Даже сегодня, чтобы понять Россию, необходимо знать контекст, определяющий самый сильный нанесенный по ней удар - распад Советского Союза.
В своей прощальной статье для Guardian ('За что мне понравился Влад') Ник Пейтон Уолш (Nick Paton Walsh) описал Россию и страны бывшего Советского Союза в том состоянии, в котором он их нашел десяток лет спустя после того, как я сам писал о них, будучи в Москве в начале 90-х годов и работая корреспондентом Financial Times.
Переиначивать то, что сказано до тебя - дело неблагодарное, да у меня и нет таких намерений: в анализе событий, происходивших на его территории, Ник проявил высокую активность и глубокую проницательность. В его заключительной телеграмме, как и в более ранних его материалах, полностью раскрыты все сложности, противоречия и рывки в прошлое, которые видны всем тем, кто посвятил себя профессии специалиста по России. Только те, кто, подобно Джону Риду (John Reed), автору 'Десяти дней, которые потрясли мир' (Ten Days that Shook the World), перед пересечением границы надевал на глаза идеологические шоры, могли выдать гладкий текст, повествующий либо об исключительном триумфе страны, либо о ее беспросветном отчаянии.
Я, собственно, не пытаюсь кого-то поправлять или с кем-то спорить - просто хотелось бы добавить некоторые свои наблюдения. И главное из них довольно простое: распад Советского Союза, вместе с которым умерли и Коммунистическая партия, и построенное ею государство командной экономики, был кризисом во всех областях человеческой жизни, и для понимания большей части того, что за ним последовало, вплоть до настоящего момента, необходимо всегда обращаться к этому событию или составлявшей его череде событий.
В результате экономического спада на месте одного государства было 'создано' целых пятнадцать, ни в одном из которых не было адекватно работающих систем эффективного государственного управления - а в некоторых случаях никаких систем не было вообще. Для большинства граждан Советского Союза, в особенности для жителей Кавказа, это событие стало кровавой катастрофой, отмеченной жестокими войнами, разгоревшимися внутри и вокруг Грузии, Армении, Азербайджана, Северной и Южной Осетии и, конечно, Чечни.
С другой стороны, в стране наступила свобода мысли, слова, публикации и массовой информации (хотя многое из всего этого уже было сделано в эпоху гласности - в последние годы пребывания у власти Михаила Горбачева). Эти блага нельзя недооценивать, да и, судя по тому, что я видел в течение многих моих поездок в Россию, российский народ их недооценкой явно не страдает. Уолш пишет: 'Как мне говорило бессчетное число людей, 'Да, тогда (то есть в советское время) мы жили хорошо, но это был кошмар''. Это верно, к тому же и очень многие люди жили совсем не хорошо, даже по советским низким стандартам - хотя их жизнь действительно была более безопасной.
Жертвами этого большого кризиса стали многие, хотя и не столь многие, как при распаде других известных империй: как сказали бы шотландцы, известные своим оригинальным отношениям к превосходной степени прилагательного, все могло бы быть значительно хуже. Ведь могло быть действительно намного хуже: в конце концов, между славянскими государствами Россией, Украиной и Беларусью не случилось (практически не случилось) ни одного вооруженного столкновения; уход первых балтийских республик ознаменовался лишь недолгими перестрелками; в славянском Приднестровье, фактически провозгласившим независимость от Молдовы, сепаратистская борьба была жестокой, но также весьма ограниченной; в Центральной Азии, действительно, насилия и репрессий было хоть отбавляй, но из этой картины во многом выпали Кыргизия (в тексте Kyrghizia - прим. перев.) и Казахстан. Всем этим странам пришлось строить собственные системы управления из обломков советских систем, которые у них были совершено разными - от сравнительно успешных, западно-ориентированных Эстонии, Латвии и Литвы до тиранических, как в Туркменистане и Узбекистане.
За то десятилетие, по окончании которого Пейтон Уолш приступил к работе в России, в славянских государствах, как собственно, и везде в мире, произошел фактический отказ от коммунизма и командной экономики. В то время я везде доказывал, что участие большого числа людей, ранее принадлежавших к верхнему и нижнему слоям советской номенклатуры, в разнообразных формах грабежа и воровства даже в большей степени обеспечивало 'мирность' переходного периода, чем разнообразные структуры МВФ, Всемирного банка и прочих западных организаций, служившие в то время главным средством коммуникации между Россией и странами Запада. То, что пишет Уолш о Ельцине, который был более опасен для управления страной, когда был трезв и активен, нежели в состоянии опьянения и глубокой депрессии, в котором он столь часто пребывал - это правда. Однако есть и еще одна правда - у Ельцина, как и у руководства всех других постсоветских государств, не было или почти не было соответствующих управленческих институтов. До них институты были - институты партийного государства и командной экономики, - но тех институтов не стало. Распад Советского Союза случился не в последние недели 1991 года; он продолжался в течение всего последовавшего десятилетия.
Действительно, это было время BMW с затемненными стеклами и олигархического 'праздника непослушания'. Но главная трудность заключалась даже не в олигархах, хотя масштабы и размах их алчности не могли не отталкивать - ни тогда, ни сейчас. Подобная 'прихватизация' была единственным вариантом развития событий после декоммунизации собственности - а в декоммунизации и заключалась главная цель радикалов, сгруппировавшихся вокруг Егора Гайдара и проработавших в правительстве единой командой в самом начале постсоветской эры в течение всего лишь одного года, но сумевших этой цели достичь. И 'прихватизация' началась на всех уровнях и во всех регионах.
