То, что случилось, вырвалось из осатаневшей от страданий, готовой на все нации, как пожар в засуху от случайного возгорания. Ласло Немет
В ночь с 23 на 24 октября 1956 года началась операция 'Вихрь', длившаяся до 4 ноября. Ею руководил маршал Иван Конев. В результате были уничтожены 4000 человек, советская сторона потеряла 669 человек погибшими, 1450 были ранены, 51 пропал без вести. Это была операция против Венгрии, решившейся предложить миру свою модель социализма, отличную не только от сталинской, но и от хрущевской.
Вот что написал о тех событиях писатель и диссидент Владимир Буковский: 'После того, как краснозвездные танки - мечта и гордость нашего детства - давили на улицах Будапешта наших сверстников, кровавый туман застилал нам глаза. После того, как весь мир предал нас, мы никому не верили. Мы хотели погибнуть плечом к плечу с теми, кому доверяли безоглядно...'
За что же в октябре-ноябре 1956-го краснозвездные танки давили молодых (и не только молодых) венгров? За что в период между 4 ноября 1956-го и 31 июля 1957-го были осуждены почти 29 000 человек? Ответ в общем-то прост: за попытку разрушить каноны и стереотипы 'социалистического лагеря', вырваться за пределы его догматической парадигмы.
'Неприятность' от Сталина
В послевоенное время бывшая хортистская Венгрия стремительно приобрела черты страны, во всем наследующей 'старшего брата', то бишь СССР. Тут было все - от слепого копирования советского общественно- экономического уклада, призывов неуклонно учиться на 'передовом опыте' Советского Союза до идиотских утверждений в учебниках по истории для средней школы о том, что 'артиллерия и солдаты Петра I помогали Ракоци в освободительной борьбе'.
Поставленный Кремлем во главе Венгерской партии труда (ВПТ) и во главе Совета министров ортодоксальный сталинист Матиаш Ракоши добросовестно и последовательно осуществлял отведенную ему роль верного союзника. В партийной прессе его называли 'лучший венгерский ученик товарища Сталина'. Он устранил политических конкурентов не только в лице представителей старых партий, но и в лице своих соратников по коммунистическому движению. В 1949 году был казнен видный деятель компартии Ласло Райк. Причем показательный судебный процесс над ним и его коллегами имел антиюгославскую направленность: видные венгерские коммунисты обвинялись в подрывной деятельности в пользу режима Тито. 'Дело Райка' стало импульсом для нового витка антиюгославской кампании - теперь Югославия провозглашалась державой ревизионистов, а заодно 'шпионов и убийц'.
В 1951-м Ракоши увидел конкурента в Яноше Кадаре. Последний был признанным лидером венгерского антинацистского подполья в период Второй мировой, затем членом политбюро ВПТ, заместителем генсека ЦК ВТП, занимал правительственные должности. Кадар был арестован, обвинен в сотрудничестве с хортистской охранкой и приговорен к пожизненному заключению.
Словом, Ракоши контролировал ситуацию - Кремлю угождал, себя не забывал. Все испортила, собственно, сама Москва, то есть сам Сталин. Своей смертью в марте 1953 года.
Начатая Лаврентием Берия и успешно продолженная его основным соперником Никитой Хрущевым десталинизация заставила Ракоши политически маневрировать. В июне 1953-го Ракоши, оставаясь во главе партии, уступил пост главы правительства либерально настроенному Имре Надю. (В скобках замечу, что Надь, имевший многолетний коминтерновский опыт, выступал за увеличение производства товаров легкой промышленности, за более умеренные темпы кооперации крестьян, за что ранее подвергался критике и был обвинен в 'правом уклонизме'. На посту премьера он начал проводить реалистичную экономическую политику. Это не понравилось Москве, а Ракоши этим воспользовался: в апреле 1955-го Надь оставил пост премьера, а в декабре его исключили из партии. Запомним этот важный момент.). Летом 1954-го был реабилитирован и начал стремительное продвижение 'вверх' по партийной лестнице Янош Кадар.
