Повышенный интерес публики к историям о погибших и пропавших без вести детях порой небезобиден
Сегодня, когда СМИ соревнуются друг с другом, чтобы первыми сообщить сенсационное известие, большинство снимков, напечатанных в газетах, было сделано максимум за сутки до публикации. Исключение делается лишь для погибших или бесследно исчезнувших детей - день за днем, год за годом, а порой и десятилетие за десятилетием они все так же улыбаются нам с газетных полос. За последнюю неделю мировые СМИ обошли снимки трех юных жертв - Джон-Бенет Рэмси (JonBenet Ramsey), убитой в 1996 г., Наташи Кампуш (Natascha Kampusch), похищенной в Австрии в 1998; и Лайэма Хогана (Liam Hogan), погибшего в прошлом месяце - собственный отец схватил его и бросился с балкона гостиницы на Крите. Если бы газетные статьи имели звуковое сопровождение, в эти дни мы постоянно слышали бы малеровскую 'Песнь об умерших детях'.
Столь пристальное внимание к портретам детей-жертв связано с тем эмоциональным зарядом, который они несут - мало что может сравниться с горем родителей, переживших своего ребенка. Его еще больше подогревают СМИ, никогда не забывающие подчеркнуть, что среди жертв авианалета или катастрофы было 'много детей'. Мало того - часто журналисты стараются еще больше 'омолодить' и без того юных погибших. Так, пресса изменила имя Джеймса Балджера [James Bulger - двухлетний ребенок, похищенный и убитый в Англии двумя десятилетними мальчиками в 1993 г. - прим. перев.] на Джейми, хотя родители никогда его так не называли - очевидно, они сочли, что в уменьшительном варианте оно звучит трогательнее и беззащитнее; в газетах и выпусках новостей даже подростков, ставших жертвой убийства, постоянно называют 'малышка Мэри' или 'малыш Стивен'.
Впрочем, два портрета из этой медийной галереи детских трагедий в последние дни неожиданно обрели новый контекст. Мы ненадолго уверились, что Джон-Бенет отмщена, пусть и через много лет - был арестован подозреваемый в ее убийстве. А в истории Наташи Кампуш - через восемь лет после похищения ее практически все считали погибшей - произошел новый поворот, напоминающий, что жизнь удивительнее любого телевизионного триллера: выяснилось, что она жива [Наташе Кампуш удалось бежать от похитителя, все эти годы удерживавшего ее в своем доме - прим. перев.].
Оба указанных случая - повод хорошенько задуматься о нашем отношении к этим знаменитым 'детям-жертвам'. Историю Джон-Бенет, к примеру, СМИ всегда преподносили с неким особым 'подтекстом'. Большинство публикуемых фотографий девочки, несомненно, отбиралось таким образом, чтобы лучше передать ауру невинности, но часто встречались и снимки, где Джон-Бенет была запечатлена после победы на детском конкурсе красоты: вероятно, газетчики усматривали в них некую неподобающую возрасту искушенность - без вины самого ребенка, конечно - которая могла восприниматься как намек на причины ее убийства взрослым человеком.
Однако ложное признание Джона Марка Карра (John Mark Karr) в ее убийстве стало как раз следствием спирали искупительной скорби, охватившей весь мир. Фотографии самых известных погибших детей в газетах - это своего рода приглашение читателям эмоционально 'примерить на себя' чужую беду. В большинстве случаях их реакция вполне безобидна - это беспокойство за собственных детей и ужас от того, куда катится мир. Но Карр, увидев эти снимки, судя по всему, вообразил, что лично присутствовал при гибели Джон-Бенет. Его безумное признание - несомненно крайнее, но и весьма красноречивое свидетельство того, как люди сегодня 'присваивают себе' личные трагедии других.
Стоит вспомнить о письме, в котором Наташа Кампуш после освобождения из плена обратилась к 'журналистам, репортерам, всем людям на Земле': оно буквально пронизано неприятием этого инстинктивного желания вмешаться в чужую жизнь. Его ключевая фраза звучит так: 'Послание к СМИ: единственное, о чем я прошу прессу - это прекратить печатать оскорбительные статьи, искажать реальность, рассуждать о том, чего вы не знаете, и проявлять неуважение ко мне'.
По воле судьбы она стала первой из детей-жертв, кто смог обратиться к людям с такой просьбой, но Джеймс Балджер, Джон-Бенет Рэмси и многие других, будь они живы, несомненно разделили бы ее чувства. Под этим письмом, вероятно, подписались бы и родные Лайэма Хогана - благодаря либеральному отношению властей Крита к присутствию телекамер в больницах и залах суда они вынуждены были бессильно наблюдать, как ужасная трагедия, постигшая их семью, превращается в круглосуточное шоу на информационных телеканалах.
Вина за все это ложится не только на СМИ: хотя выдуманное признание Карра отчасти было спровоцировано сенсационными репортажами об убийстве Джон-Бенет, свою роль сыграло и легковерие следователей. А толпы людей, возлагающих цветы на местах преступлений - сегодня такое можно увидеть часто - свидетельствуют, что и сама публика может раскрутить маховик 'навязчивой скорби'. Не обходится здесь и без естественного любопытства - стремления узнать, в каких условиях содержал похититель Наташу Кампуш, и об обстоятельствах гибели других юных жертв; подобный интерес питает многомиллиардный рынок детективов и триллеров.
Тем не менее предупреждение Кампуш - о том, что она 'примет меры, чтобы этот интерес не вышел из-под контроля' - прозвучало весьма своевременно. Она не наш ребенок: все жертвы - не наши дети. Вот еще один примечательный факт: Наташа отказалась предоставить СМИ свое нынешнее фото, вынудив их пользоваться компьютерными изображениями. Для прессы она решила навеки остаться ребенком - как и те, кто погиб.
В ее решимости не показывать нам себя нынешнюю, и вообще не подпускать посторонних близко, заключен один парадокс. Из-за страха перед педофилами заговаривать на улице с чужими детьми и делать их снимки стало одним из общественных табу. Истории Рэмси и Кампуш должны побудить нас задуматься, не является ли чем-то неподобающим и навязчивый интерес к чужим погибшим и пропавшим без вести детям.