Как пишет историк Стивен Коткин (Stephen Kotkin) из Принстонского университета в своей книге 'Армагеддон предотвращенный' (Armageddon Averted), которую я считаю самой лучшей из кратких работ о том периоде, 'Переход России к рынку не был, да и не мог быть, процессом, следующим какому-либо плану. Это был период беспорядочного разграбления нажитого в советскую эру теми, кто знал, что хватать. Корни этого явления уходили гораздо дальше 1991 года; а ростки последствий оно пустило далеко в будущем".
Владимир Путин, так понравившийся в конце концов Пейтону Уолшу, обязан своим успехом четырем основным факторам. Во-первых, хаос 90-х годов начал постепенно самоорганизовываться. Стали выстраиваться новые формы власти, в очень большой мере основывавшиеся на советских образцах (здесь очень уместно вспомнить, что сказал неназванный советник Путина - 'Решения, которые он принимает - наполовину советские'). Собственность была уже поделена, и хотя ее еще можно было переделить (собственно, именно это произошло в деле Михаила Ходорковского, это же может произойти и в будущем), была, по крайней мере, сформирована некая база работающей экономики.
Во-вторых, на эту экономику, по крайней мере сейчас, работает мощный рывок цен на нефть - фактор, который вполне может оказаться медвежьей услугой, если он остановит структурные реформы - что, по-видимому, сейчас и происходит, - но который на настоящий момент очень серьезно работает на повышение популярности Путина и уровня жизни российского населения.
В-третьих, Путин и люди его 'ближнего круга' - выходцы из КГБ, и поэтому у них было гораздо меньше колебаний относительно силового решения проблемы Чечни, чем в свое время у ельцинской команды, и они, не стесняясь, повели страшную войну на истощение, которая на сегодняшний день закончилась их бесспорной, пусть и шаткой, победой.
И, в-четвертых, народ хотел стабильности. Стремление к стабильности принято считать характерной чертой русских, ею привыкли объяснять некую их постоянно выставляемую на передний план 'любовь к авторитарной власти'. В данном же случае, мне кажется, было бы более разумно объяснить то, что произошло, нормальным человеческим стремлением в предсказуемости и безопасности жизни.
Благодаря указанным четырем факторам президенту России удалось дать народу искомую безопасность и, как в очень ярких тонах описывает Пейтон Уолш, способствовать расширению среднего класса, того самого, на который возлагал все свои надежды Гайдар. В ответ он получил поддержку граждан. Для граждан он в первую очередь - правитель, на которого можно положиться, даже в том, чтобы в определенной мере компенсировать национальное унижение, каким многие считают эру Горбачева-Ельцина.
Все это - вполне удовлетворительный результат для правителей России и некая передышка для ее народа. Однако хорошие времена быстро кончатся, если Путин будет развивать наступление на позиции демократического выбора и свободы прессы и информации. По крайней мере, ничто в статье Пейтона Уолша не говорит о том, что такое наступление прекратится.
До сих пор ждут своего создателя такие институты, как свободный и напористый парламент, чистая и независимая судебная система и решительные средства массовой информации. Хотя все фундаментальные структуры для создания этих институтов находятся в состоянии, предполагающем наибольшие перспективы для их развития со времен Михаила Горбачева, пока мало что указывает на то, что им отдается какой-либо высокий приоритет. Скорее наоборот - с помощью потоков кремлевских денег, выкручивания рук и контроля над прессой парламент, и без того пропутинский, 'поставили на место'; суды до сих пор коррумпированы, и проявляется это наиболее ярко в том, что судьи открыто прислуживают государству там, где затрагиваются государственные интересы; средства массовой информации не могут говорить в полный голос.
Я сотрудничаю с Московской школой политических исследований (Moscow School of Political Studies) - российской неправительственной организацией, которая вот уже в течение пятнадцати лет работает на распространение демократических идей путем проведения конференций, лекций и дискуссий во всей России. Это удается делать достаточно активно благодаря тому, что возглавляют ее действительно исключительные люди, но все это время они получали на эту деятельность немалые деньги из различных западных источников - от британского фонда технологических новинок до корпорации Карнеги и Европейского Совета (European Council).
Сейчас школа живет на положении осажденной крепости - ее руководители подвергаются преследованиям, под угрозой не только объемы финансирования, но даже само ее существование. И при этом организация занимает исключительно патриотические позиции, работала и работает для России и ее жителей, свободных разумом и действием, способных развить в себе то же чувство гражданского достоинства, что и жители западных демократических государств, и строящих во всех смыслах великую европейскую страну, какой может стать Россия.
Их цель именно такова, однако этого никто не признает, как не признают и того, что величие России - не в восстановлении советской национальной гордости, а в участии в восстановлении расширенного европейского демократического пространства. Если Россия будет участвовать в этом проекте - она действительно потрясет мир. И это будет ему только на благо.
_________
* В названии использована аллюзия на знаменитую английскую театральную постановку 1974 г. по роману А. Кристи 'Десять негритят' (Ten Little Niggers). Роман был впервые издан в 1939 г., когда слово nigger в английском языке еще употреблялось достаточно широко, однако постановка была названа And Then There Were None - по последней строке детской считалки, являющейся центральным элементом повествования (He went out and hanged himself and then there were None = потом пошел повесился, и никого не стало).
____________________________________________________________
Почему я перестал бояться и полюбил Влада * ("The Guardian", Великобритания)
Влад готов бросить вызов Америке ("The Conservative Voice", США)
В поисках путинской политики ("The Economist", Великобритания)
Владимир Угадайте Кто ("The Economist", Великобритания)
Диссертация Путина ("The Financial Times", Великобритания)
Что теперь, мистер Путин? ("The International Herald Tribune", США)
