дремлет. Лишенные свободы, не осмеливаясь иметь собственное мнение, влача жалкое существование в коммунальных квартирах, где теснилось по несколько семей, они искренне сочувствовали эксплуатируемым рабочим на Западе, угнетенным неграм и вообще всем, кому не посчастливилось жить в СССР.
По большевистским праздникам они с семьями отправлялись на демонстрации на Красную площадь, и потом с восторгом рассказывали, что видели Сталина. Боялись ли они НКВД? Такой вопрос бы их просто возмутил: НКВД боятся только враги. Знали они об арестах, о сотнях тысяч сограждан в лагерях? Конечно! Многие их знакомые числилось среди арестованных. Но они были обязаны верить, и верили, что эти люди - враги. Ведь враги были повсюду! В любом случае, аресты происходили в Ночной жизни. Их это не касалось.
Дневная жизнь очень напоминала то, как описывал Уильям Ширер (William Shirer) происходящее в нацистской Германии: 'Стороннего наблюдателя, только что прибывшего в страну, несколько удивляло, что немцы, очевидно, не сознавали себя жертвами запугивания и притеснений со стороны бессовестной и жестокой диктатуры. Наоборот, они с неподдельным энтузиазмом поддерживали эту диктатуру'. Сталин старался, чтобы люди чувствовали себя победителями. Из репродукторов неслись бодрые марши - иначе в стране победителей и быть не могло. Они победили царизм и монархистов. Теперь они были победителями в Дневной жизни: через две-три пятилетки они догонят и перегонят весь мир. Каждый процесс был победой над врагами и шпионами. Кроме того, они победили религию: от Святой Руси остались лишь обезглавленные церкви.
Но Сталин не зря учился в семинарии и говорил, что России нужен бог и царь. Он дал стране новую религию: азиатский марксизм. Как и подобает в средневековой религии, инакомыслие приравнивалось к ереси и беспощадно каралось смертью. Величайшим из храмов был Мавзолей, где, подобно нетленным мощам святых, лежало нетленное тело Ленина. Многие на Западе не верили 'в вечно живого' Ленина, и утверждали, что в Мавзолее находится восковая кукла. В 1930-х гг. Сталин решил продемонстрировать великую силу партии, победившую смерть, группе западных журналистов. Среди них был Луис Фишер (Louis Fischer), биограф Ленина. Он пишет: 'Збарский [биохимик, бальзамировавший тело] открыл герметически запечатанную стеклянную витрину, . . . ущипнул Ленина за нос и повернул его голову направо и налево. Это был не воск. Это был Ленин'. Страстного атеиста и иконоборца превратили в священную реликвию. Работники Мавзолея ощущали себя жрецами, хранителями этой чудовищной пародии на Гроб Господень. (Збарский вспоминает: 'Все 24 часа в сутки я был подключен к Мавзолею. Я учил сотрудников: если даже муха влетит к нему, без меня удалять ее категорически запрещаю. Всю жизнь мне снился кошмар - звонок из Мавзолея: "Борис Ильич, высылаем машину - муха в саркофаге!" И я вскакиваю и несусь туда как сумасшедший. . . Потом я просыпался в холодном поту').
* * *
Парки были превращены в центры коллективных развлечений, и Сталин лично следил, чтобы там присутствовали все атрибуты религиозной пропаганды. Вдоль каждой аллеи помещались плакаты с цитатами из большевистского Нового Завета - изречения Бога-Сталина и Бога-Ленина. Среди листвы сверкали белизной обязательные статуи святых мучеников: пионера Павлика Морозова, который донес на своего отца-кулака и был убит другими кулаками, и партаппаратчика Сергея Кирова, которого тоже убили (как считалось, троцкисты). Статуй этих мучеников требовалось множество, и скульпторы трудились не покладая рук. Порой дело заканчивалось трагифарсом. Скульптора Викторию Соломонович, специализировавшуюся на Павлике Морозове, подвел халтурно сделанный каркас статуи. Один из Павликов рухнул прямо на бедную женщину, и удар гипсового горна пионера-героя убил ее насмерть.