Но, как и в СССР, где десталинизацию инспирировали 'сверху' вчерашние сталинисты, этот процесс в Венгрии не был последовательным. Так, в 1955 году появилось постановление ЦК ВПТ 'О правых явлениях в литературной жизни'. В этом документе группа писателей и деятелей искусств, обратившаяся в высшие партийные органы с меморандумом протеста против ряда запретительных акций в культурной жизни, была обвинена в подрыве руководящей роли партии. Но объективно ситуация 'оттепели' уже сделала свое дело - атмосфера страха начала исчезать, а потому партийную бумажку с грозными инвективами мало кто хотел воспринимать всерьез. Наоборот, она обостряла чувства протеста, пока еще интеллектуального.
В марте 1956-го Ракоши публично признал, что Райк и его некоторые коллеги были казнены по сфабрикованным обвинениям, а уже в июле того же года Ракоши был смещен. В начале октября останки Ласло Райка и других жертв сфабрикованного дела 1949 года при большом стечении народа перезахоронили. И это еще больше углубило в венгерском обществе ожидание перемен.
Иллюзии 'оттепели'
'Люди свободнее стали чувствовать себя, свободнее высказывать свои мысли. Стали больше чувствовать себя хозяевами жизни', - так сотрудники аппарата ВПТ в своем сообщении советским дипломатам характеризовали ситуацию в первичных партийных организациях. Если так было в парторганизациях, то можете себе представить, что вне их раскованности было поболе.
Но перед тем, как сказать об этом подробнее, сделаю одно важное замечание: с лета 1954 года послом СССР в Венгрии стал Юрий Андропов, а пресс- атташе и третьим секретарем посольства у него служил - кто бы вы думали? - Владимир Крючков. Да-да, тот самый Крючков, который, как и Андропов, будет возглавлять КГБ. 'Андропов, - напишет Крючков позже в воспоминаниях, - не боялся принимать ответственные решения, но при этом проявлял разумную осмотрительность, избегал чрезмерного риска'. Что да, то да. Не хотел рисковать Андропов идеалами того социализма, к которому его приучили в СССР. Попытки венгров 'очеловечить' свой социализм с самого начала были ему не по душе. Он однозначно связывал их с событиями весны-лета 1956-го в Польше и понимал, что либерализация одной или нескольких стран 'соцлагеря' на деле будет означать начало кризиса этого самого лагеря.
И тут время вспомнить слова Исаака Дойчера о том, что десталинизация в Польше и Венгрии означала нечто иное, чем в СССР. В последнем она была 'прогрессивной духовной реакцией , опирающейся на русскую революцию', а в упомянутых странах эта реакция содержала разнообразные и противоречивые элементы: 'С одной стороны, отдельные коммунисты обратились против сталинизма, с другой - выступила докоммунистическая и антикоммунистическая реакция. . .'
Если говорить об интеллигенции коммунистической, то наибольшей проблемой для нее было осознание пропасти между идеалами и их реализацией. В такой популярной тогда структуре, как созданный летом 1956-го Кружок Петефи, действовавший под эгидой Союза трудовой молодежи, активно дискутировались эта и другие проблемы. Именно в его рамках выступал подвергавшийся ранее критике философ Дьердь Лукач, убеждавший, что для повышения авторитета марксизма больше всех в мире предстоит сделать именно венграм.
Работа Кружка Петефи была в поле внимания советских дипломатов, которые приходили на отдельные заседания, узнавали о ходе бесед с их участниками и свидетелями. Кроме того, у сотрудников Посольства СССР был свой постоянный круг информаторов, к которым, правда, принадлежали в основном деятели- ортодоксы с активной просоветской ориентацией, адепты сталинской модели социализма. Понятное дело, они трактовали происходящие события тенденциозно, что влияло и на информированность советских дипломатов, и на их сообщения в Москву.
