Когда Джордж Буш (George W. Bush) пять лет назад, после событий 11 сентября, пригласил Владимира Путина в Кроуфорд, посмотрел ему в глаза и открыл в нем честного человека, некоторым представителям консервативного крыла его партии стало не по себе. Казалось, что в этих словах заявляла о себе политика крайнего реализма. Президент, так относящийся к Путину, начнет уважать как партнеров и Китай, и принцев из Саудовской Аравии и всех других влиятельных лиц, несмотря на их политику. Корни пропаганды Бушем всемирного наступления демократии при условии пассивного отношения к таким государствам, как Саудовская Аравия или Россия, надо искать, в том числе, и в Кроуфорде.
Замешательство по поводу Буша в его собственной партии, которое становится особо заметным в таких вещах, как провал договора о передаче контроля над шестью американскими портами компании из Дубаи, стало появляться после объятий Буша с поборником управляемой демократии. Президент только и делает, что выхолащивает суверенитет США, говорят критики, но диаметрально противоположная оценка, которую дают Бушу в мире, сбивает их с толку. Консерваторы считают Путина человеком, трансформировавшим революцию Ельцина в оппортунистическую олигархию, основателем диктатуры, базирующейся на полезных ископаемых, своего рода, Саудовской Аравии в тундре, но обладающей ядерным оружием. Тот факт, что Буш и Путин, как кажется, взяли в отношении Тегерана, скорее всего, курс на переговоры, находится в неразрешимом противоречии со свержением Саддама (Saddam).
Для Буша Россия Путина является партнером в борьбе против террора и помехой в борьбе, наполненной риторикой о свободе. Нападение террористов на школу в Беслане, возможно, способствовало победе Буша на выборах: президент постоянно говорил в своих речах об этом событии, имея в виду состоятельные пригороды Америки. Это было воплощением ужасов родителей американских детей, Басаев и Усама превращались для них в единое целое. Буш всегда исходил в своей политике в отношении России из предположения, что она после выхода из Афганистана в 1989 году охвачена такими же страхами, исторически обоснованным психозом, появляющимся при мысли о продвижении радикального ислама. Поэтому с той поры он видел и видит в империи, испытывающей неуверенность, естественного партнера.
Сюда следует отнести петербургские договоренности об утилизации ядерных отходов в России и о совместных действиях, направленных на противодействие ядерным амбициям террористических группировок. Эти договора, как и договоренность с Индией, вызовут недовольство в Конгрессе. Чтобы успокоить Конгресс, Буш отправляет в качестве авангарда Чейни (Cheney). Психологические последствия великодержавной политики Путина в Европе не остаются не замеченными в Белом доме. На долю Чейни выпала неприятная миссия дать этому резкое выражение, он это сделал, находясь на литовской земле. Чейни - человек именно для таких задач, Буш проявляет официально сдержанность. Дистанция к партнеру, имеющему общие интересы по ключевому вопросу внешней политики Буша, вопросу терроризма, - это акт поддержания баланса, здесь Бушу в его действиях не мешает даже массированная критика, раздающаяся из его собственных рядов. Небольшим, но отмеченным консерваторами доказательством этого является нежелание, с которым Белый дом только после серьезного давления предал огласке документы режима Саддама. Буш, конечно, понимает, что в них может обнаружиться: Москва была на стороне Саддама. Но не в интересах Буша, чтобы быть из-за этого прошлого освистанным недовольной публикой.
У США, по мнению Буша, есть выбор: они или сохраняют критическую лояльность Москве до той степени, которая позволяет Путину проводить независимую политику по отношению к Вашингтону, Европе и Китаю. Это включает в себя строительство демократии, не совпадающей по своей форме с демократией в Америке. Или же США берут открыто конфронтационный курс и вынуждают Путина идти на более тесный союз с Китаем. Пекин был бы надежным, сильным в финансовом отношении покупателем с долгосрочными интересами энергетических ресурсов России. Если бы дело дошло до перевеса китайских интересов к России, у Китая появился бы рычаг, позволяющий играть на евразийском континенте господствующую роль.
Увидеть еще раз обнимающихся Путина и Буша не придется. Однако если Буш взглянет на себя в зеркало, то обнаружит в своих глазах такие же чувства, как и те, которые он приписывает Путину. Наследие Мао (Mao) и идеология Усамы вынуждают обоих идти на решительное отстаивание своих собственных интересов. У такой политики не всегда приветливое лицо. Но за спиной они затем все же тайно пожимают друг другу руку.