Карнавалы для коллективов
Как и положено в казарме, вас повсюду - на работе и дома, в коммунальной квартире - окружал коллектив, массы. Отдых тоже был коллективным: для каждой профессии имелся свой праздник (День шахтера, День строителя, День металлурга и т.д.), чтобы трудящиеся могли выпить и повеселиться (коллективно, естественно). В 1938 г., в разгар террора, в московском Центральном парке культуры и отдыха устраивались карнавалы трудовых коллективов. Миллионы людей радостно, беззаботно веселились. Эта постоянная массовость, растворение личности в коллективе, породило самый ценный атрибут большевистской цивилизации: коллективную совесть. Личная ответственность ушла в прошлое - осталась коллективная. И горе было тому, в ком пробуждалась личная совесть. Писатель Аркадий Гайдар даже попал в психиатрическую лечебницу; свои симптомы он описывал другу так: 'Тревожит меня мысль - я очень изоврался... Иногда я хожу близко около правды... иногда вот-вот... она готова сорваться с языка, но будто какой-то голос резко предостерегает меня: берегись! Не говори! А то пропадешь!'
Сталин дал стране новую религию, он дал ей царя и бога в одном лице. Лаврентий Берия, глава его аппарата безопасности, объяснял режиссеру картины 'Клятва' задачу фильма: ''Клятва' должна стать возвышенным фильмом, где Ленин - евангельский Иоанн Предтеча, а Сталин - сам Мессия'. Имя Сталина весь день повторялось по радио. 'Сталин туда, Сталин сюда, Сталин тут и там. Нельзя выйти на кухню, сесть на горшок, пообедать, чтобы Сталин не лез следом: он забирался в кишки, в мозг, забивал все дыры, бежал по пятам за человеком, звонил к нему в душу, лез в кровать под одеяло, преследовал память и сон', - писала одна женщина в своем дневнике. В конце жизни Сталин подписал распоряжение о строительстве собственной статуи, которую можно сравнить разве что с Колоссом Родосским. Памятник высотой почти 50 метров на берегу Волгодонского канала построили заключенные. Однажды смотритель обнаружил, что птицы полюбили отдыхать на голове статуи. Нетрудно представить, во что грозило обратиться лицо Вождя. Птиц наказать нельзя, но насмерть испуганное руководство области нашло выход: сквозь гигантскую голову пропустили ток высокого напряжения. Теперь статуя стояла, окруженная ковром из мертвых птиц. Каждое утро смотритель закапывал птичьи трупики, и земля, удобренная ими, цвела.
Это был символ большевистской цивилизации, построенной Сталиным, второй Атлантиды - она ушла под воду в 1991 г.
* * *
Сейчас настало время третьей цивилизации. Россия - Сфинкс, казалось бы, навеки погрузившийся в сон под строгим надзором своих автократов, незадолго до конца второго тысячелетия пробудился - и пробуждение это, впервые в его истории, было довольно мирным. Имена Михаила Горбачева и Бориса Ельцина - двух последних правителей страны в 20 веке - будут стоять в российской истории рядом, хотя они друг друга терпеть не могли. В этом нет парадокса - это очень по-русски. Как заметил один дворянин еще в 18 веке, 'нам, русским, хлеба не нужно, мы друг друга едим и тем сыты бываем'.
Горбачев открыл путь к свободе - вечный путь Моисея через пустыню. Дорога была трудной. Республики все громче заявляли о себе. Сталин построил нерушимый СССР, приковав республики друг к другу экономическими цепями. Но теперь назревал обвал гигантских масштабов. Центр был против сепаратизма, но республики выступали за отделение. Горячая молодежь в республиках готова была умереть за независимость. Страна, битком набитая ядерным оружием, оказалась на пороге гражданской войны. До мировой катастрофы было рукой подать.