А разобраться действительно было непросто. Достаточно вспомнить уже упомянутого Имре Надя. В июне 1956-го он отмечал свое 60-летие, будучи 'под присмотром' режима. Тем не менее поздравить его пришли не только те, кто был в непростых отношениях с коммунистами, но и сами коммунисты (ответственные работники, министры), симпатизировавшие опальному экс-премьеру и связывавшие с ним надежды на 'обновление' социализма. Такую надежду в наиболее острой форме высказал писатель Тибор Дери: 'В нашем отечестве мы решили построить социализм, однако по ходу дела случилось нечто неслыханное: мы забыли, более того исключили из нашей системы именно то, на чем социализм основывается, - доверие к человеку. Самый серьезный недостаток нынешнего руководства состоит, очевидно, в том, что оно не верит в человека, не верит в нас, строит на недоверии свое мышление, методы, практику, недооценивает разум людей, с которыми мы хотим создать социализм. . .'
Попытки Ракоши 'прикрутить' подобные 'разговорчики' не увенчались успехом. Приехавший в июле 1956-го в Будапешт с важной миссией член президиума ЦК КПСС Анастас Микоян содействовал свержению Ракоши. Но взамен выдвинули Эрне Гере, последовательного сторонника ориентации на СССР и ближайшего соратника Ракоши. Таким образом, смена ведущего политического актера должна была создать иллюзию перемен. К этому добавили восстановление в политбюро ВПТ Яноша Кадара.
Но московские драматурги просчитались. Косметические изменения были восприняты в обществе именно как косметические. Вот лишь два из откликов на это, зафиксированные агентурой КГБ и переданные в Москву: 'Назначение Гере - полурешение. Это игра с огнем, так как в широких кругах он известен как крайне левый коммунист'. И еще цитата: 'В партии ошибаются, что уход Ракоши разрешил все вопросы. Наоборот, этот уход только замаскировал процессы'.
'Социализм по-венгерски' или 'провокация империализма'?
Конечно, в условиях 'холодной войны' и противостояния двух систем то, что происходило в Венгрии, не могло оставаться вне поля зрения спецслужб. Но сейчас, с расстояния 50 лет, после опубликования закрытых ранее документов и материалов, можно уверенно утверждать, что не какие-либо внешние, а прежде всего внутренние факторы определили ход событий. К таким факторам исследователи относят недовольство медленными темпами десталинизации, экономическим положением, отсутствием фактического суверенитета страны (слепое выполнение местным руководством указаний Кремля, наличие советских войск на территории Венгрии etc).
Несмотря на декларацию XX съезда КПСС о разнообразии путей к социализму, стало понятно, что Москва не позволит построить 'социализм по-венгерски'. Андропов в своих письмах в МИД СССР фактически подготовил советское руководство к занятию однозначно жесткой позиции.
С другой стороны, действия самих венгерских оппозиционеров развивались по закону 'снежного кома', обрастая - чем дальше, тем больше, - новыми, более радикальными требованиями. Психологическим рубежом стало перезахоронение останков Ласло Райка и осужденных с ним деятелей. Десятки тысяч людей впервые вышли на улицы, ощутив в себе силы для открытого противостояния диктатуре. Это был этакий венгерский вариант известного теперь в Украине песенного призыва 'Разом нас багато, нас не подолати!'. Не зря после той манифестации, как точно напишет в мемуарах уже упомянутый Крючков, было очевидно, что 'решающая схватка не за горами и что вопросы будут решаться теперь не в кабинетах, а на улицах'.
16 октября в городе Дьери на заседании с участием известных венгерских интеллектуалов впервые прозвучало требование вывода советских войск из Венгрии. В тот же день в Сегеде митинг студентов принял решение о восстановлении распущенной в конце 1940-х годов самостоятельной студенческой организации, независимой от официозного Союза трудящейся молодежи. Стало ясно, что монолитная политическая система начинает давать трещину. Оживилась внутрипартийная оппозиция, а 20 октября на заседании специального комитета Отечественного фронта, обсуждавшего планы политических реформ, возник вопрос о многопартийности.
Впоследствии, комментируя венгерские события 1956-го, Ханна Арендт напишет, что 'во время российской февральской революции 1917 года и венгерской революции 1956 года повсеместно и совершенно независимо друг от друга возникли советы и комитеты: рабочие, солдатские и крестьянские в России, самые различные виды советов в Венгрии: местные советы по месту жительства, ревкомы вооруженных повстанцев, комитеты писателей, артистов, художников в будапештских кафе, молодежные и студенческие советы в университетах, рабочие советы на заводах, ревкомы и советы в армии и в учреждениях и так далее до бесконечности'.
