Регистрация пройдена успешно!
Пожалуйста, перейдите по ссылке из письма, отправленного на

Андре Глюксман: 'Я все еще стыжусь своего маоистского прошлого'

Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Читать inosmi.ru в
'Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует. Он ничего не находит; да ничего и не ищет', - писал Монтень. Мое увлечение 'маоизмом' в его французском варианте, пусть очень недолгое, до сих пор заставляет меня краснеть от стыда. Оно не имеет никакого отношения к маю 68-го, в событиях того времени я принимал участие не из марксистских убеждений. . .

'Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует. Он ничего не находит; да ничего и не ищет', - писал Монтень. Мое увлечение 'маоизмом' в его французском варианте, пусть очень недолгое, до сих пор заставляет меня краснеть от стыда. Оно не имеет никакого отношения к маю 68-го, в событиях того времени я принимал участие не из марксистских убеждений. Я покончил с Альтуссером (Althusser), 'верховным понтификом марксизма-ленинизма' той эпохи, когда написал язвительную статью в 'Les Temps modernеs'. Вскоре после этого я и подхватил 'маоистскую' лихорадку - мною овладело глупое желание продлить свой стихийный бунт, незлой и мимолетный, я захотел 'устроить апокалипсис', воспетый Мальро. Я сам себя загнал в ловушку: согласившись на то, чтобы на меня навесили противоречивый ярлык 'анархического маоизма' (сюрреалистический сплав абсолютной свободы и абсолютной власти), я заключил сделку с совестью и смирился с убийством десятков миллионов человек на другом конце Земли.

Бессмысленно искать очевидных оправданий: Китай далеко, я ничего не знал, меня обманули. Сам воздух того времени располагал к этому - действительно, во Франции и правые, и левые превозносили Мао. Андре Мальро, который в то время был вторым после де Голля человеком, в течение тридцати лет дружил с Чжоу Эньлаем, который сам в китайской табели о рангах шел сразу за вождем революции, и о котором писали восторженные книги и статьи. Выдающиеся литераторы, Миттеран, Симона де Бовуар, Ален Пейрефит (Alain Peyrefitte) без устали развивали эту тему. Когда некоторое время спустя вышли мои книги, в которых я порывал с 'маоизмом' ('Кухарка и людоед' и 'Мыслители'), меня прозвали 'экс-маоистом', и зачастую именно эта приставка 'экс' вменялась мне в вину. Глупость окружающих не может служить оправданием, нужно уметь целиком и полностью брать ответственность на себя, говорить не 'меня обманывают', а 'я заблуждаюсь'. Солженицын и Монтень помогли мне в необходимом, мучительном и плодотворном процессе обретения себя, который требует интеллектуальной и моральной переоценки всей своей сущности, философского перерождения. Подобная самокритичная 'инвентаризация' не могла не породить другие личностные процессы, отсюда - сокрушительная критика марксизма, которую в то время окрестили 'новой философией'. Прошло тридцать лет, но до сих пор некоторые все еще тайно ненавидят меня, что свидетельствует о том, как тогда бушевали страсти.

Солженицын говорил, что он смог изобличить систему ГУЛАГа только, когда узнал его изнутри, когда вспомнил свою сталинскую юность, спросил себя - откуда взялась эта тяга к офицерским погонам, преклонение перед авторитетом академической науки, презрение к обездоленным, которые были свойственны советскому офицеру. Задолго до Солженицына Баррес (Barrès) отмечал, что карьеризму молодых французов свойственно некое 'наполеонство', которое инфицирует каждое поколение будущих лидеров. Венец догмы марксизма - жажда руководить ближним своим, пусть даже и вопреки его воле, но всегда 'ради его же блага' - а как же иначе! Отсюда берет свое начало предвзятая благосклонность, которую и поныне испытывают официальные лица по отношению к диктаторам: моему другу Бокассе, моему протеже Хусейну. Тот, кто призван вести за собой людей, становится сообщником людоеда. Маоизм превзошел и обогатил ленинизм.