Мирный распад СССР станет величайшим вкладом Ельцина в историю новой России, которая еще только делает первые шаги. Как же трудно строить капитализм в стране, где идея о неправедности богатства необыкновенно популярна в народе, в стране, где тысячу лет не было законности, где само понятие 'закона' успешно подменяется понятием 'справедливости', где буржуазия талантлива в обогащении, но бездарна во власти. Прискорбный факт российской истории заключается в том, что буржуазия не имеет опыта государственного руководства. Как же трудно строить демократию в стране, где мечта о равенстве всегда была сильнее мечты о свободе. Как же трудно - не только правителям, но, увы, и народу - отвергнуть беспощадную автократию в стране, где она царила веками.
Главная причина падения Горбачева заключалась в том, что он этого не понимал. Он пытался стать обычным политиком, политическим танцором - шаг влево, скачок вправо. Но народу после тысячи лет самодержавия был нужен очередной царь, пусть и в демократических одеждах. Царь не танцует, царь повелевает. Таким был Ельцин. Если бы американский президент велел доллару прекратить падение, его бы точно сочли сумасшедшим. Но во время дефолта 1998 г., Ельцин, разгневанный капризами рубля, повелел, чтобы он прекратил падать. И рубль на время застыл в ужасе.
Трагедия Ельцина в том, что он был самодержцем, искренне желавшим стать демократом. Он заставлял себя смириться с самым одиозным, с точки зрения царя, явлением - свободой слова, то есть публичными оскорблениями со стороны коммунистов и других оппозиционных партий. Естественно, он знал, как заткнуть им рот. Знал, но ничего не делал, ведь он был демократом, да и что сказали бы лучшие друзья - друг Билл и друг Гельмут! Это постоянное напряжение - когда ты знаешь, что надо делать, но сделать не можешь - заставило его искать утешение в бутылке и разрушило его богатырское здоровья. Конец его царствования был отмечен хаосом и дикой коррупцией.
Неизвестный человек
И вновь, как во времена Ивана Грозного, народ затосковал по строгому отцу. Величие Ельцина в том, что он сделал невозможное для русского царя: добровольно отказался от власти. К удивлению всей страны он передал бразды правления человеку абсолютно неизвестному. Но фантастическое шестое чувство его не подвело. Ельцин выбрал именно того, кого хотела видеть страна. На смену президенту, о котором люди гадали, сможет ли он самостоятельно подняться с кресла, пришел нормальный, современный молодой человек. Он катается на лыжах и свободно говорит без бумажки. Он стал, пожалуй, первым российским лидером, в которого влюбляются юные девушки.
С приходом Владимира Путина закончилась эпоха 'кремлевских старцев', вызывавших на Западе сарказм. Он решительно делает то, чего хочет от него большинство: власть укрепилась, стабильность восстановлена, а концепция 'сверхдержавности', без которой россияне жить не могут, возвращается в страну. С олигархами он разбирается как настоящий царь. (Как заметил Павел I, сын Екатерины Великой, 'в России знатен тот, с кем я говорю, и пока я с ним говорю'). Но помимо воли народа есть и воля Истории, и они не всегда совпадают. Желает ли История продолжения ельцинской 'монаршей демократии'? Или она требует осознания того, что Александр II понял слишком поздно - в России опасно начинать реформы, но еще опаснее их останавливать?
'Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ!' - тщетно спрашивал когда-то великий Гоголь. В 1916 г., в деревеньке за Полярным кругом, где температура опускается до минус сорока, жил ссыльный. Ему было уже 38, жена умерла; он принадлежал к жалкой подпольной партии - большинство ее членов сидели в тюрьме, а остальные бежали за границу. Целыми днями он лежал на постели лицом к стене. Кто бы мог подумать, что всего через два года этот ссыльный грузин, Иосиф Сталин, окажется в Кремле, и будет править половиной мира? Кто бы мог догадаться, что пожилой провинциальный партаппаратчик Борис Ельцин, назначенный главой московского горкома, через несколько лет уничтожит СССР?
Гоголь дал единственный правдивый ответ на вопрос, который сам же задавал России: 'Не дает ответа'.
Г-н Радзинский - автор книги 'Александр II: последний великий царь' ("Alexander II: The Last Great Tsar"), изданной в США в 2005 г. (С русского статью перевела Антонина У. Буи [Antonina W. Bouis])
____________________________________________________________
Эдвард Радзинский: Очередная русская революция ("Opinion Journal", США)