По мнению Арендт, отдельные советы и комитеты в определенной степени случайно преобразовались в политические институты. 'Наиболее броской чертой этого стихийного развития было то, что эти независимые друг от друга и чрезвычайно различные организации в России в течение недель, в Венгрии за несколько дней, вступили на путь сотрудничества и объединения, сначала на региональном и областном уровне с тем, чтобы в конечном счете образовать парламент, охватывающий всю страну. Как и в случае первых североамериканских конвентов, объединений и конфедераций, здесь мы также видим, как из стихийных обстоятельств самого действия развивается федеративный принцип, принцип лиги и союза обособленных единств, причем без того, чтобы участники этого процесса ломали бы себе головы над тем, как можно на большой территории установить республиканское правление, или хотя бы над тем, как можно единым фронтом бороться против общего врага. Они хотели создать новый политический орган, новый вид республиканского правления, основанный на 'стихийных республиках', таким образом, чтобы рождавшаяся при этом центральная власть не лишала составляющие ее части первоначальной власти'.
Подведем итоги. Отсутствие единства в партии, наличие неформального государственного лидера (таковым интеллигенция видела Имре Надя), требования реальной свободы и политического плюрализма, наконец, выход ситуации из-под контроля даже тех, кто стоял у истоков дискуссий о 'социализме по-венгерски' - все это стало общевенгерской реальностью в 20-х числах октября 1956-го. Но тон дальнейшим событиям задала, естественно, столица.
Неприятности от Андропова и Хрущева
22 октября произошли студенческие митинги в Будапеште. На самом значительном из них, в Политехническом институте, студенты приняли программу из 16 требований. В их числе были: немедленный вывод советских войск, создание нового правительства во главе с Имре Надем, свободные выборы, свобода слова, восстановление в правах политических партий и ряд серьезных изменений в сторону улучшения жизни людей.
23 октября начался грандиозный митинг перед Парламентом, на который собралось до 300 000 человек. Имре Надь показался на балконе и выступил с речью. Он призвал собравшихся соблюдать порядок, предоставить решение назревших проблем обновленному партийному руководству, разойтись по домам.
Но, кроме либерально настроенного Надя, был еще и Центральный Комитет ВПТ во главе с Эрне Гере, который выступил по радио в угрожающем тоне. Эта речь символизировала полное непонимание того, что происходило. Гере обрушился на устроителей акции, которые, как он выразился, злоупотребили демократическими правами, распространяли 'среди молодежи отраву шовинизма'. И выступление Надя, и речь Гере вызвала почти одинаковое разочарование. Вот тогда начал действовать закон охлократии, толпы. И эта неконтролируемая сила соединилась с накапливавшимся десятилетиями протестом против антидемократического режима.
В 21.30 студенты свалили огромную статую Сталина и попытались прорваться на радио, чтобы огласить свои требования. Вскоре демонстранты заняли помещение радио, но их быстро вытеснили оттуда. Словом, события стремительно развивались и начали выходить из-под контроля и венгерского руководства, и Кремля.
В первой половине дня 23 октября Андропов направил в МИД СССР телеграмму, в которой подчеркнул растерянность 'венгерских товарищей' и высказал предположение, что 'в создавшейся обстановке венгерские товарищи вряд ли смогут сами начать действовать смело и решительно без помощи им в этом деле'. Вот тогда-то и появились в Будапеште первые советские танки. Произошло это около двух часов ночи 24 октября. Советская армия снова брала Будапешт. В этом мирном и колоритном городе снова начались бои. Повстанцы - в основном студенты и рабочие - швыряли в танки 'коктейль Молотова' - неплотно заткнутые бутылки с бензином, которые взрывались от удара об танк.
Важная деталь: с началом боев развалилась венгерская армия. Но как развалилась?! Воинские части перешли на сторону повстанцев, солдаты отдавали оружие, боеприпасы. Неизвестно ни одного случая, чтобы венгерские части воевали на советской стороне против соотечественников. Полиция также была на стороне восставших. Это была настоящая солидарность соотечественников.