Порабощение личности внешними средствами принуждения (полиция и лагеря) была усилена методикой психологического принуждения, которое приводит к внутреннему рабству, 'добровольному служению', по определению Монтеня и Ла Боэти (La Boétie). Культурная китайская революция провозглашала: 'Дерзни восстать!', 'огонь по центральному кварталу!'. Гигантская система манипуляций, основанная на противоречивых посылах! В основе ее лежит попытка свести человека с ума. Эта система была описана исследователями из школы Пало Альто (школа Пало Альто занимается концепциями семейной системной психотерапии - прим. пер): когда властный настырный родитель приказывает ребенку: 'Восстань против меня!', он ставит его в безвыходное положение. Чересчур доверчивый ребенок начинает паниковать: если он начнет бунтовать, он послушается родителя, тогда это - не бунт; если он не взбунтуется, то будет себя презирать. Именно таким образом радикальный маоизм подталкивает людей к интеллектуальному самоубийству. Чтобы выбраться из этого тупика, нужно попытаться поймать охотника - жестокого родителя или гениального лидера - в его же ловушку, столкнуть его лицом к лицу с его же манией всех контролировать. Стратегии оболванивания нужно противопоставить сократовский путь познания себя, своих ошибок и кошмаров, ибо это является единственным способом обретения себя.

Мао знаменует переход от 'марксизма-ленинизма' к 'марксизму-нигилизму'. Первый отдает предпочтение научным догмам. Второй, в котором маоизм был лишь первой ступенью, подчиняется логике более извращенной, более эластичной, более лабильной и бесконечно более циничной. Этот переход был незаметно осуществлен в бывшем СССР. От старика Сталина, разочарованного и всегда жестокого, к Путину, наследнику великих шпиков - кровавого Берия, кагэбэшника Андропова - который освободился от революционной идеологии и иллюзий и тем самым заложил основы продления своей автократической власти.

Руководящая каста Китая с большим блеском сталкивает Мао с Мао: Великий Кормчий утверждал, что строит примитивный и дикий коммунизм, нынешнее же политбюро дало волю капитализму, не менее дикому и полностью коррумпированному. Но суть остается прежней: наплевательское отношение к элементарнейшим правам человека ради процветания всемогущественной и порою кровавой (Тяньаньмэнь, Тибет) диктатуры, горстки людей, не имеющей ни стыда, ни совести, самовоспроизводящейся на вершине власти.

Очень часто заблуждения французских маоистов приводили их к решительному отказу от апокалипсиса 'во имя спасения' и от политического терроризма. Поэтому так мало оказалось тех, кто во время волнений 1970-х годов пошли на убийства, пусть даже небольшого размаха. Похитители главного кадровика 'Renault', в конце концов, отпустили его, хотя у их итальянских или немецких коллег в чести были другие методы. Не потому ли, что эти просвещенные выпускники известных учебных заведений, прошедшие практики Кань медитаций, предпочитали перо Калашникову? Или во всем виноват шок, наступивший после мюнхенских событий, когда погибли одиннадцать израильских спортсменов? Маоисткие группировки уже были готовы поддаться пьянящей отраве убийства. Но в последнюю минуту они отошли от края пропасти. Влияние Солженицына оказалось решающим. Если французские смутьяны и учли советский опыт, то лишь потому, что им не давал покоя один вопрос: куда может привести революционное насилие? Трагедия России послужила им уроком, они поняли, что, в итоге насилие приводит только к виселицам, ГУЛАГам или психбольницам. Беспощадная внутренняя работа над собой позволяет принципам реализма восторжествовать над вечным искусом идеологического нигилизма. Самой лучшей книгой об этой современной борьбе являются 'Бесы' Достоевского, написанные еще в XIX-ом веке.

С философом беседовали Мари Лор Жермон (Marie Laure Germon) и Алексис Лакруа (Alexis Lacroix)