Тридцать лет назад коммунизм уже чувствовал себя неважно, хотя в то время еще никто этого не понимал. Действительно, произошедшие от ленинизма движения, чтобы замести следы, самоорганизовались таким образом, чтобы мир считал, что между ними существуют коренные отличия - по крайней мере внешне, - и разделял их на три разных течения. В славянской и ассимилированной Евразии царствовали люди почтенного возраста, которые страстно любили охоту (Брежнев, Тито), и может быть по этой - одной из многих - причине, они с течением времени и под влиянием воспоминаний о трагедиях прошлого стали чуточку мудрее. Они любили шляпы с мягкими полями, которые обычно носят чиновники средней руки - мифический средний класс, - и они совсем не будоражили воображение молодежи. А зря, потому что вслед за ними, пользуясь поддержкой лучших, пришло поколение горбачевых, ярузельских, бальцеровичей и других, у которых хватило недюжинной смелости, чтобы в один прекрасный день разрушить всю систему целиком.
Вторая картина: человеческий океан китайской культурной революции. И тут тоже появлялись ростки нового - миллионы молодых китайцев, внешне ничем не выделяющиеся из однородной, одетой в серо-голубую пролетарскую униформу толпы, стали задаваться вопросом: почему старик упорствует в своем безумии вместо того, чтобы, как все китайцы определенного возраста, заниматься прикладным таоизмом, т.е. продлять себе жизнь с помощью травных настоев и дыхательных упражнений. Вскоре один из его верных учеников, Дэн Сяопин, сосланный им в деревню за желание примерить на себя мягкую шляпу Андропова, запустит маховик крупнейшей в мире капиталистической революции в стране, которая сегодня соперничает с японской державой и стимулирует чахнущий рост нашей старушки-Европы.
Но, будьте осторожны: на этом полустанке между двумя составами может затаиться третий - коммунизм, которого нет в природе. Очевидно, вдохновителем левых сил является именно он, а не спорное наследие Брежнева и Мао, пусть даже улучшенное усилиями Андропова и Дэн Сяопина. Этот несуществующий коммунизм, по мнению американского логика Куайна (Quine), может в силу своей иллюзорности впитать в себя все программные формулы будущего. Но и этот несуществующее течение нуждалось в реальных декорациях. Их роль сыграл коммунизм латиноамериканского толка: смесь чехословацко-болгарской мизансцены, сахарного острова Кубы - настоящего советского Антильского архипелага - и движения, несколько иллюзорного, но очень подходящего закомплексованной Латинской Америке, которая всегда последней приобщается к вышедшим из моды веяньям Европы. Великий Троцкий поселился в предместье Мехико, чтобы быть ближе к Соединенным Штатам Рузвельта, а не для того, чтобы стать предтечей мечтаний Перрона, бредовых идей Кастро или комплексов Бразилии, но именно его несуществующий Интернационал придал закомплексованность латиноамериканскому коммунизму, одновременно несуществующему и вполне реальному в современном контексте, так же как математические мнимые числа имеют вполне конкретное применение в повседневной жизни, возьмите, к примеру, пылесосы.
Выдуманный креольский коммунизм, именно потому, что в его создании не принимали участия силы реальности, был обречен на, если можно так сказать, интеллектуальную победу в среде крайних левых движений Европы, осиротевших после 1989 года. Его мнимой столицей стала эфемерная рабочая коммуна в Порто-Алегре, где постепенно развился 'вульгарный' коммунистический коллективизм, слепленный из выхолощенного троцкизма и бескрайнего популизма.
Но, к нашему изумлению, интеллектуальное влияние этого течения затронуло умеренных социал-демократов, особенно Сеголен Руаяль (Ségolène Royal), их кандидата на президентский пост. Ее планы по созданию комитета по надзору, члены которого, чтобы личные заслуги не влияли на выбор, должны избираться с помощью жеребьевки, напрямую связаны с латиноамериканским троцкистским популизмом: идея заставить избранников рабочего движения, которыми в то время являлись коммунисты и социалисты, 'отчитываться в своих действиях' перед советами рабочих является изобретением в то время еще единой Международной коммунистической партии французских троцкистов послевоенного периода. Она полностью укладывается в рамки политического лексикона IV-го Интернационала Латинской Америки. С легкой руки его секретаря, аргентинца Морено (Moreno), зачарованного движениями перронистов и популистов, латиноамериканские левые партии, у которых парламентская демократия была не в фаворе, взяли на вооружение этот лексикон для своих антипарламентских диатриб.
Так же и Рабочая партия Лулы (Lula), до своего превращения с бразильскую социал-демократическую партию умеренного толка, сделала требование постоянного и недружественного контроля над депутатами одним из пунктов своей программы на муниципальных выборах. Одно время сексолог Марта Суплиси (Marta Suplicy) и ее чичисбей, аргентинский ламбертист Фавр (Favre) - альянс старого ламбертизма и карнавального гламура - встали во главе мэрии Сан-Паоло, и сместил их с должности не комитет бомжей, а элементарный выборный процесс.
Будем надеяться, что этот третий тип коммунизма сможет выйти из тупика, как и два предыдущих, которые, в конечном счете, закончились не так уж плохо.