Элита начала маневрировать. 28 октября было объявлено о прекращении огня. Партию возглавил просоветски настроенный Янош Кадар, а Имре Надь начал формировать правительство. Более того, Надь сделал несколько заявлений, что он не подписывал никакого указа, в котором просил бы советского вмешательства. Он открещивался от начавших интенсивную зловещую 'работу' военно-полевых судов и заявлял, что и задним числом не поддержал бы вторжение войск из СССР. 30 октября Надь восстановил многопартийную систему, 3 ноября было сформировано новое правительство, в котором коммунистов отодвинули, а ряд лиц вообще удалили.
1 ноября Имре Надь взял на себя ведение иностранных дел. Он пригласил посла СССР Юрия Андропова и сообщил, что знает о введении в Венгрию новых советских военных подразделений, расценил это как нарушение Варшавского соглашения и заявил, что Венгрия выйдет из него, если Кремль не изменит политику. А потом совет министров Венгрии принял Декларацию о нейтралитете Венгрии, а Надь обратился к ООН с посланием, в котором просил помощи четырех великих держав для защиты венгерского нейтралитета.
До 4 ноября население Будапешта начало разбор развалин, восстановление порядка и нормальных условий жизни. Были выпущены на волю политические заключенные, из числа которых самым значительным был кардинал Миндсенти. Он вернулся в Будапешт и по радио обратился к нации. Казалось, консолидация общества будет достигнута. Но Имре Надь, разговаривая с Андроповым, до конца не понял, с кем имеет дело.
3 ноября венгерскую делегацию во главе с министром обороны генералом Палом Малетером пригласили в село Текел близ Будапешта. Там накормили ужином, а потом. . . арестовали. Начался новый этап агрессии. 3 ноября в 5 часов 20 минут по радио выступил Имре Надь, заявивший, что СССР хочет 'свергнуть законное демократическое правительство Венгрии'. Надь призвал оказывать этому вооруженное сопротивление. Но что характерно? Правительство Надя, как вспоминал бывший комендант Будапешта Бела Кирай, 'не планировало вооруженной борьбы, не планировало оно даже оборонительных действий против Советского Союза. А потому за время революции мы никакой крупномасштабный стратегический план не разработали'.
Восстание было обречено на неуспех, а ситуацию контролировало советское командование. Было сформировано правительство во главе с Яношем Кадаром. 4 ноября Имре Надь оставил здание парламента и укрылся в посольстве Югославии. Оттуда его выманили 22 ноября под честное слово Яноша Кадара и вывезли в Бухарест, в Румынию.
А потом, в июне 1958-го, приговорили к смертной казни. 15 июня Надь произнес последнее слово: 'Смертный приговор я, со своей стороны, считаю несправедливым. Мотивировку его нахожу необоснованной, поэтому не могу ее принять. . . Я верю, придет время, когда в этих вопросах и в моем деле можно будет разобраться справедливо. . . О помиловании не прошу'.
Он вел себя достойно. Как государственный деятель, сделавший однозначный выбор в пользу не своей жизни, а своего народа. Как мужчина. Позже, в 1990-х в Москве в одном из журналов с подачи Крючкова (не забыл свою дипломатическую работу с Андроповым в Венгрии!) будут опубликованы документы о том, что Надь (он, как и большинство 'венгерских интернационалистов', оказался в российском плену во время Первой мировой) в 1930-х годах был осведомителем ОГПУ. Ну и что? Знаем мы теперь в деталях, как умели чекисты добывать согласие на 'добровольное' сотрудничество. . .
***
. . .Пройдет время, и уже опальный Никита Хрущев в воспоминаниях скажет: 'Мы навели порядок в Венгрии'. Действительно навели. Только кому такой порядок был нужен?
А Имре Надю в Будапеште поставили памятник. Мне он очень нравится. Будете в Будапеште - обязательно постойте возле него. Это памятник не только Имре Надю, но и будапештским событиям теперь уже пятидесятилетней давности.
Юрий ШАПОВАЛ - доктор исторических наук, профессор
N181, субота, 21 жовтня 2006
