Россия использует свои газовые месторождения как политическое оружие. Соглашение с Алжиром дает ей огромную власть над странами-импортерами. Которые должны объединиться, чтобы противиться блокаде.
Нефть и газ - главные 'орудия внутренней и внешней политики' России: от ее 'роли на мировых энергетических рынках будет зависеть ее геополитическое влияние'. Такими словами можно обобщить энергетическую доктрину и наступление, которое ведется президентом Владимиром Путиным на двух фронтах - на внутреннем европейском рынке (и в бывших странах-спутниках) и на рынке международном.
На внутреннем рынке цель состоит в том, чтобы получить контроль над всей цепочкой образования цены на газ - то есть, не только над добычей и продажей, уже в настоящий момент удовлетворяющими около 30% европейского спроса, но и над транспортными сетями и распределением вплоть до конечного потребителя. Цель: увеличить и без того значительную прибыль и укрепить политическое могущество. На международном фронте цель состоит в том, чтобы окружить со всех сторон европейский рынок, заключив прочный договор с еще одним основным поставщиком, Алжиром: совместно они обеспечивают 50% европейского потребления и 70% от всего европейского импорта метана.
Российская стратегия, для понимания которой больше пригодились бы не экономические труды, а военные трактаты Карла фон Клаузевица, базируется на трех основополагающих моментах. Во-первых, это абсолютная уклончивость Европейского Союза, который за эти годы принял лишь несколько бессодержательных документов относительно энергетической безопасности. Во-вторых, это разнонаправленные интересы и несовпадающие позиции различных европейских стран (а также внутри этих стран) - это обстоятельство искусно используется русскими, чтобы вклиниться на 'вражескую территорию'. В-третьих, это полная асимметричность между европейской и российской энергетической системами. Первая полностью открыта для любого, кто захочет в ней поучаствовать, и почти полностью приватизирована; вторая представляет собой монополию, в значительной степени вернувшуюся под пристальный политический и административный контроль Кремля.
Но существует и четвертый козырь, лежащий в основании российской стратегии и значительно ее усиливающий. Это энергетический кризис, в силу которого цены на нефть (и одновременно - цены на метан) выросли вчетверо: с 20 долларов за баррель в начале 2002 года до нынешних 78 (плюс 60 центов с начала года). В основе этого кризиса - огромный рост мирового спроса на энергию (не только в Азии, но и в Америке), который подталкивают высокие показатели роста мировой экономики в ближайшем поколении, накладывающиеся на фактическое исчезновение пределов гибкости в международном предложении нефти и газа, вызванное перегрузкой существующих добывающих и транспортных мощностей.
Невозможность чем-либо заменить в ближайшем будущем каждый баррель нефти и кубометр газа - то есть, источников, обеспечивающих 2/3 мирового спроса на энергоносители, - придала огромный переговорный вес каждой стране-экспортеру, что вызвало тройственный эффект: подчеркнуло политическую непримиримость этих стран на международной арене, обострило внутри этих стран националистические поползновения и возродило опасность использования энергетических ресурсов в политических целях, усугубленную тем, что выросшие цены позволяют уменьшить экспорт.
Прежде всего, это произошло с путинской Россией, которая без лишних колебаний 1 января 2006 года прервала поставки метана на Украину, чтобы вынудить ее не только смириться с ростом цен, но и, в первую очередь, ослабить сопротивление европейских стран перед лицом проникновения монополиста - 'Газпрома' (по выражению французской газеты 'Le Monde', 'вооруженной руки Кремля') на их розничные рынки. Это орудие, состоящее из 30% мировых запасов газа, 1/5 мировой его добычи, 300 тысяч служащих, капитализации в 270 миллиардов и 8% от всего российского ВВП.
Это неосмотрительное решение, не имеющее прецедентов даже в эпоху холодной войны, вновь привлекло внимание правительств к значению энергетической безопасности для судьбы их собственных политических и экономических систем: такого не случалось со времен нефтяных кризисов 70-х годов. С тех пор подходы к этой проблеме сделались еще более сложными, поскольку она касается разных источников энергии. То есть, не только всей нефтедобывающей цепочки (как в те времена), но и (прежде всего) газовой цепочки, источника, на который западные энергетические системы старались переориентироваться не столько из-за его большей дешевизны (цена на газ крепко привязана к цене на нефть), сколько из-за его большей социальной приемлемости и из-за технологических нововведений, связанных с его использованием для производства электричества.
Это произошло в Европе, но, прежде всего, это произошло в Италии: за последние два десятилетия доля газа в ее энергопотреблении почти удвоилась (в 2005 году она выросла на 36%), а в производстве электроэнергии она выросла в три раза, став первоочередным фактором производства (около 50%).
В Италии три жилых помещения из 4 отапливаются при помощи газа, за счет газа же питается одна лампочка из двух. Так, в общем равнодушии, мы перескочили из огня нефти (экспортируемой из ряда стран с конкурентным режимом) в полымя газа, который поставляется в Европу фактически на монополистических условиях! Преобладающая в нашей стране (но не в большинстве стран Европы) идея состоит в том, что либерализация внутреннего рынка метана, ослабление единственного имеющегося у Италии инструмента, Eni, операции на рынке, на котором действует множество 'гномов' (по меткому выражению Джулиано Амато), смогли бы усилить конкуренцию и обеспечить снижение цен на благо потребителей. Это представление мало помалу доказало свою несостоятельность. На самом деле, истиной является ровно противоположное утверждение.
Это тем более так после соглашения, заключенного 4 августа в Москве между российским монополистом 'Газпромом' и алжирской государственной компанией 'Sonatrach'. Это соглашение предусматривает интеграцию добычи, транспортировки и распространения метана среди конечных потребителей. Это соглашение отменяет иллюзорную надежду на какую бы то ни было видимость конкуренции среди поставщиков метана на международный рынок и вызывает (или, по крайней мере, должно вызывать) серьезную озабоченность относительно цен, которые и так изначально согласовывались между немногими поставщиками, а также относительно энергетической безопасности и национальной обороны. Незаменимость российских или алжирских поставок газа (связанная с невозможностью найти замену из других источников или покупки в других местах в краткосрочной или среднесрочной перспективе) придает Москве и Алжиру политико-экономическую силу, с которой трудно будет поспорить.
Перед лицом их наступления европейским правительствам необходимо принять последовательный и оперативный ответ, опираясь на три рычага. Первый: Россия и Алжир вынуждены экспортировать газ в направлении Европы, и испытывают в этом как минимум такую же нужду, какую Европа испытывает в импорте газа. Второй: Россия испытывает необходимость в западных технологиях, чтобы заменять оборудование и наращивать производство метана, которое в противном случае в ближайшие годы должно будет пойти на спад. Третий: крупные газовые предприятия Германии, Италии и Франции, поглощающие более 50% российского и алжирского экспорта, имеют влияние при переговорах с Россией и Алжиром.
Энергетическая проблема чем дальше, тем больше становится политической. Именно в этой плоскости и надлежит разбираться с ней как можно более решительно, если мы не хотим попасть под ярмо еще и в экономике.
